Наталья Иртенина - Нестор-летописец
— А мне? Что? С этим? Делать? — вразбивку повторил свой вопрос купец, едва сдерживая то ли хохот, то ли рыданье.
Несда, отвернувшись, тихонько прыснул в кулак.
Душило вдруг задумался, запустив пятерню в золотистую, давно нечесаную и отросшую бороду.
— И впрямь… Был бы Изяслав, он бы позарился на реликвиум. А Всеслав… даже и не знаю. Может, полоцким волхвам пригодится? Или к Святославу в Чернигов отвезти? Князь Олег был воинственный. Святослав, говорят, тоже хочет… походить на пращуров.
— Сколько ты заплатил за эту кость?
— Две куны. Совсем дешево.
Захарья развязал кошель храбра и выложил на стол два дирхема.
— Возьми. И выбрось эту ерунду.
— Э… Думаешь, тот людин подсунул мне ненастоящий реликвиум? — расстроился храбр.
— Думаю, что никто больше не даст тебе за него двух кун.
Душило совсем упал духом.
— Обманул, значит, вана юмал.
Он подтянул к себе мешок и наступил на него сапогом. Раздался громкий хруст.
Несда неслышно выскользнул из горницы. В соседней клети мачеха присела за прялку отдохнуть. Тут же была подвешена люлька, по краям увешанная крохотными медными оберегами-коньками. В ней сыто сопел укутанный младенец. Несда сделал ему козу, но дитё не проснулось, только почмокало.
— Не замай, — шепотом наказала Мавра. — Крикун твой братец. Насилу убаюкала.
Но ему охота было потетешкать младеня. Он подул в розовое личико и с улыбкой, тоже шепотом позвал дите по имени:
— Добромир!
Ребенок шевельнулся, открыл глаза и, узрев над собой незнакомое лицо, взревел в полный голос.
12
От непрерывного рева младенца хотелось бежать из дома. Мавра не спала который уж день. Отец еще больше осунулся, побледнел и совсем ушел в себя. По дому расхаживала баба-ворожейка, распоряжалась челядью, варила зелья, плела из сухих кореньев обереги и развешивала в клетях: гнала вон лихорадку-трясавицу, вцепившуюся в Добромира. Младенец дико верезжал, когда баба поила его зельем. Она зажимала ему ноздри и всовывала рожок дитю в глотку. Потом шептала над ним заговоры, жгла пучки травы.
Ворожба не помогала. У дитяти опухла шея, он уже не плакал, а хрипел и впадал в забытье. Несда хотел было тайком от Захарьи спровадить богомерзкую бабу со двора. Шептунья толкнула его к стенке амбара, прижала грудями и зашипела в лицо:
— Хочешь, на тебя нашлю огневицу али трясавицу? Не путайся под ногами, крестоноша. Не то братца сгубишь и сам вслед отправишься!
Несда прибежал к отцу и кинулся ему в ноги, криком упрашивал позвать из города лечца, а бабу-ведьмовку прогнать. Захарья прервал струганье очередного чурбачка, отвел глаза в сторону.
— А где мне столько серебра взять на лечца? — горестно спросил он. — И без того в кабалу к ростовщику пошел. Если не расплачусь в срок, в долговую яму сяду. А оттуда — и сам, и вы со мной прямиком на невольничий торг. — Он невесело усмехнулся. — Гавша нам не поможет.
Несда отступил. Он сполна и только сейчас осознал ужас, который переживал отец, ни с кем до поры им не делясь. Вернувшись из Новгорода три седмицы назад, он не мог не заметить, что челяди в доме поубавилось, с лавок исчезли мягкие покровы, а с окон — бархатные занавеси. Разносолов на столе стало меньше, и хлеб, вздорожавший на торгу, сделался редким. Мавра частенько сама делала работу, которую прежде задавала холопкам. Но все это казалось ему не стоящим внимания. Теперь он увидел внезапно затрясшиеся руки отца, и это было выразительнее всяких слов.
Захарья выронил обструганную деревяшку, она покатилась. Несда подхватил ее. Игрушка была почти готова, на чурбачке ясно проступали очертания змеебородого идола.
Несда почувствовал, как на глазах вскипают слезы. Он с силой бросил на пол игрушечного кумира и убежал.
После него к Захарье пришла ворожейная баба. Заявила, что на младенце сильная порча, которую она не может снять.
— А кто может? — без выражения, тусклым голосом спросил Захарья.
Баба поджала губы, словно раздумывала, сказать или не сказать.
— В Звиждене живет ведун, только его колдовство снимет порчу. К нему надо везти дите.
— Ты сдурела, ведьма? — Захарья словно очнулся от своих дум и посмотрел на бабу так, что она шатнулась назад. — Дотуда полста верст, да по распутице. Живым младеня не довезем!
— А ты на меня не гляди так! — подбоченилась ворожейка. — Сама по-всякому глядеть умею. И тебе так скажу: ближе никого не найдешь, кто бы дитю твоему помог. Не хочешь — не вези, пущай помирает. Да старшому своему зад надери, чтоб руки не распускал. А то ишь — соплячина малая, а за титьки хватать уже наловчился.
Она собрала свои травные зелья, вынула из люльки каменный оберег и ушла со двора.
Захарья кликнул двух холопов и пошел готовить телегу, чтобы поутру отправиться с дитем в град Звижден. И так и эдак, видно, помрет — с утра нынче синеть стал. А в дороге Мавра хотя бы не увидит, как дите станет отходить. Дожил бы до утра.
За хлопотами и сборами Захарья улучил время, взял плеть и в первый раз, со злостью огулял ею старшего сына.
Несда вытерпел молча, не спросил за что. Сам решил — за то бьет и за то злится на него отец, что наверху в люльке заходится хрипом младенец. Младший сын, долгожданный — уже не жилец. А от старшего, бесталанного, какой прок? Если б Несда мог умереть вместо Добромира, сделал бы это не колеблясь. Но он не мог. Потому без слов терпел плетку.
…Отрок проснулся до рассвета от тишины. Впервые за шесть дней ночью не слышно было криков дитяти. Несда босиком, на цыпочках пробрался в истобку, где стояла на ногах-качалках люлька.
Мавра на лавке забылась крепким сном и не слышала шумного дыхания младенца. Несда заглянул в люльку. Вид ребенка его напугал. Добромир задыхался и стал совсем синий. На губах белела пленка, лицо и шея сильно распухли. Он умирал.
Несда вернулся в изложню, наспех оделся. Потом взял младенца, завернул в одеяло и вынес из дома. В конюшне положил сверток на телегу, впряг коня и стал выводить во двор.
В воротах конюшни возник Захарья. Несда упрямо свел брови и смотрел исподлобья.
— Куда? — спросил отец безнадежным, будто неживым голосом.
— В Феодосьев монастырь. Там лекарь.
Несда тронул коня, Захарья посторонился. Выехав со двора, отрок оглянулся. Отец стоял на том же месте.
Когда телега подкатила к Лядским воротам, зарыжела заря. Ворота только-только открыли, стражники еще зевали и ежились от холода. Держа поводья одной рукой, Несда откинул угол одеяла. Добромир еще жил, но дышал редко.
«Господи, возьми мою жизнь и отдай ему! Все равно я ни к чему не годен и проживу зря. А он, может, станет хорошим купцом или храбрым воином. Или пахарем, ведь это тоже хорошо, Господи! А меня забери к Себе…»
Дорогу за ночь схватило легким морозцем, и колеса не вязли в грязи, а подпрыгивали на застывших колеях. Снег повсюду уже сошел, по Днепру уплывали в степь, к половцам, последние осколки ледохода.
Через версту от города сзади послышался стук копыт. Кто-то торопился, гнал коня. Несда не оглядывался. Вершник скоро поравнялся с ним. Это был Захарья. Он придержал коня и поехал рядом, не сказав ни слова.
В ворота монастыря они вошли, когда чернецы расходились после унылой заутрени Страстной седмицы. Захарья слез с коня и, взяв младенца, направился прямо к церкви. Там нашел игумена Феодосия, беседующего с иноком. Настоятель благословил монашка и отпустил.
— Что с чадом? — спросил Феодосий, подойдя.
— Помирает, — прохрипел Захарья. — Исцели сына, отче!
— В жизни и смерти воля Бога, — смиренно произнес игумен. — Мы можем только молить Его. Пойдем.
Он повел Захарью к монашеским кельям, осторожно ступая, чтобы не потерять лапти в начавшей таять на солнце земле.
Несда, стоявший у телеги, увидел их и, поколеблясь, зашагал следом. Он остановился поодаль от кельи, куда вошли игумен и отец. Опереться или сесть было не на что, он стоял прямо, словно стражник в дозоре.
В келье монаха-целителя Демьяна втроем было слишком тесно. Феодосий попросил чернеца молиться о дитяте и сразу ушел. Приметив отрока, игумен приблизился к нему.
— Как зовут тебя? — спросил он с улыбкой.
— Несда, — сильно оробел тот. Лицо игумена светилось, будто солнечный круг, прикрытый прозрачным облачком.
— Несда? — Феодосий положил руку ему на голову. Внимательные глаза настоятеля проникали в самую душу. — Отчего же у тебя на лбу стоит другое имя?
— Не знаю, — пролепетал Несда, испугавшись, что блаженный старец ему не поверил.
— Как это так? — словно шутя, спросил игумен. — Должен знать!
Он благословил отрока и отправился дальше по своим делам. Несда зачарованно смотрел ему вслед. Потом опомнился и стал молиться об исцелении брата. Но внимание снова отвлеклось. Неподалеку вокруг келейного сруба размеренно шагал монах. Сделав полный оборот, останавливался перед дверью, будто отдыхал, и вскоре вновь пускался в путь. Несда наблюдал за ним в продолжение трех кругов. Поведение чернеца казалось смешным, однако смеяться совсем не хотелось. Перед глазами все еще стояло совершенно синее лицо младенца.
