Булат Жандарбеков - Томирис
Под сокрушительным напором многотысячной орды бежали в панике урартцы, и город за городом сдавался на милость победителя. Была взята и Тушпа — столица Урарту. Теперь вся надежда царя Русы III, сына Эримена, была на мощную крепость Тейшебаини, названную так в честь бога войны и победы урартцев, последний оплот прежнего могущественного государства.
* * *Крепость стояла на высоком отвесном холме, господствуя над прекрасной плодородной долиной, прорезанной полноводной рекой Ильдаруни. Под защиту несокрушимых стен и сильного гарнизона собрались беглецы со всех сторон земли Урарту. Но именно они сыграли губительную роль в падении Тейшебаини. Мало того, что, сбежав от страшных ишгузов в панике, они эту панику посеяли и среди защитников крепости своими рассказами о свирепых кочевниках, но они еще и понастроили тьму легковоспламеняющихся лачуг и хижин для своего жилья.
В тревоге жила крепость. И днем, и ночью несли на стенах свою бдительную службу зоркие стражи. Тянулись томительные дни ожидания... Враг появился как всегда внезапно. Мудрый вождь ишгузов сначала дождался сбора урожая и, только когда он был засыпан в закрома, появился перед городом. Надо было думать, как прокормить прожорливую орду. Стояли ясные августовские дни, но они были черными для несчастных осажденных горожан и их защитников.
Мадий бесстрастно смотрел на мощные укрепления Тейшебаини, и весь он излучал непоколебимую уверенность в своих силах. Ни сильный гарнизон, ни, казалось бы, неприступные скалы его не смущали — ишгузы уже научились брать города и крепости. Вот он взмахнул своей тамгой, посылая в бой свою необузданную орду. Ишгузы ринулись лавиной. Со стороны их действия казались бессмысленными — они пролетали перед крепостными стенами и поворачивали своих коней вспять, чтобы снова лететь на крепостную стену, словно задавшись целью разбиться о них всмятку. Но это только так казалось... При каждом сближении с крепостью лавина исторгала зловещую музыку звенящих стрел. Тучи стрел с тлеющей и вспыхивающей на лету паклей. Подобно молнии, они разили стоящих на крепостных стенах защитников города, впивались в стены, балки, кровли... Первыми запылали лачуги и хижины, понастроенные беглецами со всей земли Урарту, затем огонь перекинулся на дома горожан, захлестнул храмовые постройки, и наконец языки пламени побежали по балкам и перекрытиям царского дворца... Пожар все разрастался, освещая багровым заревом жуткую картину всеобщей паники, мечущихся в страхе и горящих заживо людей и отражаясь кровавыми бликами в светлых водах Ильдаруни... Все смешалось: истошные крики людей, рев животных, треск и грохот падающих крыш и сводов, гулкие удары окованных железом таранов...
Мадий усмехнулся и насмешливо посмотрел на своего нетерпеливого брата — Токсара.
— Вот как раз настала твоя пора — может быть, жар пожарищ остудит твой горячий пыл.
Токсар, даже не дождавшись окончания речи Мадия, рванул вперед коня. Спешившись, он пошел во главе ишгузов на решительный штурм. Взметнулись тысячи арканов из сыромятной кожи с крючьями на конце, цепляясь за выступы и зубцы крепостных стен, накидывались приставные штурмовые лестницы, также с крюками на конце. На стены полез кишащий рой кочевников. Их обливали кипящим маслом, пронзали стрелами, раскраивали головы боевыми топорами, десятки, сотни, тысячи штурмующих летели с воплем вниз, но все новые и новые волны накатывались на крепостные стены и не было такой силы, чтобы остановить этот все сметающий на своем пути бушующий вал. И вот на гребне стен замелькали силуэты воинов Мадия... Теперь вниз летели, и тоже с воплями, тела защитников крепости. Спустившись вниз, ишгузы не бросились, как ожидали горожане, в город, а двинулись к южным воротам Тейшебаини и, перебив стражу, распахнули ворота настежь. Через эти ворота в город хлынуло все воинство Мадия.
Теперь дрались повсюду: в домах и на улицах, во дворах и подворотнях, на крышах полыхающих огнем домов, которые, обрушиваясь, погребали под собой сцепившихся насмерть врагов...
В город въехал во главе своей свиты Мадий — суровый, могучий и величавый. Он даже не обнажил акинак — это было излишне, враги цепенели при виде грозного вождя неукротимых кочевников. "Тейшеба! Сам Тейшеба!" — шептали их помертвевшие губы, и, действительно, Мадий был словно воплощением бога войны. И как бы салютуя в его честь, когда горело уже все, что может еще гореть, неожиданно к небу взвился огненный столб — это загорелся склад кунжутного масла, распространяя нестерпимый жар, который опалял даже кирпичные стены, в котором задыхались, хрипели, кашляли, упирали и сгорали заживо и защитники крепости, и напавшие на них ишгузы...
Кочевники уже покинули город, унося с собой все, что можно было унести, а пепелище Тейшебаини долго еще дымилось, и с этим дымом уносилось теперь уже призрачное могущество некогда цветущего и богатого государства. Так пал последний оплот царства Урарту.
* * *Покончив с одним "союзником" и заглотив на закуску Манну и ряд других мелких государств, распространив свое влияние на большую часть Кавказа и Закавказья, оставив племя маскутов сторожить "Железный проход", Мадий решил приняться и за другого "союзника" Теперь его целью стал Вавилон!
Не спрашивая согласия Киаксара, ишгузы прошли по его земле, как по собственной, и вышли к границам Вавилонии. Зная по собственному опыту о неприступности Вавилона, Мадий начал серьезную подготовку к вторжению в Месопотамию, предварительно послав лишь несколько летучих конных отрядов с разведывательной целью. Но и эти отряды легкой конницы натворили много бед. Землевладельцы — основные кормильцы страны, спасаясь от гибели, плена и рабства, побросав свои поля, сады и огороды, устремились в города под защиту крепостных стен. Ишгузы безнаказанно хозяйничали по всей стране, доходя до стен Вавилона. Хозяйственная и экономическая жизнь была парализована. Для вавилонян наступили черные дни. Цены на ячмень, финики и другие продукты увеличились во много раз. Наступил голод. Навуходоносор — царь Вавилонии — метался по всей стране, слал и слал посланцев правителям всех стран с мольбой о помощи. Никто не откликнулся. Напротив, все затаились, чтобы это чудовище Мадий ненароком не вспомнил о них. И когда Навуходоносор, потеряв всякую надежду, в пал в полное отчаяние, его, как и его отца Набопаласара когда-то, спас Киаксар. Конечно, Киаксара меньше всего заботила судьба Вавилона, а тяжелое положение Навуходоносора даже радовало: одним соперником, и соперником опасным, меньше. Знаменитый полководец победивший египтян и покоривший Иудею, — неудобный сосед для Мидии. Но если прикинуть, то один Мадий страшнее десяти Навуходоносоров. Что значили для царя ишгузов клятвенные договоры о дружбе и союзе, даже написанные на глиняной табличке и закрепленные обжигом, видно было на примере с Ассирией, тем более что сам варвар ни читать, ни писать не умел. А поэтому после Навуходоносора наступит очередь его, Киаксара. Пока орды Мадия зимовали в Прикаспии, а Навуходоносор воевал с Египтом и Иудеей в Палестине, Киаксар сумел подмять под себя Персию, Элам, Урарту, Гирканию, Сагартию и Карманию, став таким образом самым могущественным царем во всей Азии, и его очень тяготила роль вассала ишгузов, которые хозяйничали в его Мидии, как у себя дома. Киаксар решил избавиться от своих страшных союзников.
Киаксар, явившийся в стан Мадия, был воплощением покорности и преданности. Он пытался заверить его, что не только вся армия, но и он сам встанет под бунчуки великого царя непобедимых ишгузов в войне против подлого Навуходоносора. Откровенно и грубо льстил на каждом шагу, резонно рассудив, что утонченная и изящная лесть не будет понята суровым воином, и окончательно размягчил сердце старого степняка царским даром — табуном рыже-золотистых и булано-золотистых коней, особо ценимых кочевниками. Приятно пощекотав слух лестью и ублажив своими дарами, Киаксар обратился к Мадию с нижайшей просьбой — осчастливить его, покорного слугу, присутствием на пиру, который дается в честь великого Мадия и их совместного похода на Вавилон. Киаксар прибавил, что царь Мадий сам волен приглашать на этот пир кого пожелает. Мадий изъявил согласие.
Ухмыляясь про себя, Мадий нагрянул со всеми племенными и родовыми вождями, каждый из которых привел с собой своих приближенных и подобающую свиту. К удивлению Мадия, Киаксар не только не смутился при виде такого нашествия, а явно обрадовался, и грозный царь даже почувствовал что-то вроде признательности.
Это был всем пирам пир! Радушный хозяин сразу же приятно поразил гостей — перед каждым из них лежал заранее приготовленный подарок. От обилия яств и вина рябило в глазах, сладкоголосые певцы услаждали слух мелодичными песнями и балладами, музыканты играли выученные ими наизусть боевые марши саков, чем-то напоминающие рев внезапно всполошенного стада. Тосты следовали один за другим, и все такие, что не выпить было невозможно:"за величайшего из величайших царей Мадия", "за непобедимого Мадия", "за справедливейшего из справедливейших и мудрейшего из мудрейших великого царя Мадия", "за славного и благороднейшего вождя такого-то (поименно!)", "за гибель всех врагов грозных саков", "за храбрейших саков и их отважных вождей" и так далее. Время шло, вино лилось рекой, а Киаксар, все еще чувствуя в степняках прямо-таки звериную настороженность, пустил в ход неотразимое оружие — в пиршественный зал впорхнули целыми роями красавицы... Они окружали нежной заботой каждого гостя, не упрямясь, принимали грубоватые ласки, теребили своими пальчиками косматые бороды, и суровые кочевники дрогнули. Разомлев, они покорно осушали кувшины с вином и, вскоре потеряв всякую осторожность, упились до умопомрачения.
