Всеволод Соловьев - Царь-девица
Спросила она у другого. «Какой там еще Лукьян? Чего лезешь? Откедова?» — ответили ей.
Она замолчала. Расспрашивать теперь, не оглядевшись и не узнав, в чем дело, ей показалось опасным.
Но как тут узнаешь, о чем орут и что у них такое?!
— Антихрист, антихрист, вестимо, антихрист народился, — раздавалось в толпе, — уж видели — в Москве засел!.. Никон-то, вишь, предтеча его…
— Вестимо, вестимо! Эх, окаянные!.. Не оставим святыню в руках слуг антихристовых…
— В церковь, братцы, на попов!
Толпа хлынула к церкви. Люба — за народом. Что такое? — она ничего не понимала. Слыхала она про Никона патриарха, слыхала, что в чести был великой он, а потом в чем-то провинился и словно бы в заточении где-то, знала и про антихриста, врага рода человеческого, слыхала, что он должен народиться; но что он уж и народился — об этом в перхуловском доме еще не говорилось.
Что-то они будут делать в церкви? От кого ее защищать? Что попы дурного сотворили?
Страх начинал пробирать Любу, но любопытство превозмогало и страх, и она спешила вслед за толпой, несмотря на свою усталость, спешила быть из первых на месте, чтоб ничего не пропустить, чтобы, наконец, понять в чем дело.
Толпа добежала до церкви. Тут у церковной ограды поповские строения. Десятка три мужчин начали выламывать ворота, ворвались во двор и через несколько мгновений оттуда послышались страшные крики и вопли. Вот волокут кого-то…
Люба протиснулась ближе, видит — священник. Он кричит отчаянным голосом, выбиваясь из рук своих мучителей; но никто за него не заступается. Ражий детина схватил его за длинные волосы и повалил на землю. Удар, другой, третий — несчастный священник застонал. Толпа ревет, заглушая его стоны; все спуталось.
Люба, дрожа и затыкая себе уши, с исказившимся от страха лицом, бросилась к церкви.
Вся паперть полна народу; выламывают тяжелые двери.
— Да на крышу, на крышу-то полезайте! — кричат несколько голосов. — На главы церковные!
— Воды, воды давайте, обмывайте кресты водою, ведь опоганили, все опоганили антихристы!..
Тащат откуда-то лестницу и взбираются на крышу с ушатом воды.
Прошло несколько минут; церковные двери выломаны, толпа ввалилась в церковь, и в то же мгновение раздался пронзительный звон во все колокола.
Люба, чуть не сбитая с ног толпой, сама не заметила, как очутилась в церкви.
Между тем вечер надвигался больше и больше и в церкви было уже совсем темно.
Но вот кто-то зажег лампаду, вот загорелась другая, и внутренность храма осветилась.
Люба стояла, прислонясь к стене, едва держась на ногах от усталости и ужаса, который увеличивался еще тем, что она не могла взять в толк того, куда она попала. Что это такое? И что с нею будет? Она ясно только видела одно, что теперь невозможно ни с кем разговаривать, ни у кото ничего спрашивать; нужно только притаиться, чтобы как-нибудь ее не заметили, — в этом только и спасенье.
Люди, наполнявшие церковь, продолжали голосить и браниться.
В церкви были женщины, и мужики, и люди в монашеском платье.
Прежде всего они начали расплескивать всюду воду, потом схватили мочалки, принялись обмывать церковь.
А это что такое? Какой-то монах выбивает прикрепленную к стене икону, несколько человек подбегают к нему на помощь, икона выбита, брошена на пол, ее топчут ногами.
Люба смотрит, не веря глазам своим — никогда она не видала в жизни своей такого богомерзкого дела, даже никогда не думала, что оно возможно: святую икону топтать ногами!
И будто в ответ на ее мысли раздаются дикие возгласы:
— Топчи, плюй на поганую доску! То не икона, то дьявольское писание! Мойте, мойте скорей святые иконы старого писания!
Люба ничего не понимает. А толпа продолжает бесчинствовать.
— Плюйте на пол!
Но тут новые крики и визг на другой стороне церкви обращают на себя внимание Любы.
Две какие-то женщины положительно беснуются: падают на пол, потом поднимаются, сбили с себя головные уборы, растрепали волосы, вырывают их прядями, царапают себе лица и визжат не своим голосом. Им очищают место и смотрят на них с благоговением.
— Дух, дух в них вселился! — шепчут некоторые. — Вот сейчас заговорит их устами…
Женщины мало-помалу утихают и начинают что-то говорить, но сначала разобрать ничего невозможно. Слова их отрывисты и перемежаются дикими взвизгиваниями.
— Вон попов антихристовых! — наконец уже явственно кричит одна из женщин. — Вон их всех к дьяволу, чтоб не смели переступать святого порога. Божьи люди, не отдавайте врагам церковь, не выходите! Пусть Василий Мыло священнодействует!
— Василий Мыло! Василий Мыло! — раздается по церкви десятками голосов, и толпа вытискивает из себя маленького взъерошенного старика, в одежде дьячка, с ощипанной седой бородкой.
— Мыло, тебе священнодействовать! Ты наш учитель! — кричат и мужчины, и женщины.
— И буду, и буду, — визгливым голосом в ответ на эти крики повторяет Василий Мыло. — А попов нечистых никонианских к дьяволу в когти! Замыкай двери. Не выходи никто — здесь ночевать будем, не покинем святой церкви!
— Вестимо, не покинем, — отвечают многие. И слышно, как замыкают двери.
Люба вздрогнула всем телом. Уйти теперь отсюда невозможно. Еще мгновение — и она почувствовала, как голова у нее кружится, все предметы сливаются, находит какое-то забытье странное. Беззвучно скользнула она на пол в темном уголке церковного придела и потеряла сознание.
VI
Прошло немало времени, а Люба все лежит, не шелохнется, будто мертвая. Люди, наполняющие церковь, заняты своим делом и в фантастическом возбуждении ничего не видят, ничего не слышат.
Мужики и бабы суетятся, толкаясь и снуя по церкви; не раз натыкались на Любу, но никому и в голову не пришло рассмотреть, кто это такой лежит без движения: живой человек или мертвый и откуда он взялся.
Наконец от чьего-то сильного толчка и чьей-то в темноте наступившей на нее ноги очнулась Люба.
В первое мгновение она ничего не понимала, не могла сообразить, где она и что с нею. Ей казалось, что она грезит, что перед нею не явь, а сон безобразный, тревожный, но мало-помалу стали проясняться ее мысли. Она все вспомнила и приподнялась с полу. Ее болезненная слабость прошла…
В церкви тишина. Народ угомонился, засветили все до одной лампады; Василий Мыло начал службу.
Раздалось разноголосое, нестройное пение под церковными сводами.
Люба тихонько пробралась к дверям, думая, что, может быть, они не на запор заперты и ей удастся как-нибудь проскользнуть на паперть.
Она была уже у самых дверей, когда снаружи раздался сильный стук.
— Кто там? Кто стучит? — спросило несколько голосов из церкви.
— Это мы, с колокольни, впустите святую службу прослушать!
Голос, видно, оказался знакомым, потому что два человека стали отпирать двери.
Люба подвинулась ближе. Вот половину дверей приотворили, вошло несколько человек, сейчас опять запрут, и уж тогда до утра невозможно будет вырваться отсюда.
«Господи, благослови!» — сказала про себя Люба и, сама не помня как, проскользнула в готовую захлопнуться дверь, очутилась на паперти и кинулась бежать от церкви.
Но, пробежав минут пять, она остановилась.
Ночь темная, хоть и видимо-невидимо звезд на небе высыпало. Что делать? Первою мыслью Любы было бежать скорей из Медведкова, опять на большую московскую дорогу, подальше от этого страшного, непонятного места, где такие неслыханные чудеса творятся.
Но как же ей бежать? Положим, у нее в котомке большой кусок хлеба, данный ей еще в Суздале Федюшкою; снегу всюду много, можно утолить жажду, но дело не в питье и пище, а в усталости и страхе. Идти всю ночь — сил нет, да и смелости не хватит, а лечь где-нибудь в поле на снег и постараться заснуть — такая ночевка еще страшней.
— Кто стоит? Что за человек? — вдруг раздалось почти у самого уха Любы.
Она задрожала всем телом, разглядев в темноте две рослые мужские фигуры. Бежать — словят и погубят; молчать — то же самое. Но что же говорить? Что им ответить?
— Что за человек? Язык проглотил, что ли? — опять раздался страшный голос, и сильная рука схватывает Любу за ворот.
— Да я к Лукьяну, — бессознательно проговорила Люба, — только пройти вот как — не знаю.
— Откуда ж ты, мальченко? Из Васильевских, что ли?
— Да, я пришел с Василием Мылом, — сама не веря своей смелости, ответила Люба. — Вот меня к Лукьяну послали из церкви, да дороги к избе его не знаю.
— Михай, проводи парня-то — тебе по пути, а то и впрямь он тут в темноте плутать будет, — сказал один из мужиков, тот самый, который держал Любу за ворот.
— Ладно, — ответил другой голос, — иди, что ли!
Люба последовала за своим неизвестным вожаком и скоро очутилась на одной из улиц Медведкова.
![Рон Хаббард - Поле битвы — Земля [Поле боя — Земля]](/uploads/posts/books/101739/101739.jpg)