Искусство и его жертвы - Казовский Михаил Григорьевич
Камердинер тяжело завздыхал:
— Вот ведь угораздило… Проходитя, конечно, не стоять же теперь в колидоре. Выпить не желаете? У меня, конечно, не такое барское вино, как Василий Львович заказывали, но берет быстро.
— Ладно, выпью.
В сущности, у Игнатия оказалась просто водка, но не слишком крепкая — как сказали бы мы теперь, градусов 18–20, — а тогда это называлось "хлебное вино". Сашка опрокинул в себя стаканчик, резко выдохнул и заел квашеной капустой. Сразу повеселел.
— Ну, давай пой свои частушки.
— Право, не могу — совестно дурными словами уши пачкать ваши. Это ж сочинено не для бар. С мужиками да бабами выпьем на посиделках — и частушками потешаемся.
— Вот и меня потешь теперь. Да не бойся: все твои "богохульные словеса" я давно и сам знаю.
— А не скажете потом на меня барину? Мол, ребенка приобчал к непотребству?
— Не скажу, не скажу, свято обещаю.
Повздыхав еще, выпив чарочку для разгона и для храбрости, камердинер выдал:
Сашка хохотал так, что едва не свалился под стол со стула. Хлопал себя по ляжкам и повторял: "Оторвался!.. Галок разгонял!.." — и опять смеялся до упаду. Слезы вытирал.
— Ух ты, дьявол, — наконец произнес, отдышавшись. — Чуть живот не лопнул. Надо ж так смешить! Ну, Игнатий, ты и даешь!
— Да неужто подправилось? — удивился слуга.
— Прелесть что за частушка. Просто прелесть! Это не просто шутка, это суть русского народа, суть его души — плоть от плоти — жизнь простая. Не "парле-ву-франсе", "эскюзэ-муа", а такая сермяга, сила, и мужицкий гумор настоящий. Понимаешь, да?
Тот сознался:
— Честно говоря, не особо. Ить частушка и есть частушка, что с нея взять? Дурим просто. Потешаемся. Никакой такой русской сути я не знаю.
— Ладно, спой ещё.
— Так другие шло срамнее.
— Ну, тем лучше.
Засиделся у Игнатия допоздна, а когда возвратился к себе в номер, долго потом записывал в небольшую тетрадку те частушки, которые удалось запомнить. Продолжал усмехаться. Говорил сам себе: "Вот, вот оно, как надо! Натуральный язык русский. И Крылов так пишет — просто и без зауми. Он как слышит — так и пишет. Это правильно". Прикорнул на кровати, даже не раздевшись, и мгновенно уснул.
Поутру очередной возница появился вовремя, обсмотрел и обстукал карету и посетовал, что левое заднее колесо с небольшой трещиной. "Для порядка надо бы поменять", — пояснил. "До Торжка-то доедем?" — с беспокойством спросил Василий Львович, ибо не хотел терять времени. "Можа, и доедем, можа, нет. Как Бог даст", — скреб в затылке кучер. "Как-нибудь дотяни, голубчик, а в Торжке уж на колымажный двор". — "Воля ваша, как скажете".
Погрузились к половине десятого утра. Анна Николаевна чувствовала себя сносно — капельки, прописанные ей доктором Штраубе, явно помогали. И Марго не плакала. Сашка, сидя напротив Игнатия, глядя на него, поначалу хихикал, вспоминая вчерашний вечер, но, когда увидел недоуменное лицо дяди, сразу посерьезнел.
Дядя ж находился в прекрасном расположении духа, декламировал собственные стихи, а потом сказал, что, если родится мальчик, назовет его Лев.
— Как, опять Лев? — удивился племянник. — Есть мой брат Левушка, названный в честь деда. Два кузена Льва — не много ли?
Пушкин-старший почему-то начал сердиться.
— Понимаешь, твой отец и мой младший брат Сергей Львович смог меня опередить: первый произвел сына и назвал его Львом. Перешел мне дорожку. Ну, да не беда. Чем больше на Руси будет Львов, тем лучше.
Сашка хмыкнул, но перечить не стал.
Треснутое колесо лопнуло прямо посреди моста через речку Тверцу, но уже недалеко от Торжка, и печальнее событие не смогло отравить настроение наших путешественников. Вскоре Игнатий, посланный на ближайший постоялый двор, возвратился с двумя подручными и тележкой, на которую погрузили скарб и поволокли к месту их дальнейшего обитания. А возница потащил карету в ремонт. Дядя напутствовал его:
— Уж, пожалуй, голубчик, сделай побыстрее. Мы в Торжке на ночлег останавливаться не станем. Отдохнем, перекусим, а потом и снова в дорогу. Очень бы хотелось до темноты добраться до Вышнего Волочка.
— Постараемся, барин.
Но, конечно, на Руси спешки не бывает. Как в народе говорят: хороша она только в ловле блох. А карета — это ж вам не какая-нибудь арба. Тут спешить не след. Надо покумекать, подобрать колесо, подогнать, опробовать. И перекурить. Настоящие мастера не суетятся. Поспешишь — людей насмешишь. Уронить в грязь свое достоинство, репутацию нельзя.
В общем, экипаж был готов только к половине шестого вечера. Дядя нервничал, говорил, что все равно в Торжке не останется, надо ехать, ничего страшного, пусть и к ночи, но доскачут до следующей остановки в дороге. Возражать ему никто не посмел.
Взвинченное состояние Пушкина-старшего волей-неволей передалось и другим путникам: Анна Николаевна, сильно подуставшая, жаловалась на головокружение, дочка у нее на руках куксилась, Саша постеснялся есть вишни, купленные у торговки на выезде из Торжка, так как некуда было в карете сплевывать косточки, а Игнатий ворчал, что забыл на постоялом дворе свою трубку. Все нуждались в отдыхе.
Наконец в вечерних сумерках показались очертания Вышнего Волочка — города по обеим берегам канала, взятого в гранит, — он соединял реки Цну и Тверцу, — виделась крыша Путевого дворца Екатерины Великой и традиционные луковки церквей. Раньше, когда канала не было, корабли волокли по суше, и отсюда название поселения. Петр Первый приказал прокопать канал — первое такое гидротехническое сооружение на Руси. И с тех пор значение Вышнего Волочка как заметного торгового, перевалочного пункта на пути из Москвы и Твери в Новгород и Петербург много возросло.
Постоялый двор был шумен, многолюден, и нашлась всего одна свободная комната. У Василия Львовича настроение окончательно испортилось, он велел Игнатию идти в ночь и не возвращаться без арендованных сносных апартаментов. Камердинер, чертыхаясь про себя, вывалился на улицу. Но, по счастью, не прошло и трех четвертей часа, как явился он радостный и в сопровождении статного мужчины в цилиндре. Им оказался домоуправитель предводителя местного дворянства Милюкова. Он сказал:
— Петр Иванович приглашает вашу милость заночевать у него в усадьбе. Он поклонник вашего поэтического таланта. И почтет за честь.
Дядя просиял:
— Господи, помилуй! Как же он узнал? Ты донес, Игнатий?
Тот застенчиво улыбнулся:
— Волею обстоятельств, барин… Я зашел в соседний трактир, дабы разузнать, где еще тут сдаются комнаты. Мне и посоветовали заглянуть к Филимон Михалычу. — Он кивнул на домоуправителя. — А они уж пошли к хозяину. В обчем, все устроилось в наилучшем виде.
— Просто удивительно! Ну, конечно, мы примем приглашение.
Милюков, несмотря на поздний час, вышел встретить гостей самолично — хоть и не при параде, но и не в домашнем; было ему на вид около 40, и отменная выправка говорила о его военном прошлом.
— Милости прошу, милейший Василий Львович, — с чувством пожал руку Пушкина-старшего предводитель дворянства. — Рад безмерно. Мы читаем ваши стихи в журналах. Вы — один из первейших русских поэтов рядом с Дмитриевым, Жуковским, Крыловым. Жаль, что мы не знали о вашем визите загодя, не смогли подготовиться достойно.
— Ах, какие пустяки, право. — Дядя весь светился. — Мы ведь ненадолго — едем в Петербург, и наутро рассчитываем отбыть.
— Ну нет уж, — заявил Милюков решительно. — Просто так мы вас не отпустим.
— То есть отчего же?
— Вышневолоцкое дворянство не простит мне, коли отпущу вас без устройства литературной гостиной. Многие разъехались на лето по своим имениям, но семей восемь-десять в городе имеются. Соберемся завтра вечером у меня в доме, перекусим, чем Бог послал, и послушаем ваши сочинения. День-другой — не помеха в вашей поездке, а зато у нас — видное событие в жизни.
