Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :
Кутонъ, креатура Робеспьерра, долженъ былъ довершить дѣло, предпринятое Дюбуа Крансе.
Съ нимъ паденіе въ бездну ужаса становилось еще болѣе глубокимъ.
Съ нимъ всѣ плѣнные дѣлались достояніемъ палачей, а городъ — достояніемъ разрушителей. Полное истребленіе всего, не уцѣлѣютъ даже имена жертвъ.
"Не украшай ничѣмъ могилы тѣхъ, кто погибъ напрасно за отчизну".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Послѣдняя записка Анри. — Призраки и пробужденіе. — Бѣдствіе Ліона. — Письмо одного патріота. — Мертвые, измѣнники, бунтъ. — Преси соединяетъ секціи. — Депутація къ Кутону. — Его отвѣтъ. — Послѣдняя измѣна. — Военный совѣтъ. — Рѣшительный исходъ. — Вирье проситъ о командованіи аріергардомъ. — Анри у своей жены. — Аббатъ Форрестье. — Послѣдняя обѣдня въ лагерѣ. — Планъ Преси. — Армія покидаетъ Ліонъ. — Аріергардъ отрѣзанъ. — Отчаянная атака. — Вступіеніе санкюлотовъ въ Ліонъ. — Бѣгство m-me Вирье и ея дочери. — Туанонъ Трико. — Первый этапъ.
I.Вотъ послѣдняя записка, которую графиня де-Вирье получила отъ мужа.
Послѣ просьбы къ женѣ прислать ему священника, которому онъ довѣрялъ, онъ прибавляетъ:
"…Конечно, я страдаю, но душа моя переживаетъ особое наслажденіе… Непріятель можетъ излить всю свою ненависть на мой трупъ, но духъ мой, мыслящій, любящій тебя, я чувствую, вступаетъ побѣдителемъ въ жизнь вѣчную…
"Прости, что увлекаю тебя на такую высь. Но вся скорбь твоего отчаянія нуждается въ этомъ отвлеченномъ утѣшеніи. Чѣмъ болѣе у человѣка отнято, тѣмъ болѣе ему посылается утѣшенія. Отчего-бы тебѣ тоже не отдаться этимъ мыслямъ. не забыться въ нихъ?.. Зачѣмъ бояться, зачѣмъ смущаться передъ призывомъ твоего Отца Небеснаго и не отвѣтить Ему: "Я здѣсь..?"
Но развѣ могла она, подъ бременемъ своей нѣжности, унестись такъ высоко?.. Однако Анри желалъ дѣлить съ ней свое сердце даже въ тѣхъ свѣтлыхъ обителяхъ, которыя рисовались ему. Чтобы увлечь ее, въ его любви звучали нотки, присущія первымъ мученикамъ.
"О, вѣчное блаженство, неужели оно будетъ извѣдано ею такъ-же, какъ мною?". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ звѣздную ночъ, на вершинахъ Croix-Rousse, пропитанныхъ кровью, подъ звуки "Ça ira" на разстояніи пистолетнаго выстрѣла, Анри писалъ эти строки. Передъ его внутренними очами промелькнула вся его жизнь. Какъ то поле битвы передъ нимъ, усѣянное трупами, такъ она была полна печали. Его душа покидала эти развалины. Она возносилась въ небесныя высоты и въ мечтахъ своихъ Анри слѣдилъ за ея полетомъ къ престолу Всевышняго, куда ее влекли ангелы и его добрыя намѣренія. . . . . . . . . . .
Но съ первыми лучами зари что оставалось отъ этихъ призраковъ?
Было утро 7 октября; огни осаждающихъ усиливались. Все предвѣщало конецъ ужасной драмы.
Соломы и овса, изъ которыхъ дѣлался хлѣбъ, уже не было болѣе. Въ городѣ ничего не уцѣлѣло, кромѣ храбрости.
"Вчера, — писалъ одинъ солдатъ изъ отряда Крансе, — бомба попала въ редутъ, въ которомъ было около 500 мерзавцевъ съ ихъ шайкою… Подѣломъ вамъ, мюскадинцы!"…
Даже въ погребахъ было не безопасно. Случалось-ли какому нибудь несчастному умереть въ нихъ, его оставляли тамъ до перерыва огненнаго дождя, чтобы вернуться за нимъ и похоронить его. Можно было, какъ жирондисты, когда они провели послѣднюю ночъ въ заперти съ трупомъ Валазе, пожавъ руки мертвецамъ, сказать: "До завтра!.."
"Что касается насъ, — пишетъ m-elle де-Вирье, — мы покинули домъ Фейлье и Пюбліе, когда онъ былъ разрушенъ бомбами, и вернулись въ домъ Сави или скорѣе въ его погребъ, гдѣ уже собралась порядочная компанія бѣглецовъ. Этотъ погребъ казался прочнымъ. Думали, что онъ не подвергается дождю бомбъ. Но насъ не пощадилъ голодъ. Намъ выдали тамъ по гарнцу овса на человѣка. Какой-то голодный котъ скралъ у насъ нашъ послѣдній картофель. Въ продолженіе двухъ дней мы питались развареннымъ въ водѣ овсомъ — и мы еще были изъ счастливыхъ".
Она была права. Если нищета и голодъ были такъ же не милосердны, какъ санкюлоты, по крайней мѣрѣ, дѣти не испытывали тѣхъ мученій, которыя приходилось выносить изъ-за измѣны, теперь примѣшивавшейся во всѣмъ бѣдствіямъ.
На всѣхъ стѣнахъ были вывѣшены заявленія противъ генерала Преси, противъ Вирье, противъ всѣхъ, кто руководилъ обороною.
Напрасно Преси приглашалъ прокламаціею… "добрыхъ гражданъ выдать мерзавцевъ, которые прячутся"… Они скоро перестали прятаться. Въ городѣ стали появляться все смѣлѣе якобинцы, у которыхъ, изъ состраданія, не была отнята жизнь. За ними сперва шли только предатели, но вскорѣ къ нимъ присоединились всѣ негодяи, а наконецъ и всѣ потерявшіе надежду.
Нѣсколько постовъ было оставлено. Мѣстами вспыхивали пожары и не отъ бомбъ Кутона. Начинался мятежъ, чтобы побѣдить послѣднее сопротивленіе.
Надежды больше не было, но таковъ былъ импульсъ, такъ сильна была пріобрѣтенная сила скорости, что никто не рѣшался произнести вслухъ слова "капитуляція", которое подавило бы всякую волю, всякую храбрость, всякое сожалѣніе.
Преси созвалъ всѣ части, и прежде чѣмъ было изложено положеніе вещей, совѣщаніе началось съ соревнованія въ жертвахъ.
Одинъ юрисконсультъ Ліона, Беро, предложилъ принести себя въ жертву Кутону, чтобы спасти городъ. Преси шелъ на то-же. Затѣмъ обсуждалась отчаянная борьба, и было рѣшено взрывать дома, которые нельзя было бы защитить.
Это геройское рѣшеніе, вѣроятно, было бы принято, но тутъ оказались женщины, дѣти, раненые, о судьбѣ которыхъ слѣдовало позаботиться.
Остановились на крайней мѣрѣ: послать Кутону 32 коммиссара представителями 32 частей, съ предложеніемъ капитуляціи, но съ условіемъ, чтобы ни одинъ начальникъ не былъ преданъ Конвенту.
Было 10 часовъ вечера, когда коммиссары предстали предъ Кутономъ въ главной квартирѣ Сенъ-Фуа. Негодяй взбѣсился и отвѣтилъ имъ, "что нечего разговаривать объ условіяхъ и что Ліонцы подпадутъ подъ тѣ условія, которыя республикѣ будетъ угодно даровать мятежникамъ, недостойнымъ умереть отъ гилъотины".
Коммиссары удалились, прекративъ всякіе переговоры. Но ихъ ожидало новое горе.
Въ то время, какъ велись переговоры, одинъ измѣнникъ открылъ солдатамъ Кутона ворота Сенъ-Клеръ, у подножія Croix-Rousse.
Ночью произошла одна изъ самыхъ ужасныхъ стычекъ со времени начала осады.
Мюскадинцы и санкюлотты въ общей свалкѣ падали въ Рону.
Съ открытіемъ воротъ Сенъ-Клеръ, Ліонъ былъ всецѣло преданъ, у него была отнята всякая возможность устоять хоть бы одинъ день противъ войска Конвента. Если оно не перешло Рону въ эту ночь, то было несомнѣнно, что съ первою зарею городъ будетъ за нимъ.
Преси созвалъ послѣдній военный совѣтъ. Всѣ обстоятельства были быстро взвѣшены… Послѣ лихорадочныхъ преній, было рѣшено, что единственная мѣра, представляющая нѣкоторые шансы благополучнаго исхода, это открыть себѣ выходъ съ оружіемъ въ рукахъ.
Но и на этотъ разъ Анри не одобрилъ распоряженій генерала. Онъ стоялъ за нападеніе на непріятеля силошною массою, вмѣсто попытки разорвать отдѣльными колоннами вругъ, въ который былъ заключенъ Ліонъ.
Споръ, какъ всегда, все усиливался между двумя генералами. Преси, который сознавалъ, что Вирье былъ правъ въ своихъ взглядахъ — къ сожалѣнію, все случившееся подтверждало это — вышелъ изъ себя и прекратилъ споръ словами, равносильными приговору смерти для Анри:
"Военный повинуется, а не разсуждаетъ"… На что отецъ мой отвѣтилъ, что "онъ проситъ разрѣшить ему командовать арьергардомъ, который онъ считалъ неминуемо пожертвованнымъ…
Эти строки принадлежатъ m-lle де-Вирье.
II.Возвращаясь въ Croix-Rousse, Вирье зашелъ въ женѣ, чтобы предупредить ее о сдѣланныхъ распоряженіяхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ, не говоря того, чтобы проститься съ нею.
Что было между ними? Слова безсильны то передать. Какъ выразить то, что невыразимо? Иногда слова не соотвѣтствуютъ впечатлѣніямъ. Тогда умолкаютъ, какъ закрываютъ лицо, закрываютъ глаза, какъ перестаетъ биться сердце передъ нѣкоторыми слишкомъ сильными волненіями.
Объ этомъ послѣднемъ свиданіи Анри съ женою извѣстно только одно, что графиня Вирье приняла геройское рѣшеніе не слѣдовать за мужемъ.
"Отецъ и мать понимали, что, подвергаясь оба той же опасности, они рисковали оставить насъ безъ всякой опоры на землѣ и, что изъ любви къ намъ, надо было, чтобы одинъ изъ нихъ согласился пережить другого".
. . . . . . . . . . . . . . . .
Анри напрасно прождалъ священника, за которымъ послала жена. Послѣднія приказанія, которыя ему предстояло дать, заставили его поспѣшить въ Croix-Rousse. Онъ ушелъ, поручивъ передать аббату Форестье, что онъ ждетъ его въ главной квартирѣ.
Аббатъ Форестье, впослѣдствіи епископъ въ Троа, записалъ эти послѣднія минуты Анри, которыя дочь его сохранила, какъ драгоцѣннѣйшее наслѣдство.
"Отдавъ свои послѣднія приказанія, время до самаго часа выступленія онъ провелъ со своимъ духовникомъ. Затѣмъ онъ открылъ дверь и увидалъ въ комнатѣ, въ которую она вела, нѣсколькихъ офицеровъ, ожидавшихъ его.
