Людвига Кастеллацо - Тито Вецио
Не в этом ли противоречии следует видеть одну из причин будущего разложения великого Рима.
Но при всем развращении общества данной эпохи, к чести человечества надо сказать, что и тогда были честные и разумные люди, протестовавшие против нелепых законов и кастовых предрассудков. Тито Вецио принадлежал к числу таких избранных личностей, он ни минуты не колебался в выборе, находя существующие законы и общественные предрассудки нелепыми и безнравственными, кроме того он полюбил красавицу-гречанку искренне, глубоко, со всем пылом юношеского увлечения. Хотя любовь эта только что возникла, она уже успела охватить его всего своим чарующим всемогуществом.
— Нет, — проговорил Тито Вецио после некоторого раздумья, — жить без Луцены я не в состоянии, стать ее любовником тоже не хочу, она чересчур чиста для этого. Я пойду наперекор всем нелепым законам и предрассудками римского общества и стану законным мужем моей прелестной Луцены. И если она пожелает, я готов оставить Рим и уехать с ней в африканские степи, — вскричал влюбленный юноша.
— В таком случае мы с тобой выстроим мапал, — сказал Гутулл, вошедший в комнату, когда его юный друг заканчивал свой страстный монолог. — Говоря серьезно, если ты и в самом деле хочешь уехать из Рима в Африку, то предупреждаю тебя, твои враги и там не оставят тебя в покое. Они, как видно, поклялись тебя уничтожить.
— В чем дело, Гутулл. Ты узнал что-нибудь?
— На этот раз о замыслах твоих врагов узнал не я, а Черзано, помнишь, это рудиарий, о котором я тебе говорил. Он узнал, что в эту ночь на тебя готовится покушение. Ты спросишь, как ему это удалось? Дело в том, что с недавних пор Черзано постоянно следит за всеми подозрительными личностями. Для него это не слишком затруднительно, потому что в грязном вертепе бывшего гладиатора Плачидежано на Черзано смотрят, как на своего. А таверна Геркулеса-победителя, должен тебе сказать, это место сбора всех наемных убийц, которых направляет доблестный хозяин Плачидежано. Преданный тебе рудиарий узнал, что твои ненавистники для осуществления их злодейского замысла выбрали негодяя Макеро, знакомого тебе дезертира и шпиона Югурты. Черзано стал следить за ним, не упуская ни на минуту, и наконец, будто случайно встретившись около большого цирка, пригласил его в таверну Ларго, желая выудить у него подробности задуманного нападения. К несчастью наш друг потерпел неудачу. Макеро, хоть и выпивший, тотчас сообразил, что Черзано на нашей стороне. Не отвергая факта задуманного преступления, Макеро сообщил, что оно должно состояться около твоего дома, хотя на самом деле он со своими наемниками поджидал нас у Эсквилинских ворот, через которые мы обязательно должны были проехать, возвращаясь от Суллы. Черзано поверил и собрал около твоего дома пятерых вооруженных товарищей. Боги или судьба, назови как хочешь, помогли нам избежать опасности. Во всяком случае, — добавил нумидиец, — я совершенно уверен, что отныне нам надо быть крайне осторожными и помнить мудрую поговорку наших пустынь «Кто хочет без оружия защитить свой дом, тот увидит его разоренным».
Тито Вецио, выслушав все эти подробности гнусного заговора, презрительно пожал плечами. Он решительно не понимал, кому была нужна его жизнь. Как он умудрился нажить себе врагов, не делая никому из людей ничего кроме добра?
— Почему ты не пригласил ко мне Черзано? — спросил он. — Мне бы хотелось поблагодарить этого честного и мужественного человека.
— Я уже поблагодарил Черзано и его товарищей как лично от себя, так и от твоего имени. Кроме того, я попросил их сегодня прийти ко мне. Я думаю нанять их для твоей охраны. Сулла же имеет своих гладиаторов. Почему то, что позволил себе убийца, не сделать честному человеку?
— Ты прав, спасибо тебе, мой дорогой друг, пусть они охраняют прекрасную Луцену.
— Да, а кроме того они и других твоих слуг научат владеть оружием. Эта предосторожность, друг мой Тито, в нашем положении далеко не лишняя. Настает время, когда всякому мирному гражданину Рима следует одевать под тогу панцирь, для того, например, чтобы не получить вознаграждение за доставленное по адресу письмо приятеля.
— Кстати, ты мне напомнил о письме Суллы. Что нам с ним делать?
— Пошли его по назначению с одним из твоих слуг. Это и будет самым лучшим ответом твоему другу, который сейчас, если еще не окончательно пьян, думает, что ты валяешься замертво в одной из канав поля Сестерцио. А ты, слава богам, жив и невредим, да еще заполучил такую прелестную подругу, которой позавидовали бы и самые лихие приятели Ромула. Вот видишь, как хорошо я стал разбираться в вашей древней истории, — прибавил улыбаясь, нумидиец. — Однако прощай, скоро рассвет. Завтра подумай, что делать. Если пожелаешь, то и я по римскому обычаю закричу:
— Гименей! Гименей![129]
— Значит ты, Гутулл, не порицаешь меня за мои намерения?
— Порицать тебя за то, что ты полюбил красавицу из красавиц? Или за то, что хочешь по-честному с ней поступить? Это было бы глупо с моей стороны. Нет, друг мой, мы, дети пустыни, еще не настолько цивилизованы, чтобы презирать женщину только за то, что разбойник против ее воли сковал ей руки цепями рабства. Хотя и у нас все жены считаются рабынями, но не такими как у вас… За твой поступок и твои намерения я стал уважать тебя еще больше, конечно, если последнее возможно, — добавил Гутулл, радостно улыбаясь.
— Спасибо, — сказал Тито Вецио, крепко обнимая своего старого друга.
— Прощай, желаю тебе спокойного сна.
Друзья расстались и в доме Тито Вецио водворилась тишина. Но все ли покоились мирным сном? Едва ли… Любовь, говорят, порождает бессонницу, а в доме Тито Вецио на этот раз она царствовала единовластно.
Часть вторая
ГАДАНИЕ И ИДИЛЛИЯ
— Несчастный мошенник, бездельник, злодей! Что ты со мной наделал. Ну почему я не могу превратить тебя в кубарь, чтобы ты вертелся под ударами плетей до тех пор, пока не уляжется мой справедливый гнев?! О, Цецера, Цецера![130] Сколько денег потеряно… и все из-за этого негодяя. Сто тысяч сестерций украдены из моего кармана, точно в лесу! А процент с оборотного капитала? А содержание, продовольствие, помещение? Кто в этом виноват? Все этот подлый трус, жалкое подобие человека! О, я должен облегчить свой гнев. Жаль, что я не могу сию же минуту сварить тебя, как горох, в котле или осмолить, как свинью, — неистовствовал Скрофа, узнав, что пропала самая красивая из его невольниц.
— Ларк, — приказал он оказавшемуся в доме цирковому слуге, — свяжите негодяя, растяните как колбасу, на скамейке, и полосуйте плетьми до тех пор, пока его жалкий дух не покинет это презренное тело.
— Господин! Великий господин! — заклинаю тебя всем, что дорого тебе в этой жизни, выслушай меня, — молил несчастный слуга, дрожа как в лихорадке при виде варварской плети и веревок. — Какую выгоду ты получишь от того, что засечешь до смерти своего верного слугу? Подумай, господин.
— И после того, как он причинил мне такой невиданный ущерб, он осмеливается говорить о выгоде? Ах ты изверг рода человеческого! Да моя выгода будет хотя бы в том, что твоя спина станет походить на шкуру барса, убитого вчера в цирке. Хотя бы это будет для меня утешением.
— Прости господин, но так ты только удовлетворишь свой гнев, а выгоды для тебя все же не будет. Ты лучше позволь мне дать совет…
— Что же ты хочешь мне посоветовать? Ты, лишивший меня моего состояния.
— Не гневайся, господин, позволь сказать, ты можешь поправить свои дела и твои деньги не пропадут, если послушаешь мой совет.
— Говори, изверг, — вскричал Скрофа, начиная соображать, что от казни невольника он действительно ничего не выиграет. — Можешь ли ты назвать мне имя похитителя или хотя бы навести на его след?
— Я не могу тебе сказать кто он и не знаю куда скрылся. В то время, когда этот наглый вояка вломился в дом палача Кадма, я выскочил в окно и побежал за помощью к городским воротам.
— Так он был военный?
— Да, и как мне кажется не из простых, судя по его повелительному тону. Я ничего не смог бы с ним сделать, потому что он был вооружен и не один. Кадм, ты сам знаешь, здоровенный малый и не робкого десятка, но тоже сдался, не посмел сопротивляться. Вскоре я вернулся с подмогой, да на мою беду негодяи уже скрылись.
— Хороша помощь! Очень мне она помогла! Денежки мои все же улетучились. Что мне толку, если я теперь знаю, что похититель — один из тех, которые и в Риме обращаются с чужой собственностью так, как они привыкли поступать с ней в Африке. Выгоды для моего кармана из этих твоих слов извлечь невозможно, что же мне теперь делать? Жаловаться консулу? На кого? Да и что из этого выйдет? Абсолютно ничего. Нет, нет мне надежды, пропал мой капитал безвозвратно, — жалобно причитал Скрофа.
