Михаил Веллер - Наш князь и хан
На быт они внимания обращают мало. Чтоб там годами надрываться ради собственного домика, или отказывать себе в лишнем куске, чтоб жене обновку на ярмарке купить, или рыдать семьей, что с князем уж который год не расплатиться – не, мы выше этого. Мы такие былинные патриоты.
Не люди, а помесь Васнецова с Псалтырью. Не портили девок, не вешались от несчастной любви, не крали у соседей, не выслуживались перед князем, не откупали правдами-неправдами сына от армейской рекрутчины, не завидовали богатым и удачливым, не радовались обновке, не хохотали беспричинно в юности, не чернели от горя при смерти близких.
Боже мой, они же были точно такие же, как мы сейчас. Чего-то не знали – зато знали другое; объем информации в мозгу всегда тот же. И так же всего хотели, и так же надеялись, и так же мечтали о справедливости, и хотели счастья детям, себе-то уж ладно.
И у них, наших братьев и друзей, близнецов, сдвинутых временем в собственные предки, были те же представления о родине. И о врагах. И о пользе своего народа. И об общем благе, которое выше личного. И о том, что власть всегда все повернет себе на пользу. И об изменениях, которые необходимы и во внешней политике, и во внутренней. Чтоб не смели чужаки нам со стороны диктовать, как жить – у нас свои традиции и свои ценности, они нам дороги. И чтоб власть меньше под себя гребла, а больше бы о людях заботилась, жить им нормально давала.
И бояре преследовали свою пользу, а церковь – свою, а смерды мечтали о своей, а у князей болела голова, как всех примирить, и в кулаке держать, и казну наполнить, и у татар в милости быть. И ценились, как всегда, хитроумные и понятливые люди, которые могли сообразить и подсказать, как князю укрепить власть и разжиться добром, а чтоб при этом еще подданные ему верили, любили, уважали и гордились. А вдобавок боялись и пикнуть не смели! И на сторону не глядели.
Тяжела княжья шапка. Мономах не один был такой озабоченный.
…И вот когда ты проникнешься отчетливым осознанием, что русские в середине XIV века были точно такие люди, как мы все здесь и сейчас – вот только тогда можно начинать разбираться в истории. Можно уже пытаться.
Потому что многознание фактов уму не научает. И повторить в стотысячный раз трафаретное их толкование может любой дурак.
А история – это: почему же так, черт возьми, произошло? Кому и какая была с того конкретная выгода? Какие были мотивы? Чего надо было людям, которые в этом участвовали? Какова истинная, глубинная, базовая логика и причинность всей катавасии, в которую ты влез?
А для этого сначала надо подготовить поле работы. Это: выложить все принципиальные факты – и прежде всего непонятные, странные, необъяснимые.
Искать корни странных и необъяснимых фактов и рыть вдоль них: откель растет? Чьим соком питается? Где основа корневища, где тело грибницы этих затейливых исторических нитей, которые вылезают наружу столь яркими и дикими грибами? Из тех грибов хлебать похлебку – галлюцинации закружат.
И вот когда картина и карта фактов обнажена – тогда можно начинать разбираться, что все это значит.
…А жизнь на Руси 1360—70 годов была настолько сложна, изменчива, стремительна и противоречива, что с нахрапа фиг поймешь.
А людишки в этой жизни были сложны и противоречивы, как всегда: добрые и жестокие, подозрительные и доверчивые, коварные и наивные, мечтатели и убийцы, грабители и пахари, верноподданные и бунтовщики – и все это в одном лице. И пока ты личика этого не разглядел, выражения глаз прищуренных не разобрал – ничегошеньки ты не понял. Дела перечислил, а страсти и замыслы тайной остались.
Ты, главное, считаешь себя ну всяко чуток умнее их, потому что наперед знаешь все их ошибки и просчеты. Зная все – из умных книг, из мыслей и пересказов других людей – ты невольно воображаешь, что на их месте не совершил бы их ошибок. Тебе же все ясно. И ты поступил бы верно. И добился успеха. А так – тебе явно их умственное несовершенство. И свое умственное превосходство.
Живая собака гордо сравнивает себя с мертвым львом. А ты с живым сравни.
Дурак ты, дяденька, и мысли твои дурацкие. Ты сам-то многого в жизни добился? Достиг высоких высот власти? Шансов не упускал, вокруг пальца тебя не обводили, как лоха не кидали внаглую? Ты твердо знаешь, как добиться в жизни всего желаемого – а ведь о власти и богатстве великого князя не мечтаешь, а? Ты много битв выиграл, интриг сплел, престолов занял? Молчи, вошь ничтожная в складке истории.
А история – это смысл происшедшего, а не его оболочка.
Исторические аналогии
Четырем профессиям можно уподобить работу историка.
Первая – это работа разведчика-аналитика.
Такой разведчик не имеет доступа к ранее не известным секретным архивам и документам. Не осуществляет слежку за объектами наблюдения. Строго говоря, он знает лишь то, что может узнать каждый. Работает с открытыми источниками: газеты, мемуары, речи политиков и экономическая информация. И на основании известных фактов, вычленяя некоторые из множества, он вскрывает систему действий, засекреченную к упоминанию. Ищет взаимосвязи разрозненных событий, ставя вопросы: зачем, почему, с чего бы, для чего это нужно и кому выгодно?
Он складывает разбросанные цветные стеклышки в стройную мозаичную картину Чертит контурную карту тщательно скрываемого секрета.
Вторая непростая работа – это врач-диагност. Он считает пульс и мерит давление, смотрит язык и стукает по колену, выслушивает дыхание и интересуется температурой. И сообщает, чем человек болен и как лечиться. Заметьте – посмертного эпикриза, этого исчерпывающего аргумента бесспорной достоверности, у диагноста нет. Результатов вскрытия нет. Носитель последней истины – патологоанатом. Но диагност, к счастью, обходится без вскрытия. Знание общей картины болезни позволяет установить истину по нескольким разрозненным, но характерным симптомам.
И третья профессия – это реставратор картин. Ему надо смыть с драгоценного холста позднейшие верхние слои копоти и красок. Это занятие требует огромной бережности и знаний – чтобы не снять лишнего и лишнего не оставить. Чтоб открыть прежний живой цвет и закрепить его. А для того необходимо хорошо разбираться в живописи предполагаемой эпохи, в жанровых особенностях, в манерах знаменитых живописцев. И в случае удачи – из-под потемневшей мазни открывается шедевр, неожиданный в сиянии своей красоты.
Ну и четвертый – следователь. Подследственный сидит перед ним на стуле, курит предложенную сигарету, пьет чай и искренне убеждает в своей невиновности. У него прекрасная трудовая биография, благородные взгляды, он помогает окружающим и душой болеет за родину. Все повороты биографии продиктованы гуманными взглядами. А следователь суммирует в уме нестыковки такого литературного, вызывающего доверие рассказа – и врубает неожиданные вопросы. А откуда деньги на новую квартиру? А откуда у жены кулон пропавшей родственницы?
А чем вы болели пять дней в сентябре, больничный можно ли глянуть, а то в поликлинике записи нет? И через неделю благородный человек трясущимися руками пишет чистосердечное признание. А отсидевший год ни за что бедолага выходит на свободу со снятой судимостью.
Вот что такое работа историка.
Сентенция
Нужно чудовищно много знать, чтобы понять хоть малое из всего познанного.
Моральный дух! Сознание своей правоты и вера в победу! Было – или не очень сильно? А шли – в охотку, или все же из страха, по приказу, по закону, куды ж из-под князя денешься?
О русском едином мире думали? Или о семье и доме? Прожить-то под всяким можно, только бы князья промеж собой не враждовали и семь шкур не драли с простого человека, дышать бы дали…
А как была именно пропаганда поставлена? Как на патриотизме играли, на самолюбии?
Идеальный историк невозможен. Информация теряется безвозвратно.
Историк разведывает, диагностирует, реставрирует истину.
Да кто такие татары?
Масса кочевых племен жила в забайкальской и маньчжурской степи. Это были даже не племена, а союзы племен: меркиты, найманы, буряты, кереиты и т. д. И каждое племя состояло из родов. Родоплеменной строй кочевников-скотоводов. И татары – это была одна из племенных групп.
Великий Чингиз, создавая Монгольскую империю, перемешал все народы в своей армии, организованной по десятичной системе: десятки, сотни, тысячи, десятки тысяч. Единый закон, единая дисциплина, единые задачи – и ответственность каждого за товарища.
Диалекты, обычаи и привычки – все унифицировалось бытовым порядком; сплавлялась единая ментальность, племена превращались в один народ.
К волжским булгарам, которых теория полагает предками позднейших казанских и астраханских татар, этнически монгольские племена никакого отношения не имеют.
Нойоны же из забайкальского племени татар составляли заметную часть монгольской аристократии и военного командования (тысячников). Так что татары среди монгольских завоевателей безусловно были.
