Гюг ле Ру - Гибель Византии (сборник)
Однажды, когда он стоял на часах, Гаральд сказал ему:
— Когда больной чувствует, что тело его переполнено кровью, то он велит открыть себе вену, и это его облегчает. Не решишься ли ты так же излить свою печаль?
Дромунд, продолжая грустно смотреть в землю, ответил:
— Ну, хорошо, я поделюсь с тобой моим горем. Два года тому назад при входе в фиорд я нашел тело моего брата. Оно еще содрогалось в предсмертных судорогах от полученной в спину раны. Убийца унес с собой меч…
— Ты предполагаешь, что твой враг служит в нашей дружине? — спросил Гаральд.
— Оракул сказал мне это.
— Какой знак был на мече твоего брата?
— Рукоятка его, — отвечал Дромунд, — представляет собой медвежий коготь.
При этих словах брови Гаральда нахмурились, и Дромунд, заметив это, воскликнул:
— Ты знаешь этого человека?
Гаральд отвечал с осторожностью:
— Да, он среди норманнов, но слишком высоко стоит, для того чтоб ты мог достать его.
VIПо традиции, исстари существовавшей в Византии, каждый самодержец должен был, по прошествии трех месяцев после вступления на престол, делать смотр своей армии. Это событие давало повод императору превзойти щедростью своего предшественника.
Роман тоже намеревался воспользоваться парадом, чтобы щедрыми подарками упрочить к себе верность норманнской дружины. В порыве гнева он сместил благоразумного Сициния, предложившего ему быть экономнее.
На его место Роман назначил одного монаха-расстригу, Иоанна, прозванного Хориной. Этот ловкий человек хорошо понимал, как легко может нажиться тот, кто распоряжается подарками, украшениями и продовольствием народа. Хорине, например, была дана модель щита, окованного серебром, а из его рук норманнская дружина получила щиты, у которых вместо драгоценной была стальная оправа.
Утром, в день предполагавшегося праздника, весь норманнский отряд был озабочен приготовлениями. Всякому хотелось явиться на парад в блестящем вооружении. Большинство носили вороненой стали кирасы, наручи из золоченой меди и такие же шлемы.
Освещенное лучами солнца, их вооружение было так ослепительно, что вся дружина сливалась в одно общее сияние и казалась каким-то чудовищным драконом, извергающим пламя.
Развеселившиеся от приготовлений к празднику, воины пели песни и показывали боевые приемы, возбуждая себя воинственным криком. Некоторые, особенно искусные в стрельбе, забавлялись тем, что пускали стрелы в тело мертвого раба, отнятое у могильщиков. Каждую попавшую стрелу они приветствовали радостным восклицанием.
В стороне от толпы, соединенные взаимной клятвой помогать друг другу, сидели Дромунд и Гаральд, ожидая удобного момента для отмщения.
Решив с делом, которое было главным в их жизни, они не хотели ни о чем говорить и молча предались каждый своим мыслям. Они думали о битвах, о геройской славе, им вспоминалась их далекая родина. Мысль о мести, обещающая блаженство рая, которое они уже предвкушали, наполняла их сердца.
Когда под сводами Кабаллария раздались звуки рога, призывающие воинов, то Дромунд и Гаральд содрогнулись, как будто это был призыв валькирий, открывающих им дверь на небо.
Начальник норманнской дружины, Ангуль был ростом много выше своих товарищей. В последние годы царствования Порфирородного, он прибыл, вместе с другими скандинавцами, по великому пути в Грецию, не имея с собой ничего, кроме куртки из звериных шкур да бедного вооружения.
Поступив в отряд Фоки, сражавшийся в Малой Азии, он успел там отличиться, а по возвращении из похода стал пользоваться щедрыми подарками одной знатной госпожи.
Чтобы ей понравиться, он расстался со своей курткой из шкуры моржа и стал надевать под кирасу короткую тунику, а наброшенный на плечи разноцветный плащ, прикрывал его щит.
Он был суров и беспощаден; воины про него говорили: «Ангуль — это настоящий сын Локи…» Он был более коварен и хитер, чем храбр.
Настал, наконец, момент появления императора.
Колесница, в которой Роман приехал на смотр, изображала собой квадригу Аполлона. Император стоял на ней во весь рост, опираясь правой рукой на копье, древко которого было обвито пурпурной тканью.
Литая золотая корона, с горевшим на ней, как звезда, громадным рубином, венчала его голову.
Другой не меньшей величины рубин пристегивал светло-лазуревую мантию, под которой была надета темная, как аметист, накидка.
Золотыми пряжками, золотыми наручами и поясом прихватывалась к стану туника. Мелкие жемчужные пуговки застегивали до самых колен его пурпурные сапоги.
Роман сделал сначала смотр своей коннице, состоявшей из венгров, печенегов, хазар, руссов и тавроскифов.
Ржание горячих диких коней было так оглушительно, что прирученная пантера императора, которая всюду следовала за ним, как собака, с испуга поджав хвост, бросилась бежать.
Когда самодержец достиг порога Кабаллария и приветствовал свою верную норманнскую дружину, то такое воодушевление охватило этих до безумия поклонявшихся ему воинов, что двое из них, в знак преданности, вышли вперед из рядов и пронзили себе сердца. А вся дружина в это время неистово кричала свой грозный боевой клич, который когда-то испугал даже римлян.
Громче всех кричал Ангуль:
— Честь самодержцу! Да предшествует ему слава! Да сопутствует ему щедрость!
При этом он так подобострастно изгибался и протягивал вперед шлем, что Роман снял со своей руки драгоценное кольцо и бросил его Ангулю.
Наконец, колесница выехала из Кабаллария, а громкие крики, усиленные этой монаршей милостью, все еще продолжались. Не слушаясь команд начальников, норманны кинулись через дворы, портики и лестницы, чтоб посмотреть на императорскую свиту.
Этой минутой воспользовался Дромунд, чтоб напасть на Ангуля, который забавлялся примериваиием императорского подарка. Услышав, что его спрашивают по-норвежски, он обернулся, сурово сдвинув брови.
— Одно только слово! — сказал Дромунд. — Знаешь ли ты, что скандинавские волки все равны между собою?
Гордо подбоченясь, Ангуль отвечал:
— Да, я знаю это. Что же тебе нужно?
— Я хочу правосудия, — сказал Дромунд и продолжал: — Из глубины Норвегии прибыл я, чтобы отомстить за смерть любимого брата.
Надменность Ангуля сменилась осторожностью, он спросил:
— По какому признаку ты можешь узнать убийцу?
— Тот, кто убил моего брата, воспользовался его мечом. Медвежий коготь был изображен на рукоятке… Смотри, вот такой же, как этот!.. — он выхватил меч, привешенный к боку Ангуля.
Сложив руки на своей широкой груди, Ангуль пробовал сдержать его гнев:
— Азы тебе помогают Дромунд. Вложи меч в ножны и скажи, чего ты требуешь. Я заплачу за кровь, как велит правосудие и наши законы…
Но он не успел договорить своего лживого обещания, как Дромунд два раза вонзил меч в грудь своего врага; потом, попирая ногами скатившееся в песок тело, запел гимн, который обыкновенно поют воины, удовлетворившие свою месть: «Меня окружала темная ночь, а теперь засиял день! Я смотрел на прах, теперь я созерцаю звезды! Руки мои обагрены кровью, но моя честь белее снега!»
VIIПраво мести было признаваемо у норманнов всеми без исключения. Их первобытный мозг так же привык к жестокостям, как тело к сырому мясу. Убийство, совершенное на земле из-за мести, давало доступ в Валгаллу. Но смерть Ангуля задела интересы слишком многих. Дромунд и Гаральд, защитивший своего друга от нападения толпы, должны были нести ответственность за совершенное ими убийство.
Распри среди наемников улаживались в Византии просто. Виновных приводили к судьям и те предлагали заплатить выкуп за убийство. За такого важного начальника, каким был Ангуль, надо было заплатить сто сорок золотых, более чем годовое жалованье наемного норманна.
Дромунд открыл перед судьями свой пустой кошелек…
— Ты знаешь закон? — сказал ему переводчик. Топор правосудия должен пасть на твою голову.
— Да будет так, но этот человек не участвовал в убийстве, — сказал Дромунд, указывая на Гаральда.
— Он защищал тебя от возмездия, — отвечали судьи, — так пускай и разделяет твою участь.
— Я это ожидал, — сказал Гаральд.
Тотчас же по окончании суда назначена была и казнь.
Дворцовый сад заканчивался на востоке большой террасой, которая господствовала над Босфором.
Эта терраса была для элегантной толпы знати, имеющей доступ ко двору, излюбленным местом прогулок и любовных свиданий.
Вечером сюда приходили пары любоваться заходом солнца.
С этой террасы открывался вид на порт, где передвигались по глади залива суда. Внизу слышались брань и крики; наверху же раздавались веселый смех, звуки поцелуев, шорох вееров.
