Стивен Прессфилд - Врата огня
Потом мы увидели второй пожар. К востоку от хозяйства Пиэриона. Еще одно поле. Мы замерли посреди дороги и тогда услышали топот лошадей.
3емля под нашими босыми ногами задрожала как при землетрясении. И мы увидели факелы. Всадники. Целый отряд. Тридцать шесть всадников неслись на нас. Мы увидели доспехи и шлемы с гребнями. Я бросился к ним, облегченно размахивая руками. Удача! Они нам помогут! С тридцатью шестью мужчинами мы быстро потушим огонь…
Но Диомаха с силой одернула меня:
– Это не наши люди.
Они пронеслись мимо галопом и показались мне огромными, мрачными и свирепыми. Их щиты были зачернены, все белые пятна на лошадях замазаны сажей а бронзовые поножи покрыты запекшейся кровью. В свете факелов я заметил что щиты под сажей белые. Аргосцы. Наши союзники. Три всадника натянули поводья перед нами, Ковыляха в страхе заревела и забила копытами, но Диомаха крепко держала повод.
– Что у тебя там, девочка? – спросил самый большой из всадников, сдерживая своего взмыленного, покрытого грязью коня перед мешками с луком и кругами сыра. Он был как башня, настоящий Аякс в беотийском шлеме с открытым лицом; под глазами у него виднелись намазанные чем-то белым полоски, чтобы лучше видеть в темноте. Ночные налетчики. Аргосец наклонился и попытался схватить Ковыляху. Диомаха со всей силы пнула его коня в брюхо, отчего тот заржал и понес.
– Вы жжете наши поля, предатели и ублюдки!
Она отпустила повод Ковыляхи и сильно хлопнула перепуганную ослицу рукой. Скотина бросилась бежать во всю прыть – и была такова.
Я бросался в бой под градом стрел и дротиков с тридцатью минами брони на плечах, и бессчётное число меня гоняли во всю прыть вверх по крутым изрытым склонам, доводя до смертельного изнеможения, но никогда мое сердце и легкие не работали так отчаянно, как в то жуткое утро. Мы поскорее оставили дорогу, опасаясь новых всадников, и что было сил пустились к дому по бездорожью. Теперь мы видели, что горят и многие другие поля и дома.
– Скорее! – орала на меня через плечо Диомаха.
Утром мы проделали больше двадцати стадиев от нашего дома по направлению к городу, и теперь нам предстояло пробежать это расстояние назад – по каменистым, заросшим кустарником склонам холмов. Ветки рвали нашу одежду, камни обдирали босые ноги, сердце было готово лопнуть в груди. Несясь через поле, я увидел то, от чего кровь застыла в жилах,– свиней. Три свиньи и их поросята единой вереницей поспешно двигались по полю, направляясь к лесу. Они не бежали и не проявляли никакой паники, это был просто чрезвычайно быстрый, хорошо организованный ускоренный марш. Мне подумалось тогда: эта свинина пережила нынешний день, а мы с Диомахой еще нет.
Мы снова увидели всадников. Еще один отряд, а за ним еще один, этолианцы из Плеврона и Калидона. Это было еще хуже, стало быть, наш город предал не один союзник, а вся коалиция. Я крикнул Диомахе, чтобы она остановилась,– мое сердце разрывалось от напряжения.
– Я брошу тебя, маленький говнюк!
Она потащила меня за собой. Вдруг из кустов возник человек. Это был мой дядя Тенагр, отец Диомахи, в одной ночной рубашке, с копьем в руке. Увидев Диомаху, он выронил оружие. Они сжали друг дружку в объятьях, задыхаясь. Но это только подстегнуло мой страх.
– Где мама? – услышал я вопрос Диомахи.
Глаза Тенагра обезумели от горя.
– А где моя мама? – закричал я.– А мой отец – где он, он с тобой?
– Мертвы… Все мертвы…
– Откуда тебе знать? Ты видел их?
– Видел, а тебе не надо этого видеть.
Тенагр поднял из грязи свое копье и зашелся плачем. Он обмарался, по его ногам стекало жидкое дерьмо. Тенагр всегда был моим любимым дядей, но теперь я так возненавидел его, что был готов убить.
– Ты убежал! – обвинил я его с детской бессердечностью.– Ты дал стрекача, трус!
Тенагр в ярости обернулся ко мне:
– Иди в город! Спрячься за стенами! – А что с Бруксием? Он жив?
Тенагр закатил мне такую оплеуху, что сшиб с ног:
– Глупый мальчишка! Ты больше печешься о слепом рабе, чем о собственных отце с матерью!
Диомаха подняла меня с земли, и я увидел в ее глазах ту же злобу и отчаяние.
– Что у тебя в руках? – закричала она на меня.
Я посмотрел на свои руки. Там были яйца, я все еще бережно сжимал в ладонях тряпку с яйцами!
Мозолистый кулак Тенагра разбил хрупкие скорлупки, и у моих ног растеклась тягучая жижа.
– Иди в город, наглый сопляк! Спрячься за стенами!
Глава четвертая
Великий Царь руководил разграблением бессчетного числа городов и не нуждается в подробном описании последующей недели. Я лишь добавлю одно наблюдение – наблюдение оцепеневшего от предчувствия мальчишки, сразу лишившегося матери и отца, семьи, рода, племени и родного города. Тогда впервые мои глаза заметили картины, обычные, как учит опыт, для всех битв и побоищ.
Тогда я понял: это всегда огонь.
В воздухе висит едкий дым, и от сернистого запаха закладывает нос. Солнце приобретает цвет золы, а на дороге, дымясь, валяются черные камни. Повсюду, куда ни взглянешь, что-нибудь да горит. Дерево, тела, сама земля. Горит даже вода. Безжалостность пламени усиливает ощущение гнева богов, судьбы, чувство кары, вечного наказания за совершенные поступки.
Все, что было раньше, теперь ты видишь с изнанки. Все вывернуто наизнанку.
То, что стояло прямо, падает. Что должно быть связано, освобождается, а что должно быть свободно – теперь связано. Что должно храниться в тайне, теперь выпячивается и вываливается наружу а те, кто должен был все это прятать, лишь смотрят пустыми глазами и ничего не предпринимают.
Мальчишки становятся мужчинами, а мужчины – мальчишками. Рабы становятся свободными, а свободные – рабами. Детство уходит. Известие о том, что отец и мать убиты, не так поразило меня горем и страхом за себя, как внезапным осознанием того, что с ними случилось. А где был я, когда их убивали? Я подвел их, я бегал по своим детским делам! Почему я не предвидел опасности? Почему не встал плечом к плечу с отцом, с оружием в руках, набравшись мужества и силы, чтобы защитить наш очаг или с честью пасть перед ним, как пали мои отец и мать?
На дороге лежали тела. В основном мужчины, но были и женщины, и дети, с теми же расплывшимися рядом темными пятнами. Кровь впитывалась в безжалостную грязь. Живые брели мимо них, пораженные горем. Все были в грязи, многие босы. Люди старались не попасть в рабские колонны и загоны, которые должны были вскоре появиться. Женщины несли детей, иные – уже мертвых. Убитые горем, они проплывали мимо как тени, унося какие-то жалкие бесполезные вещи – вроде лампы или свитка стихов. В мирное время городские замужние женщины выходили из дому в ожерельях, ножных браслетах, кольцах; теперь ни у кого ничего такого не было. Может быть, их драгоценности были где-то спрятаны, чтобы потом заплатить перевозчику или купить горбушку черствого хлеба. Мы встречали знакомых, но не узнавали их. И они не узнавали нас. Встречи друзей происходили на обочинах дороги или в кустах, где обменивались известиями об умерших и тех, кто скоро умрет:
Жальче всего было скотину. В то первое утро я увидел горящую собаку и подбежал потушить своим плащом ее дымящуюся шерсть. Пес, конечно, убежал, и я не смог его поймать, а Диомаха одернула меня, обругав за глупость. Этот пес был первым из многих. Лошади с перерезанными мечами сухожилиями, лежащие на боку с глазами, полными немого ужаса. Мулы с вывороченными кишками, волы с дротиками в боку, жалобно мычащие, но слишком перепуганные, чтобы подпустить к себе кого-либо. Они больше всего разрывали сердце, бедные тупые животные они вызывали еще большую жалость своей неспособностью осознать свою беду.
3ато для воронья настал истинный праздник. Первым делом они подлетали к глазам мертвецов. Птицы клевали мужчин в самую задницу – одному богу известно, почему. Живые сначала отгоняли их, возмущенно бегая за мирно обедающими любителями мертвечины, которые отлетали ровно настолько, насколько диктовала необходимость, а потом, как только опасность отступала, скакали обратно на пир. Почтительность требовала похоронить павших земляков, но страх перед вражеской конницей гнал нас прочь. Иногда трупы отволакивали в канаву и под жалкую молитву бросали на них несколько скупых горстей земли. Вороны так разжирели, что с трудом отрывались от земли.
Мы, Диомаха и я, не пошли в город.
Нас предали свои же, объясняла мне Диомаха. Она разговаривала со мной медленно, как с умственно отсталым, чтобы я понял ее наверняка. Нас продали собственные сограждане, несколько фракций, стремящихся к власти, а их самих перехитрили аргосцы. Астак был портом, пусть небольшим. Аргос так долго вожделел завладеть им. Теперь это случилось.
Утром следующего дня мы нашли Бруксия. Его спасло рабское клеймо. Клеймо и его слепота, над которой захватчики потешались, хотя он ругался и махал на них своим посохом.