Эдмон Лепеллетье - Капитан Наполеон
Таким образом, можно думать, что в этот день, когда успех уже был достигнут благодаря бегству Людовика XVI, кровь не пролилась бы, если бы в дело не вмешался один из тех ужасных случаев, столь частых в моменты народного смятения, который подал знак к безжалостной резне.
Марсельцы и бретонцы под начальством друга Дантона, отставного унтер-офицера эльзасца Вестермана, человека очень энергичного, проникли во двор Тюильри. В то время всех дворов было три, и Карусель, более тесная, чем теперь, была сплошь застроена домиками.
Вестерман выстроил свой батальон в боевом порядке. Швейцарцы разместились по окнам дворца, готовые в любой момент открыть огонь. Обе стороны оставались в выжидательном настроении. Вестерман сказал по-немецки несколько слов швейцарцам, чтобы убедить их не стрелять в народ и побрататься с ним. Уже кое-кто из этих несчастных наемников принялся выбрасывать из окон патроны, подавая этим знак к сдаче оружия.
Патриоты ободрились и, обнадеженные этой мирной демонстрацией, направились в вестибюль дворца.
Посредине лестницы, ведшей в часовню, была устроена баррикада. На каждом выступе лестницы стояли по два швейцарца, один – спиной к стене, другой – к барьеру; безмолвные и суровые, они стояли с ружьями на прицеле, готовые стрелять по первому знаку. Высокого роста, в красных куртках и меховых шапках, эти горцы невольно внушали страх.
Но в толпе были не только бретонцы или марсельцы. К ним присоединились еще и шутники из предместий, которых можно было встретить в первом ряду и в дни сражений, и на местах казней и около фейерверка.
Кому-то из этих парижан пришло в голову крюками и пиками подтянуть к себе в шутку двух-трех наиболее близко стоявших швейцарцев. Последние даже не сопротивлялись, быть может довольные, что таким образом избегают всякой драки.
При громком смехе зрителей это выуживание швейцарцев шло своим чередом, когда вдруг ни с того ни с сего артиллерийский залп смел эту толпу, до сих пор совершенно безобидную и скорее насмешливую, чем грозную; в дыму сражения так и не удалось узнать, откуда последовал первый выстрел и на чьей совести должна лежать ответственность за эту резню. Но мы вправе думать, что «рыцари кинжала», наблюдая с верхней площадки, как швейцарцы без сопротивления переходили в руки осаждающих, готовые побрататься с ними, решили остановить эту сдачу и воздвигнуть кровавый ров между народом и швейцарской гвардией; по всей вероятности, они и дали первый сигнал к бою.
Артиллерийский огонь, направляемый совершенно хладнокровно защитниками дворца, причинил жестокий урон. В одно мгновение вестибюль наполнился трупами. Кровь ручьями текла по полу. Весь вестибюль застилали густые клубы дыма.
За первым выстрелом последовала общая перестрелка. Швейцарцы и «рыцари кинжала», многие из которых переоделись в гвардейскую форму, стреляли через забаррикадированные окна. Все их выстрелы попадали в цель.
Дворы опустели. Карусель казалась словно выметенной.
Тогда швейцарцы сделали отважную вылазку до улицы Сент-Оноре. Но марсельцы, бретонцы и национальная гвардия собрались с силами и вернулись с пушками. Швейцарцы были выбиты, дворец опустошен. Ничто не могло сопротивляться победоносной толпе. Большинство швейцарцев было перебито во дворце, в садах; их преследовали до Елисейских Полей. Большинство из оставшихся в живых было обязано жизнью великодушию победителей, которые старались защитить их от народной ярости.
Король Людвик XVI потребовал, чтобы швейцарцы прекратили огонь. Этот приказ он дал д'Эрвальи, но предводитель шайки «рыцарей кинжала» предпочел не передавать его пока что куда следует. Он, как и королева, думал в то время, что победа останется за защитниками дворца и что пальба проучит тех, кого он называл не особенно лестно – «сволочи». Когда он увидал свою ошибку, было уже слишком поздно: дворец был во власти толпы, а король, пленник национального собрания, вскоре был посажен в тюрьму.
Екатерина, которая не чувствовала ни малейшего страха, с волнением прислушивалась к началу боя и, не слыша потом выстрелов, решила добраться до Карусели. Она хотела узнать, не согласится ли король добровольно отказаться от своих прав и ускорить ее свадьбу, а кроме того, ей хотелось бы найти среди сражающихся Лефевра.
Эта мысль встретить его всего черного от порохового дыма сражающимся, словно дьявол, в первых рядах, под градом выстрелов, не только не внушала Екатерине страха, но положительно вдохновляла ее. Ей хотелось бы быть подле жениха, иметь возможность подавать ему патроны, даже больше – самой держать ружье и– стрелять из него по защитникам короля. Вдыхая запах пороха, она чувствовала в себе сердце вояки. Она хотела бы делить с Лефевром все опасности, и слава, которая неминуемо осенит Лефевра, заставляла ее и гордиться им, и немного завидовать ему.
Но ни разу ей не пришло в голову, что он может пасть, сраженный пулей швейцарца. Разве же им не было предсказано, что он будет командовать армией, а она станет его женой?! Значит, ни он, ни она не обречены на гибель в бойне этого дня! И, не обращая внимания на опасность, Екатерина все дальше и дальше продвигалась вперед, разыскивая Лефевра и бравируя своей храбростью.
Когда со стороны швейцарцев последовал ужасный залп, то все бросились врассыпную. Толпа беглецов увлекла за собой Екатерину на улицу Рояль-Сен-Рок. Около своей прачечной она несколько оправилась, боясь, как бы паника не разрослась еще более и как бы толпа не бросилась к ней в дом. Она еще не потеряла окончательно надежды, но уже начинала бояться, как бы день ее свадьбы не был отложен в долгий ящик.
– Ну уж эти мужчины! Как им не стыдно так позорно отступать? – ворчала она со злостью, толкая ногой дверь своей прачечной. – О, если бы у меня было ружье, я-то уж осталась бы! Держу пари, что и Лефевр тоже не бросился бежать, как они.
Возбужденная, нетерпеливая Екатерина прислушивалась, поджидала вестей о победе, на которую не переставала надеяться. Когда пушки загромыхали изо всей силы, Екатерина подскочила от радости и закричала:
– Вот это наши! Браво, артиллеристы!
Затем она снова стала прислушиваться.
Пушечные выстрелы все учащались, доносились треск ружейных выстрелов, боевые крики. Очевидно, патриоты продвигались вперед, победа была за ними!
О, как не терпелось Екатерине поскорее увидеть своего Лефевра целым и невредимым, поцеловать его как победителя и сказать ему:
– Ну, теперь мы можем жениться.
Она лихорадочно металась по прачечной, ставни которой из предосторожности заперла.
Она не решалась уйти. Правда, ей очень хотелось вернуться на поле сражения, но она боялась, как бы в ее отсутствие не пришел Лефевр. Он будет встревожен и не будет знать, где ее искать. Самое лучшее было обождать его. Очевидно, после взятия дворца он с товарищами пройдет по улице Рояль-Сен-Рок.
Улица снова стала спокойной и пустынной, соседи позапирались у себя. Только что пробило двенадцать. Издали доносились отдельные ружейные выстрелы. Сквозь щель своей двери Екатерина видела вдали по улице Сен-Онорэ какие-то бегущие тени, преследуемые вооруженными людьми. Это были последние защитники дворца, которых преследовали по улицам.
Вдруг после двух-трех выстрелов, раздавшихся совсем близко от нее, Екатерина услыхала шум шагов по аллее, которая вела ко второму выходу из ее прачечной на улицу Сен-Рок. Она вздрогнула и пробормотала:
– Можно подумать, что сюда кто-то бежит. Да… кто-то идет. Но кто это может быть?
Бесстрашная, она подбежала к двери и открыла засов.
Показался человек, бледный, слабый, весь окровавленный, с рукой, прижатой к груди, он с трудом волочил ноги. Этот раненый был в белом костюме, коротких панталонах и шелковых чулках. Это был не патриот; если же он и сражался, то уж наверняка в рядах врагов народа.
– Кто вы? Что вам нужно? – решительно спросила Екатерина.
– Побежденный… я ранен… меня преследуют. Спрячьте меня, во имя Неба, мадам! Я граф Нейпперг… австрийский офицер…
Он не мог сказать ничего более. Розовая пена показалась на его губах, а лицо покрылось ужасающей бледностью. Покачнувшись, он рухнул у порога.
Екатерина, увидев, что этот молодой человек, так элегантно одетый, с жабо и жилетом, залитыми кровью, падает перед нею, испытала жалость и ужас.
– Ах, бедный юноша! – сказала она. – Как они отделали его!.. А ведь это аристократ! Он стрелял в народ, он даже не француз… он сказал, что он австриец. Но это все равно, во всяком случае он человек!
И движимая чувством доброты, которой так много в сердце женщины, как бы энергична она ни была (во всякой здоровенной маркитантке можно встретить нежную сестру милосердия), Екатерина нагнулась, ощупала грудь раненого, осторожно расстегнула залитое кровью белье и стала смотреть, жив ли он еще.
– Он еще дышит, – радостно сказала она, – значит, его можно спасти!
