Алла Панова - Миг власти московского князя
Посадник же, как только перед ним раскрыли белоснежное полотно, в которое был завернут высокий румяный каравай, украшенный вылепленными из теста листочками и диковинными цветами, блестящими от запекшегося белка, сразу же велел передать купцу, что он поручает ему встречать князя хлебом с солью у ворот детинца.
Купец благодарил Бога за такую удачу и на радостях твердо решил подарить нитку дорогого скатного жемчуга Прасковье, которая так вовремя наказала Авдотье испечь каравай, да и саму мастерицу пожаловать куском хорошего полотна.
Мефодий Демидыч, торопливо облачившись в новые одеяния, поспешил к крепостной стене, где у ворот уже собрались почти все, кого посадник, отправляясь к переправе, предупредил о приезде князя.
Завидев князя и его людей, купец взял у слуги посадника блюдо с караваем, предварительно осторожно освободив еще теплый хлеб от укутывавшей его ткани, и, радостно улыбаясь, направился к князю.
Михаил Ярославич тоже улыбнулся, увидев чернобородого толстяка, важно вышагивающего к нему навстречу. Когда тот подошел почти вплотную к его коню и начал говорить приветственную речь, князь, не дождавшись ее окончания, свесился с седла и отломил по заведенному обычаю краешек каравая.
«Ишь ты, какой хлеб испекли! Такой и на великокняжеском пиру украшением стать может», — подумал воевода.
Князь же тем временем обмакнул хлеб в серебряную солонку, которая примостилась на вершине каравая меж зарумянившихся цветов, и, вдохнув аромат свежевыпеченного хлеба, отправил посоленную краюшку в рот. Михаил Ярославич не заметил, с каким вниманием следили за его неспешными движениями несколько пар глаз.
Посадник не сводил с князя подобострастного взгляда, Мефодий Демидыч, остановившись на полуслове, растерянно замолчал, а воевода с любопытством посматривал то на одного, то на второго, то на третьего.
Неторопливо жуя хлеб, князь вдруг обратил внимание на то, что наступила тишина, и сразу понял, что он по неопытности, а может, из‑за того, что уж очень аппетитно выглядел каравай, не удержался и совершил ошибку, не дав высказаться представителю города.
— К чему речи! — моментально опомнившись, спокойно, как будто ничего не случилось, заговорил Михаил Ярославич, обращаясь к людям, застывшим с непокрытыми головами у ворот. — Слова могут быть и неискренни, а вот дела говорят больше. Так учил меня мой отец, великий князь Ярослав Всеволодович.
Услышав сказанное князем, замер посадник, в мозгу которого быстрей молний проносились мысли: «Неужто не угодил? Или кто навет на меня сделал? А может, князь хочет кого‑то вместо меня поставить? В чем же вина моя?»
— Я перед собой вижу дело — хлеб, которым вы меня, своего князя, встречаете, — продолжил Михаил Ярославич, — в нем вся правда, в нем зрю я добро и ваши помыслы чистые. Рад буду видеть всех вас на трапезе, — улыбаясь, добавил он и направил коня в распахнутые ворота.
Воевода последовал за ним, довольный тем, как ловко князь вышел из непростой ситуации. А у посадника отлегло от сердца. Он глубоко вздохнул и поспешил вдогонку за гостями, по дороге бросив многозначительный взгляд в сторону застывшего с блаженной улыбкой на лице Мефодия Демидыча, мимо которого уже двигались, мерно покачиваясь в седлах, княжеские дружинники.
За воротами открылось перед князем, обширное пространство, занимаемое многочисленными постройками, среди которых высились купола двух церквей.
— Подале стоит церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи, а рядом с твоими, Михаил Ярославич, хоромами — церковь Спаса, — поспешил ответить посадник, предугадав возможный вопрос князя.
Княжеский двор со всех сторон был окружен высоким частоколом, за которым виднелась крытая тесом крыша. Въехав во двор, князь увидел большие палаты, к которым примыкали добротные клети, повалуши и сонники[16]. Чуть в стороне виднелись амбары, за ними, за невысокой оградой открытый навес для лошадей и даже теплые конюшни. Толстые бревна, из которых было сложено жилище князя Михаила, да и все остальные строения, еще не успели потемнеть от времени и дождей и словно светились через легкое марево сыпавшей с неба мелкой снежной крупы.
Оглядевшись по сторонам, Михаил Ярославич остался доволен: палаты с виду были не только крепки, но и красивы: остроконечную кровлю, нависавшую над крыльцом, держали граненые столбы, край крыши, застеленной лемехом[17], украшали гребни с затейливо вырезанным узором, такой же узор красовался и на окаймлявших большие окна наличниках.
На некотором отдалении от палат растянулись несколько больших изб — жилище для дружинников. По расчетам князя, они могли вместить хоть и немалую часть прибывших с ним людей, но не всех.
«Остальных надо будет размещать, где придется, ну да это уж не моя забота, этим займутся сотники с воеводой и посадник», — решил князь.
Отправляя в Москву гонца с наказом, он еще не знал, что, кроме одной его сотни и небольшого обоза, великий князь даст ему еще две. Они верой и правдой служили Ярославу Всеволодовичу, а теперь почему‑то пришлись не ко двору его брата.
Такое неожиданное увеличение своей рати обрадовало Михаила, тем более что он знал не только тех, кто возглавлял эти сотни, но и многих воинов. Однако теперь, когда под его началом было в три раза больше людей, появилась и новая забота: мысль о том, где их устроить, все‑таки не давала князю покоя. Он то и дело поглядывал в сторону гридницы, даже не отдавая себе в этом отчета.
— Обустроимся, — уверенно сказал Егор Тимофеевич, перехватив озабоченный взгляд князя, — мы, чай, дома теперь. Мужики наши все мастеровитые. Не только мечом махать могут да головы врагам срубать, и не к одним лишь боевым топорам их руки привычны. Да и леса и земли вокруг хватает. Не успеешь оглянуться, как дружина и себе хоромы поставит.
— Правда твоя, — ответил князь, благодарно улыбнувшись воеводе.
В это время они достигли крыльца княжеских палат, у которого склонились в низком поклоне холопы, отправленные посадником в услужение Михаилу Ярославичу.
Князь спешился и поднялся по широкой лестнице на рундук, огороженный перилами с искусно вырезанными балясинами. Оттуда, с высоты, он глянул на заснеженную площадь, истоптанную множеством ног, посмотрел вдаль, туда, где за рекой, скованной льдом, лежали белые поля, а затем неспешным шагом направился к двери, ведущей к сеням. Она распахнулась перед ним, и князь, окруженный морозным воздухом, вступил в светлое натопленное помещение, прошел в просторную горницу, в углу которой высилась украшенная причудливо расписанными изразцами печь, миновал еще одну дверь, вступил в горницу поменьше, а затем очутился в покоях, отведенных под опочивальню.
Стараясь преодолеть душевное смятение, князь молча смотрел по сторонам, отмечая про себя, с какой заботой и с каким тщанием все вокруг устроено.
Воевода вошел следом за ним. Он успел поговорить с посадником, который твердо заверил, мол, все необходимое для строительства — и люди, и бревна, и тес, и вообще все, что еще понадобится, — будет предоставлено, а посему уже завтра можно начать работу. Об этом Егор Тимофеевич и хотел сообщить князю, но, заметив его состояние, не решился заговорить с ним и тихо вышел за дверь.
Михаил Ярославич сел на широкую лавку, прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Пожалуй, только сейчас, перешагнув порог княжеских палат, он ощутил, какой груз свалился на его плечи. Выдержит ли он?
Да, теперь это его дом, это его город. Он здесь полновластный владыка. Однако станет ли он мудрым властителем и рачительным хозяином? Сможет ли править, как правил его отец, и защищать от недругов свои земли?
Князь задавал себе эти вопросы в какой‑то детской надежде, что за него на них ответит кто‑то другой, но, словно поняв, что отвечать надо самому, решительно поднялся с лавки и вслух произнес:
— Смогу!
2. Трудный день
День пролетел очень быстро. К вечерней заре, когда в стоящей чуть поодаль от княжеских хором просторной избе все было готово для пиршества, посадник успел так замаяться, что едва стоял на ногах. Работы хватило всем, но ему, кажется, досталось больше кого бы то ни было.
«Хорошо хоть еще утром распорядился выдать для поварни припасов, а то бы к назначенному сроку не успели достойный князя стол накрыть, — рассуждал Василий Алексич. — Лишь бы теперь людишки на пиру пристойно себя повели, не осрамились бы, — вздохнул он».
Посадник уже проверил, все ли готово к трапезе, и теперь, сев на лавку у входа и наблюдая за тем, как расторопные холопы ставят на стол кушанья, мог спокойно поджидать приглашенных на почестной пир.
Князь Михаил тоже готовился к встрече с самыми достойными горожанами. Напарившись в мыльне, он еле–еле добрался до опочивальни, где свалился замертво и проспал почти до самой вечерней зари. Когда князь наконец‑то открыл глаза и с удивлением увидел, что в опочивальню уже прокрались сумерки, он поспешно оделся и вышел в горницу. Там его дожидался воевода.
