Берил Бейнбридж - Мастер Джорджи
Целую вечность они стояли у парадной двери, целовались и сюсюкали, хотя мисс Беатрис, я не сомневалась, это уже надоело. Голос у нее заметно прокис, и вскорости, когда вдруг на время умолк дождь, она объявила, что «милой Энни» лучше поторопиться к карете. Доктор Поттер предложил сопроводить ее по аллее, но вмешалась мисс Беатрис и сказала, что в этом нет особенной надобности. И хлопнула дверь. Тишина теперь прерывалась только легкой возней. Потом доктор Поттер сказал: «Ты думаешь, кажется, что я каменный», и мисс Беатрис ответила: «По мне, так оно бы и лучше». И шаги отступили к гостиной, и я услышала, как затворяется дверь.
Я сдернула с крючка тот мастера Джорджи плащ на меху и бросилась вниз по лестнице, по коридору, во двор. Плащ стегал по штокрозам у стенки сортира, сбивал и пускал по ветру завялые лепестки. Сад стемнел, тени путались у меня под ногами. Я не рассчитала ширину канавы, угодила прямо в грязную глубь. И, вся забрызганная, метнулась через поле, туда, где меня ждал фургон Панча и Джуди.
Утиный мальчишка сидел на пригорке задрав голову, а мастер Джорджи изучал то багровое пятно у него на губе. Видно, чтобы отвлечься, изображал из себя доктора. Я подошла, он выхватил у меня плащ и хоть бы слово сказал, а ведь пола-то намокла. Не поблагодарил, не обругал — даже обидно, мне что выговор, что похвала, все равно, только бы он заметил, что я существую на свете. Я сказала, что гостья ушла, а мисс Беатрис с доктором спорят в гостиной. Отчета о миссис Харди не требовалось, сон был ее обычным вечерним делом.
— Миссис О'Горман, — я сказала, — слегка вздремнула и едва ли встрепенется раньше чем через полчаса.
— Что за гостья? — он спрашивает.
— Молодая барышня, — я отвечаю. — Сохнет по какому-то знакомому мисс Беатрис.
— Следи за домом, — приказал он, и я отошла, и смотрела издали, как они с мальчишкой вытаскивали мистера Харди из фургона и вываливали на этот плащ. Вывалили и понесли через поле. Сначала сапоги и шляпу пристроили у него на груди, но они все время соскальзывали. Я бросилась было на помощь, но мастер Джорджи от меня отмахнулся, и мальчишка в конце концов нахлобучил шляпу себе на голову. А сапоги куда подевались, не знаю, так их потом и не видела, может, до сих пор в той канаве гниют.
Я пробиралась по высокой траве, и мысли у меня стали печальные. Спрятанное солнце садилось, брызгало багровыми пятнами на торопливые облака, и этот кровавый вид, мне казалось, был не к добру. Мне совсем не нравилось, что умер мистер Харди, потому что из-за этого могла перемениться вся моя жизнь. Я вызывала в памяти пример царя Давида, как он, когда сын его лежал на одре болезни, умолял Иегову сохранить младенцу жизнь, а когда его просьба не была уважена, щелкнул пальцами и думать про это забыл[3]. Все случается, я говорила себе, в силу необходимости, и ничего поэтому не избежишь. Слабое утешение.
Мистера Харди без помех доволокли до третьего этажа и положили на его кровать в синей комнате в конце коридора. Миссис Харди редко допускала мужа в главную спальню этажом ниже из-за головных болей и несходства во взглядах. Комната у мистера Харди была мужская, без рюшек-безделушек, кроме китайской вазы, которую обожала его мать, и знамени 52-й Легкой кавалерийской бригады, которое кто-то там нес в битве при Ватерлоо.
Лицо и руки у мистера Харди были в грязи из-за недавней поездки, и меня отрядили за водой на кухню. На столике, правда, стоял полный кувшин, но мастер Джорджи сообразил, что, если обнаружится, что вода использована, это будет подозрительно: мистер Харди не очень налегал на мытье.
Повариха с Лолли, служанкой, сидели за столом и резались в карты. Миссис О'Горман проснулась, но еще не вставала с кресла. Она захотела знать, где меня носило, и я правдиво ответила, что ходила в город с мастером Джорджи. Прежде чем она приступила к дальнейшим расспросам, я сослалась на жажду и нырнула в судомойню, а там уж налила полный таз, вынесла через боковую дверь и понесла к лестнице. Второпях половину воды расплескала, но, слава тебе Господи, доктор Поттер тренькал на фортепьянах и дверь гостиной так и стояла закрытая.
Когда я вернулась, утиный мальчишка уже ушел, и вскорости, когда мастер Джорджи велел мне открыть окно — беспокоился, видно, что мистер Харди вот-вот гнить начнет, — я увидела, как бордовый фургон подпрыгивает по тропке мимо свиной закуты.
Скоро мистер Харди мирно лежал на постели: одежда вся почищена, волосы назад зачесаны, щекой к подушке — челюсть чтоб не отвисала, один кулак откинут, другой прижат к груди. Он, умирая, закрыл глаза, может, от боли, а может, не хотел видеть, что на него надвигалось, так что мы обошлись без монет. Мы его уложили поверх одеяла, чтобы казалось, будто так он и рухнул после гулянки в клубе. Когда все было готово, я плеснула грязную воду в окно, а мастер Джорджи откопал вторую пару сапог и поставил к качалке у гардероба.
Он сказал:
— Запомни, Миртл, он умер в постели от разрыва сердца.
И это, в общем, ведь чистая правда была, если не вникать, в какой именно постели.
Когда мы уже выходили, бабочка-капустница запорхнула в окно, села на голую пятку мистера Харди. Я хотела ее согнать, но мастер Джорджи удержал мою руку.
— Ты только подумай, Миртл, какой контраст между летучим и незыблемым.
И заплакал, хотя без звука. Потом прошел прямо к конюшням, оседлал своего коня и ускакал в реденькую темноту.
Когда ударили в гонг к ужину, а мистер Харди не явился, решили, что его нет дома. Его нашла служанка, через час примерно, — поднялась приглядеть за огнем. Так перепугалась, что даже кричать не могла и шепотом выложила свою новость. Она — это она поварихе рассказывала — сперва подумала, что пальцы у него на ногах шевелятся, а это ей показалось из-за свечи. Меня послали за доктором Поттером, он только-только ушел.
Я потом такого понавидалась, что никогда не забуду: как мисс Беатрис билась головой о металлические лепесточки, бегущие в гостиной по овальному зеркалу, как колотила кулаками в грудь доктора Поттера, когда он старался ей утереть кровь со лба своим носовым платком; как миссис О'Горман пнула ногой пса за то, что скреб линолеум перед синей комнатой; миссис Харди, вся собравшись, спокойная, как могила, стояла в прихожей и не спускала глаз с входной двери, будто ждала, что муж ее все же придет домой.
Около полуночи вернулся мастер Джорджи вместе с дальним родственником миссис Харди, капитаном Таккеттом, который случайно гостил по соседству. Доктор Поттер отвел их наверх, в гостиную, чтоб сообщить про мистера Харди, и я не видела, как мастер Джорджи притворялся, что не ожидал. Миссис Харди осталась внизу, а когда капитан Таккетт спустился, чтобы ей соболезновать, она сухо кивнула и поворотила ему спину. Минутку он постоял, грустный, как и положено, потом взял свою шляпу и отбыл. Я рассказала про это миссис О'Горман, и она объяснила, что у этого капитана Таккетта дурная слава, он в самого графа Кардигана[4] пальнул в Уимблдоне, хорошо — не попал, а миссис Харди он седьмая вода на киселе, так что невелика честь и Господь с ним совсем.
Еще приходили, уходили, чуть ли не до утра, меня, правда, услали спать. Я не сомкнула глаз почти до света, и это странно, ведь я с ног сбилась.
Наутро меня разбудила служанка, трясла за плечо, велела встать. Я открыла глаза: сиял яркий свет, пели-заливались птицы. В каждом оконном квадратике плавало синее небо.
— Тебя вниз зовут, — Лолли сказала, — ты мастеру Джорджи нужна в синей комнате. Он, похоже, всю ночь не ложился.
Он мне показался таким, как всегда, — этот его нежный рот, эти глаза расставленные, которые на меня никогда не смотрели, просто скользили по мне; но тогда я, наверно, и не видела его таким, как он есть, — а когда я видела? Он устроил свой фотографический аппарат, разложил под доны. Ртутный шарик пролился на ковер и блестел от солнца.
Я глянула на постель, и вчерашний день, было полинявший, как смутный сон, снова встал передо мной во всех безобразных подробностях. Мистер Харди усох, кожа пошла пятнами, как вот фрукт, когда залежится в вазе. Кто-то около него не спал в эту ночь: слезы воска застыли на серебряных шандалах.
Мастер Джорджи сказал:
— У нас с тобой теперь общая тайна, Миртл. Я виню себя в том, что тебя ею обременил.
Я ответила:
— Я никому не скажу.
— Мне бы не следовало тебя втягивать...
— Пусть каленым железом жгут — не скажу, — уверяла я.
— Я не требую от тебя, чтобы ты лгала, Миртл. Это было бы несправедливо. — Он прилаживал свои пластинки к аппарату, пока говорил, и от йода у него были желтые пальцы. — Я не о себе пекусь. Я должен оберечь свою мать.
Я удивилась даже, от чего это ему надо оберегать миссис Харди. Ведь не в первый раз мистера Харди доставляли домой в непотребном виде, хотя, конечно, в последний.
