Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
Непрерывный стук раскатываемого теста будил спящих на первом этаже. Первым просыпался Фахми, и делал он это легко, несмотря на то, что ночами с головой уходил в книги по юриспруденции. Когда он пробуждался, то первым, что посещало его, был образ круглого лица цвета слоновой кости, а посредине его — чёрные глаза. Внутренний голос нашёптывал ему: «Мариам». И если бы он поддался власти соблазна, то долго бы ещё оставался под одеялом наедине с фантазиями, которые сопровождали его с нежнейшей страстью. На него пристально взирал тот объект, что он называл своим страстным желанием: он вёл с ним беседу, раскрывал ему секреты и подходил к нему с такой смелостью, которая возможна разве что в таком тёплом сне ранним утром. Однако по привычке он отложил свои тайны до утра пятницы, уселся на постели, затем бросил взгляд на своего спящего брата, что лежал в кровати рядом, и позвал:
— Ясин… Ясин… Просыпайся.
Храп юноши прервался, он запыхтел так, что это больше походило на хрип, и в нос пробормотал:
— Я не сплю… Раньше тебя проснулся.
Фахми с улыбкой ждал, пока храп брата возобновится снова, и закричал ему:
— Просыпайся…
Ясин повернулся на постели с недовольством. Одеяло сползло с его тела, которое напоминало отцовское своей полнотой и тучностью, затем открыл покрасневшие глаза, в которых светился отсутствующий взгляд, а угрюмое выражение говорило о досаде:
— Ох… как же быстро наступило утро! Почему бы нам не поспать вдоволь? Распорядок… вечно этот распорядок! Словно мы солдаты какие. — Он поднялся, оперевшись на руки и колени и шевеля головой, чтобы стряхнуть с себя дремоту, и повернулся к третьей кровати, в которой храпел Камаль — его никто не лишит этого удовольствия ещё полчаса — и позавидовал ему. — Ну и счастливчик!
Когда он уже немного пришёл в себя, то уселся на постель и подпер голову руками. Ему хотелось позабавиться приятными мыслями, из-за которых так сладостны сны наяву, однако всё же он проснулся, как и отец — с той же тяжестью в голове, от чего прервались все сны. В воображении своём он видел себя Занубой, играющей на лютне.
Эти сны, что оставляют обычно след в сознании, не оставили такового на его чувствах, даже если улыбка и сверкнула на губах.
В соседней комнате Хадиджа уже встала с постели без всякой нужды в будильнике от шума раскатывания теста. Из всей семьи она больше всех была похожа на свою мать и по активности, и по бдительности. Что же до Аиши, то она обычно просыпалась от движений, производимых кроватью, когда её сестра нарочно резко вставала и скользила на пол. Вслед за этим тянулись перебранки и ссоры, которые, повторяясь, превращались в некую грубую шутку. Если она просыпалась и пугалась ссоры, то не вставала и подчинялась долгой неге из тех, что бывают при сладостном просыпании, прежде чем покинешь постель.
Затем повсюду зашевелилась жизнь, и охватила весь первый этаж: открылись окна, внутрь хлынул свет, и тотчас по воздуху пронеслось громыхание колёс повозок, голоса рабочих, призывы продавца пшеничной каши. Движение продолжалось и между спальнями и ванной. Показался Ясин в своём просторном джильбабе на грузном теле, и длинновязый тощий Фахми — который был весь в отца — за исключением худобы. Обе девушки спустились во двор, чтобы присоединиться к матери на кухне. Лица их сильно отличались друг от друга, как это иногда встречается в одном семействе: Хадиджа была смуглой, в чертах её лица было заметно отсутствие гармонии, а Аиша — светлой, излучающей ауру добра и красоты.
И хотя господин Ахмад был на верхнем этаже один, однако Амина не звала его, когда ей требовалась помощь. Он нашёл на столе поднос с чашкой, полной хильбы [11] — чтобы заморить червячка, — и когда пошёл в ванную, в нос ему повеяло благоуханием прекрасного ладана. На стуле он нашёл чистую, аккуратно сложенную одежду. Как обычно по утрам, он принял холодный душ — этот обычай у него не прерывался ни летом, ни зимой, — затем вернулся в свою комнату с новыми силами, посвежевший, бодрый, принёс молитвенный коврик, — он был сложен на спинке дивана, — развернул и принялся совершать положенную утреннюю молитву. Он молился со смирением на лице — совсем не с тем сияющим и радостным видом, с которым встречал друзей, и не с тем решительным и строгим выражением, с которым он представал перед своими домочадцами. Лицо его было благонравным, и по расслабленным чертам сочились набожность, любовь, надежда, которые смягчали лесть, заискивание и просьбу о прощении. Он не читал молитву механически, наспех: чтение, стояние и земной поклон, нет, он читал её с чувством, с любовью, с тем же воодушевлением, которое расходовал на различные оттенки жизни, в которой всё течёт и изменяется. Он словно работал с крайним усердием, излишествовал в своих чувствах, любил и таял от любви, был пьяным настолько, что тонул в этом хмельном напитке.
В любом случае, делал он это искренне и правдиво. Эта обязательная молитва была его духовной потребностью, с которой он обходил просторы Господни, пока он не заканчивал её, усаживался и складывал ладони, моля Аллаха хранить его Божьим промыслом, простить и благословить в потомстве его и в торговых делах.
Мать закончила готовить завтрак и оставила для дочерей несколько подносов, а сама поднялась в комнату сыновей, где застала Камаля, по-прежнему храпевшего во сне. Она с улыбкой подошла к нему, положила свою ладонь на его лоб, прочитала суру «Аль-Фатиха», и начала звать его и нежно трясти, пока он не открыл глаза и не встал с кровати. В комнату вошёл Фахми, и увидев её, улыбнулся и пожелал доброго утра. Она ответила на его приветствие словами и любящим взглядом, струившимся в её глазах: «И тебе утро доброе, о свет очей моих».
И с той же нежностью она поприветствовала и Ясина, сына своего мужа, и он ответил любовью этой женщине, которая была достойна называться его матерью. Когда Хадиджа вернулась с кухни, её встретили Фахми и Ясин, — последний — своей привычной шуткой. Не важно, что служило поводом для шуток — то её ли отталкивающее лицо, то ли острый язычок, она пользовалась влиянием на обоих братьев, и с замечательным умением заботилась об их интересах. С трудом можно было найти такое же качество у Аиши, которая в семье светилась, подобно светочу красоты, блеска и очарования, однако без всякой пользы. Ясин поспешил к ней и сказал:
— А мы говорили о тебе, Хадиджа. Мы говорили, что если бы все женщины были подобны тебе, то мужчины бы тогда отдыхали от сердечного томления.
Экскпромтом она сказала:
— А если бы мужчины были подобны тебе, то все бы они отдыхали от утомления мозгов…
Тут мать воскликнула:
— Завтрак готов, господа.
4
Столовая находилась на верхнем этаже, там, где располагалась спальня родителей. На том же этаже, помимо тех двух комнат была ещё одна — гостиная, на четверть пустующая, разве что там находилось несколько игрушек, с которыми забавлялся Камаль на досуге. Стол был уже накрыт, вокруг него были уложены тонкие тюфяки. Пришёл глава семьи и занял почётное место в середине, скрестив ноги, затем все трое братьев подряд. Ясин сел справа от отца, Фахми — слева, а Камаль — напротив него. Братья сидели смирно и вежливо, опустив головы, будто находясь на коллективной молитве, и между ними: инспектором в школе Ан-Нахасин, студентом в Юридическом институте, и учеником школы «Халиль Ага», не было никакой разницы. И никто из них не осмеливался бросить пристальный взгляд на лицо отца. Более того, в его присутствии они сторонились даже обмениваться взглядами между собой, чтобы ни у кого не появилась улыбка на губах по той или иной причине — тогда он подвергал себя страшному окрику, который не в силах был стерпеть. Они собирались все вместе со своим отцом лишь на утренний завтрак, так как возвращались домой уже вечером, после того, как глава семейства, отобедав и вздремнув, отправлялся из дома в свою лавку, и возвращался уже только после полуночи. Их совместная посиделка, хоть и была непродолжительной, но проходила тяжело, под давлением требований армейской дисциплины, из-за нападавшего на них страха, усиленного вдвойне их впечатлительностью и заставлявшего их томиться, пока они раздумывали о самозащите. Не говоря о том, что и сам завтрак проходил в атмосфере, портившей им удовольствие от него. Ничего странного не было в том, что глава семьи прерывал этот краткий момент, чтобы до того, как мать семейства принесёт поднос с едой, всмотреться в своих сыновей критическим взглядом. И если он случайно находил во внешнем виде одного из них какой-то недостаток, пусть даже незначительный, либо пятно на одежде, то обрушивал на него крики и упрёки. Иногда он грубо спрашивал у Камаля:
