Иван Басаргин - Дикие пчелы
А леса… Разве есть еще где-то леса прекраснее уссурийских! Здесь черная береза обнялась с белой, осинка-говорушка день и ночь шепчет о чем-то кедру. Рядом раскосматил хвою тысячелетний тис, его прикрыла стройная ель. В обнимку, дружно поднялись на сопку пихты, сползли в распадок и заполоводили его. Огромными шатрами раскинулись заросли дикого винограда, лимонника, кишмиша. Все здесь переплелось и перевилось. Но каждому хватает места на этой суровой, а вместе с тем теплой и ласковой земле.
Речки, сопки, глухие распадки, чистые поляны и марюшки, дикие скалы с причудливыми нагромождениями камней – это все тайга.
И где еще есть, как не в этой тайге, легендарный корень женьшень, тис, могильная сосна… Этот уголок земли не тронули великие оледенения, не опалили его холодным дыханием студеных ветров, обошли и оставили людям сказку.
А зверей здесь называют тайгожителями. Для них тайга – и корм, и приют. Косули любят долинки, чистые места с перелесками. Изюбры поднялись в сопки, лишь на ночь спускаются попастись. Кабаны – в кедрачах, дубняках; там же тигры, медведи, хотя последние относятся к числу бродяг и ходят по всей тайге, по всей земле. А уж разная мелочевка: белки, бурундучишки, разные птахи – так этими вообще переполнена тайга. Все поют, трезвонят, что-то рассказывают друг другу.
Люди здесь называют; себя таежными людьми. В них от тайги ласковость, доверчивость и суровость, а порой и жестокость. Здесь иначе и нельзя: только жестокостью можно остановить варнаков, тех, кто не признает таежные законы. Они не писаны, они вошли в плоть и кровь таежных людей с детства и навсегда.
И законы эти просты и человечны: не грабь, не убивай проходящего, помоги терпящему бедствие, будь он тебе друг или недруг, не бей зверя без числа, оставь в зимовье хлеб и соль, заверни в берестинку спички, дров наколи – будь человеком, а не брандохлыстом. А если завидел неладное, то накажи нарушителя по таежным законам. Здесь ведь нет урядников и приставов, нет суда присяжных, поэтому сам суди по совести, по человечности, не перегибай палку, может сломаться…
Таежный человек – прежде всего охотник, умелец на все руки. Неохотник, снулый ко всему человек погибнет а одночасье: от незнания таежных законов, от неумения добыть зверя на пропитание. Охотник, тот и зверя добудет, шкуру выделает, сошьет себе одежду и обувь, срубит зимовье, дом, починит ружье, вспашет землю и хлеб посеет. В тайге скучать некогда: то грибов надо собрать и насолить, ягодами запастись, винограду набрать, вина надавить, шишек кедровых навозить, чтобы в пересудах было что пощелкать. А тут еще хлеба, покосы, огород. Таежному человеку нельзя засыпаться до вторых петухов, с пташками надо вставать, а с последними их голосами ложиться.
Степан Бережнов побывал в этих краях, присмотрел глухую долину Уссурки и решил вести сюда братию. В марте 1879 года, в непролазное распутье, без троп, по таежной целине, продирались раскольники через крутые Михайловские перевалы, чтобы выйти к намеченному большаком месту, остановиться в устье небольшой, но бурной речки Каменки.
Пришли вшивые, косматые, оборванные. На истертых до крови плечах принесли бороны, плуги, железо, гвозди, зерно для посева и семена овощей. Картошку тоже не забыли. Не оставили позади себя дорогу, знали, что проруби ее, то по ней придут другие, может быть, и чужие люди. А вот так, по бездорожью, не всякий рискнет пройти через дебри таежные. Такое под силу только раскольникам, которые хотели укрыться за горами и лесами от худого глаза царя-антихриста, от назойливых мирских людей.
Пришли таежные люди, которым тайга – родной дом, как уральская, так и сибирская, а теперь вот эта – неведомая, Уссурийская. Без гомона и шума пришли. Ведь они беглые от царя и церкви. Со времен Алексея Михайловича беглые, со времен трижды проклятого патриарха Никона – беглые. А раз беглые, то все надо делать тайком, как это делали в Сибири, Забайкалье.
А вокруг простор, вокруг голубые мартовские сопки с рыжинкой, как косули в линьку. Стекались с них речки, образуя широкие долины, за миллионолетия подготовили пахотные земли неугомонному мужику-умельцу.
И застучали топоры, завжикали пилы; среди тайги вставала деревня Каменка, отгороженная от худого глаза столетними кедрами, тысячелетними дубами, голенастыми березками. Если в Сибири они жили за крепостными стенами, строили свои остроги, то здесь отказались от стен. Тайга будет стенами, доброе слово будет крепче стен. Так порешил Степан Бережнов, молодой проворный наставник старообрядческой общины. Запретил рубить лес в деревне, а возили его издалека.
Первый дом, даже не дом, а келью, чем-то похожую на крепостную башню, срубили старейшему учителю Михаилу Падифоровичу Бережнову, ибо у раскольников старость почиталась наравне со святостью, а заслуги перед народом – и того больше. Деду Михаиле уже сто тридцать лет стукнуло. А он еще в силе, при здравом уме. Он как только занял пахнущую смолой келью, тут же разложил свои бумаги, чтобы продолжить описание мытарств людских, оставить после себя завещание бунтовщикам-раскольникам, чтобы рассказать миру правду, что пришла с житейской мудростью. Писал, чтобы потомки не повторяли ошибок своих предков, были бы мудры, были бы покладисты. Земля мала, беготней славы не наживешь, а вот бесславие уже нажито.
Хотел бы спрятать от глаз людских деревню Степан Бережнов, но деревня – не иголка, которую можно спрятать в стоге сена. Вон, сразу за поскотиной, раскинулись пашни. Поднимали с хрипом и стоном. Гнус продыхнуть не давал. Звери стерегли каждый шаг человека.
Но молодой наставник говорил:
– Обтопчем землю – спадет гнус. Почнем охоту – отойдет зверь. Навались! Не боись! Кто сгинул, знать, так богу угодно. Поджимай, мужики! Не отставай, бабы!
Поджимали, не отставали. За пашнями раскинулись покосы. А за покосами шли дороги и робко обрывались у леса. Здесь раскольники брали лес на стройку, на дрова. Дальше прятались тайные тропы, по которым шли маньчжуры-коробейники и на которых таились хунхузы. Контрабандисты несли раскольникам все, что душа пожелает: порох, свинец, соль, мануфактуру… Плата – пушнина, тигровые шкуры, кости, ус, кабарожий пупок, панты. Денег пока не брали. Да и мало их было у раскольников. Пока сюда добрались – все растрясли, то пристава надо было ублажить, то казаков.
Наученные веками жить в дружбе с инородцами, здесь тоже всячески завязывали мир и дружбу. Были честны до мелочи. Ибо раз обмани коробейника, то об этом будут знать все торговцы и обойдут деревню, в которой живут обманщики. Раз обидь инородца, то все инородцы станут врагами. А здесь жили удэгейцы, орочоны, гольды. Раскольникам воевать с инородцами не с руки.
Не было и воровства, которое наказывалось смертью. Амбары не закрывались на пудовые замки, двери домов подпирались палками, чтобы не забрела в дом собака. Для человека же все двери были открыты, будь то хоть манза-бродяга, который забрел на русскую землю с надеждой, что он здесь может стать богатым человеком. Но только богатство то надо было обрести в поте лица. Заходили и русские бродяги – тоже искали себе жизнь потише и кусок хлеба побольше. Да чтобы без труда, будто здесь калачи растут на деревьях.
Ходили в мир теми же тайными тропами и раскольники – связь с миром держали. Забегали в города, присматривались и прислушивались. Да не всякий мог уходить в тот мир, ходили самые проверенные, самые боговерные, чтобы не смогли заменить бесовскими игрищами мирские, не сбить с пути праведного словами богохульными. Зачем бы тогда уводить в эту глухомань братию наставнику Степану Бережнову? Увел подальше от соблазна, подальше от церкви и царя.
А годы бежали, отстукивали время настенные часы, гири их каждое утро подтягивал дед Михайло. Он видел тревогу Степана Бережнова, который иногда забегал в город Владивосток. Город строился. Город рос. Видел Степан Бережнов, как закладывали Уссурийскую железную дорогу, на закладке которой был цесаревич Николай Александрович, будущий государь император. Хоть и далеко стоял Степан Бережнов от цесаревича, но хорошо разглядел его. Хмурился наставник, зло сжимал пудовые кулаки, в бессилье скрипел зубами. Знал Бережнов, что по этой дороге скоро хлынет люд, заполонит тайгу, придет и в их долину. Деревни растут как грибы и наползают в их сторону. Думал: «Хил и немощен цесаревич. Но не в нем сила, а сила в тех, кто его подпирает плечами».
Прошло двенадцать трудных лет. Но прошли они не даром. Вокруг деревни – пашни, покосы. На светлых полянках пасеки, каждая до двухсот даданов. А ведь раскольники принесли всего одну пчелосемью. От двух коров и одного бычка – многоголовое стадо. От десятка лошадей – табуны. Нет, живучи эти люди. Обжили тайгу, понастроили зимовья, понаставили ловушки-самоловы, во множестве добывают соболей, колонков, белок. Ссыпают звонкое золото в кожаные мешочки. Золото – не бумажка, не сгниет.
