Морис Монтегю - Кадеты императрицы
Он хохотал, но другие злились, зажимали себе уши и кидали в него картофельной шелухой. Орсимон, смеясь, отбегал в сторону и продолжал свои гастрономические перечисления. Таким образом он один-единственный так или иначе вносил нотку оживления и разнообразия в уныло-трагическое настроение этих молодых людей, мечтавших о славе, а в результате получивших лишь стыд и измену.
Ночь проходила, брезжил холодный, мрачный рассвет, барабанный бой поднимал на ноги истомленных людей и тащил их длинной, змеевидной лентой по промерзшим дорогам.
27 января 1807 года после нескольких легких стычек произошло крупное, решительное сражение в окрестностях Эйлау.
Полк Оверна не принимал непосредственного участия в предварительных стычках. В утро сражения под Эйлау он находился совершенно в том же настроении, как во время битвы под Йеной. Он состоял из тех же офицеров и тех же враждебно настроенных солдат, в рядах которых царило то же сумрачное настроение и по временам раздавались злорадные угрозы на австро-германском наречии. Офицеры делали вид, что не замечают настроения своих солдат и не слышат их угроз, опасаясь того, что малейшее замечание способно вызвать взрыв открытого возмущения и залп картечи в спину. Они ожидали момента вступления в бой в полной дезорганизации, не ведая, что за ними неотступно следит недремлющее око Наполеона, мысленно решившего их судьбу.
Часов около восьми русские открыли огонь, но на него с живостью отозвалась французская артиллерия. Русские войска расположились перед французскими в виде полукруга. Маршал Даву должен был занять правый фланг французских войск, тогда как маршал Ней должен был занять левый; но при начале атаки они отсутствовали. Офицер главного штаба, зорко наблюдавший в бинокль с высокой колокольни, узрел наконец их приближение. Тогда Наполеон бросил свои войска в центр, и битва закипела вовсю.
В пылу сражения, заметив, что корпус Даву слабеет под натиском врага, значительно превышавшего его численностью, Наполеон распорядился послать ему на подмогу 1-й и 2-й иностранные полки д’Оверна и Изембурга.
Подхлестываемые своими командирами, полки двинулись вперед, но двинулись вяло.
Ла Тур д’Оверн получил приказ занять один из холмов, расположенных среди поля битвы, и удержать за собой эту позицию во что бы то ни стало. Он звучно крикнул: «Вперед!» — сопровождая свой возглас красивым жестом; командиры и капитаны повторили за ним этот возглас, унтер-офицеры выказали полную готовность слепо повиноваться приказаниям, но зато солдаты отнеслись более чем холодно.
Первый батальон был тотчас окружен казаками. Ла Тур д’Оверн был ранен шашкой в плечо, выбит из седла и тотчас же перенесен в походную амбулаторную палатку.
Команду принял граф де Пиенн; он выказал массу энергии и сумел подбодрить солдат; в дело вступили другие батальоны, правда, без энтузиазма и без радости, но все же повинуясь команде. Однако, находясь на поле битвы, под открытым огнем, они дрогнули, а у подножия холма окончательно смешались. Холм был занят русскими гренадерами и артиллерией, открывшими нещадный огонь по всей линии.
— Солдаты! — восторженно крикнул граф де Пиенн. — Смелые, дружно вперед! На вас смотрит вся армия! За Францию! Да здравствует император!
Он наэлектризовал бы подобным возгласом всю французскую армию, австрийцы же остались равнодушны и продолжали с опаской оглядываться назад. Но так как залпы неприятеля образовали значительные прорехи в их рядах, то в конце концов это озлобило их и заставило дружно отстреливаться.
Перестрелка продолжалась. Пули и картечь свалили нескольких офицеров: одни были ранены в грудь, иные же в спину… в общей суматохе не было времени разбираться.
Озлобленные и разъяренные солдаты кинулись, наконец, в штыки. Злоба и жажда мести подбили их на чудеса храбрости.
Гранлис, Невантер, Микеле, Тэ, Иммармон, Новар, Орсимон, Прюнже, Рантиньи и Мартенсар, с оружием в руках, с горящими глазами, чуя смерть, грозившую им отовсюду, спереди и сзади, обернувшись к своим рядам, взывали к делу чести, долга и славы своих вчерашних убийц и сегодняшних солдат.
Кантекор и сержанты поступали иначе: они воодушевляли нерешительных энергичными ударами приклада и ноги.
Вот при каких обстоятельствах солдаты браво прошли под перекрестным огнем, захватили холм, словно разъяренным вихрем смели с него неприятеля и завладели орудиями.
Рантиньи получил резаную рану в лоб. Возбужденные, вспотевшие, еле переводя дыхание, его товарищи окружили своего командира, ожидая новых приказаний свыше. Но приказа не получалось. Плотно сжавшись на захваченном возвышении, оба полка представляли теперь живую мишень для всех орудий и ружей неприятеля, и не прошло нескольких минут, как картечь и пули стали градом осыпать этот злополучный холм.
IV
Положение становилось невыносимым; необходимо было или оставить занятую позицию, или же немедленно получить подкрепление и приказание.
Наполеон, стоя на своем возвышении, видел все это и в полной мере оценил настоящее положение обоих полков. Обернувшись к Бертье, он, не говоря ни слова, указал на них жестом.
— Вечная память! — прошептал начальник главного штаба.
— Аминь! — отозвался Савари.
Между тем полки Оверна и Изембурга все еще не теряли надежды на спасение; выстроившись в два каре, они продолжали мужественно и безостановочно отстреливаться. Пользуясь покатостью подъема, русская кавалерия попыталась взобраться на холм, но встретила резкий отпор. Вскоре холм окружила цепь убитых, всадников и коней, составляя род непреодолимого кровавого окопа.
Холм сверкал непрерывными молниями и окутался дымом, словно таинственной завесой…
Наполеон задумался. Эти люди умирали смертью храбрецов, и это вызвало в нем чувство невольного уважения. Он мог еще спасти их: стоило только послать им в подкрепление гусар Лассаля, стоявших в бездействии за его спиной; но он не шелохнулся.
Потом его внимание было отвлечено другими пунктами битвы. Его взгляд задержался на мгновение на кладбище Эйлау, служившем ареной отчаянной бойни. Мгновение — и император сорвался с места и поскакал туда в карьер, сопровождаемый своим штабом.
Его появление вызвало, как всегда, взрыв энтузиазма среди его войск и произвело смятение в рядах неприятеля. Французы отбили кладбище, церковь и здание семинарии. Они ликовали.
Но зато полкам Оверна и Изембурга приходилось круто. Они погибали. Люди топтались в лужах крови. Шел сильный снег и покрывал, словно саваном, их белые мундиры. Неприятель жестоко обстреливал эти два неподвижных, неумолимо тающих каре, ощетинившихся сталью клинков, мужественно окружавших своих командиров и свою святыню — знамена.
На этот раз измене не было места; офицеры и солдаты все были одинаково солидарны, и это чувствовалось. Они дружно сплотились в одно целое, сражались плечом к плечу, чтобы общим нечеловеческим усилием отбить бешено наседавшего врага.
Казаки не уступали: они с дикой отвагой неслись на заманчивый холм, кололи и рубили, тогда как артиллерия продолжала слать свой убийственный огонь.
Но трехцветные знамена продолжали все так же гордо развеваться по воздуху. Каждый залп заставлял их как бы склоняться, но, когда дым рассеивался, они все так же гордо реяли по воздуху… Только клочьев, казалось, прибавлялось на них от залпов, да руки, державшие их, заменялись другими.
Это повторялось бесчисленное количество раз. Не все ли равно, сколько именно? Суть в том, что орел продолжал угрожать по-прежнему.
С дрожью бешенства, в полной уверенности неминуемости своей смерти, австро-французы бились, как разъяренные львы, не уступая русским в отваге. Полк Изембурга таял, как льдинка под вешним лучом. Еще один бешеный натиск — и его не стало.
Его новый полковник, маркиз де Кадур, погиб славной смертью героя на заре своей краткой жизни, унося в могилу уважение к императорской власти и горячее сожаление о прошлом французского дворянства. Все его офицеры погибли одной смертью с ним, устилая белыми пятнами снег, насквозь напоенный ярко-красной кровью.
Осиротевшая горсточка уцелевших — не более сотни людей, с тремя или четырьмя поручиками и несколькими унтер-офицерами, примкнула к каре полка Оверна, присоединила свое знамя к их знамени, и, сомкнувши общие ряды вокруг обоих соединенных символов, они дружно продолжали изрыгать огонь и смерть.
Однако яростные усилия врага делали свое дело, и с каждым новым залпом незначительная горсть людей словно таяла в увеличивающихся лужах крови. Но уцелевшие не сдавались; они смыкались еще теснее и гордо и мужественно продолжали отстаивать свои знамена и честь своего мундира, презирая грозный ураган, сеявший смертоносным дождем свинца, и адский рев артиллерийских орудий.
