Паулина Гейдж - Искушение богини
И вдруг у Сенмута закружилась голова. Нарастающий рев множества глоток заполнил зал, когда Амон медленно, царственно, бесконечно грациозно склонил позолоченную голову. Ладони у Сенмута стали липкими от пота, холодные мурашки побежали по коже, хотя вокруг все вскочили на ноги и бросились танцевать. В толпе раздались щелчки кастаньет и музыка систрумов. Когда шум стих и танцующие больше не мешали ему смотреть, он забрался на основание колонны, оказавшись таким образом немного выше остальных. Оттуда он увидел, как она, бледная и торжествующая, стоит у ног бога. Тутмос выкрикивал:
– Моей дочери, любящей тебя, единой с тобой, возлюбленным, передал ты этот мир, в ее руки. Ты выбрал ее царицей!
Когда Буто и Нехбет, богини Севера и Юга, бесшумно приблизились, неся двойной венец, Хатшепсут сжала кулаки, и слова отца зазвенели у нее в ушах. «Весь мир! Весь!» – билось у нее в мозгу, так что когда богини рассказывали ей о красном венце Севера и белом венце Юга, она почти не слышала их. «Благодарю тебя, всемогущий Амон, и тебя, могучий Тутмос, возлюбленный Гором!» Она ощутила тяжесть двойного венца, подняла руку, чтобы поправить корону, и тут увидела Сенмута: он стоял над толпой, обхватив колонну рукой, и они на мгновение замерли, глядя в глаза друг другу. Вид его лица отрезвил ее, и она внимательно следила за продолжением церемонии, стараясь потушить дикое пламя восторга, которое бушевало в ее груди.
Из глубины святилища прогудел голос бога, второе чудо этого дня:
– Узрите дочь мою, Хатшепсут, живущую. Любите ее и почитайте ее.
И снова Сенмут почувствовал холодок под сердцем. Он хотел служить не этому богу, а только его дочери, и потому сошел с подножия колонны, сел и уставился в пол, а ритуал меж тем близился к концу.
Ее обрызгали водой, капли холодили ее напряженно вытянутую шею и веселым сверкающим дождиком стекали на ноги. Затем на ее плечи возложили тяжелую, изукрашенную драгоценностями мантию, а Тутмос поднял крюк и плеть и вложил их в ее руки. Она вцепилась в них с яростной жестокостью, костяшки стиснутых пальцев побелели, когда она прижимала священные предметы к груди, и Тутмос, заглянув в глубину ее темных глаз, все понял и без сопротивления уступил их ей.
Он подвел ее к трону, из-под которого выглядывали голубой лотос Юга и папирус Севера, и она осторожно опустилась на него, очарованная благоуханием лотоса.
Главный глашатай принялся перечислять ее титулы: божество диадем, возлюбленная богинь, юная годами, Гор, живущий вечно, Маат, которая живет вечно. И титулы ее матери, которые она получила в Гелиополе, прозвучали все до единого. Он кончил и уже хотел было, откланявшись, отойти в сторону, но тут Хатшепсут подняла сверкающую руку. Настала недоуменная тишина.
– Все эти титулы принадлежат мне по праву божественного рождения, – сказала она чистым, холодным голосом. – Но я хочу изменить имя. Хатшепсут, главная среди благородных женщин, годится для царевны, но я стала царицей. Отныне я буду зваться Хатшепсет, первой среди возлюбленных женщин.
Сенмут не сдержал улыбки, когда она, как предписывал обычай, пустилась в обход святилища, медленно шагая и держа спину неестественно прямо под грузом двойной короны и мантии, которая подметала золотой пол. Как это похоже на его дерзкую маленькую царевну, которая никак не устанет доказывать свое превосходство перед богами и людьми!
Он выскользнул из зала и пошел искать Бению, который решил пойти порыбачить, пока на реке никого нет. У Сенмута было такое чувство, будто сегодня наступает конец его свободе, и хотя перспектива новой работы поднимала ему настроение, он с сожалением оглядывался на свою почти миновавшую юность и три подаренных ею мига – дары, более ценные, чем золото.
Пир продолжался всю ночь. Люди города пили и танцевали на улицах, бродили из дома в дом до самого восхода. Во дворце толпа гостей перелилась из залов в сады. Там на каждом дереве висели лампы, а на траве лежали мягкие подушки и стояли стулья, чтобы все могли порадоваться весеннему теплу. Хатшепсут, Тутмос и приглашенная знать занимали возвышение, которое почти утонуло в цветах, а Сенмут оказался за одним столом с молодыми людьми, Менхом, Хапусенебом, Юсер-Амоном, Джехути и другими; все они пили и требовали песен, аплодировали, громко кричали и беспрерывно ели. Покончив с трапезой, Сенмут откинулся на подушки и стал наблюдать за происходящим вокруг, а его осторожное второе «я» радовалось, глядя на выходки сотен гостей. Он почти задремал, когда Хапусенеб подвинул свой стул поближе к нему.
От него сильно пахло благовониями, восковой конус у него на голове уже растаял, покрыв маслянистым глянцем широкую грудь, но он не был пьян. Спокойные серые глаза с дружеским одобрением глядели в глаза Сенмута.
– Я слышал, ты получил новую должность, Сенмут, – сказал он.
Сенмут коротко кивнул. Он по-прежнему чувствовал себя неловко в обществе этого уравновешенного, самодостаточного юноши, поэтому встрепенулся и насторожился, ожидая следующих слов.
– Нам с тобой надо научиться работать вместе, – тихо продолжал Хапусенеб, – ибо я тоже преданно служу царице и жизнь моя принадлежит ей. Дни моего отца сочтены, – сказал он.
Сенмут бросил быстрый взгляд на высокий стол, где худощавый аристократ как раз опрокидывал очередной кубок.
– Скоро его жезл визиря Севера перейдет ко мне, а это значит, что мне придется много путешествовать на службе у фараона, и я не всегда буду здесь, когда во мне возникнет нужда.
«Этот человек знает что-то, чего не знаю я», – встревожено подумал Сенмут и поставил на стол только что взятый кубок. Хапусенеб по-прежнему с улыбкой глядел на него, но Сенмут знал, что в этот миг ему выносят оценку.
– Молодой Тутмос вступил в переписку с Мененой, тем самым, которого отстранил от должности фараон. Что это значит, мне не ведомо. Время покажет. Но тебе, к которому благоволит царица, я передаю в полное распоряжение мой дом, моих слуг и моих шпионов, на случай, чтобы в час нужды, когда меня не будет, ты мог действовать так, как поступил бы я сам.
Он посмотрел на весело смеявшуюся Хатшепсут в двойном венце, и его взгляд вернулся к Сенмуту.
– Покуда фараон жив, она в безопасности. Надо ли говорить больше?
Сенмут поспешно тряхнул головой, задаваясь про себя вопросом, чего стоило молодому аристократу такое признание.
Не дожидаясь ответа, Хапусенеб передвинул свой стул и заговорил с Юсер-Амоном, а Сенмут вернулся к вину. Его охватило неприятное предчувствие того, что жизнь его скоро станет намного сложнее и каждый шаг нужно будет делать с оглядкой. Внезапно молодой человек почувствовал усталость, и ему захотелось оказаться в своей постели, чтобы рядом был теплый бок Та-кха'ет, и он вышел из зала, не дожидаясь конца пира.
Хатшепсут видела, как он уходил, но тут специально приглашенные для этой оказии кефтийские танцовщицы завели свою песню, и она не пошла за ним.
Так Хатшепсут стала царицей. Тутмос предвкушал, как будет доживать свои дни, вспоминая о прошлом и ведя шашечные бои в тени садовых деревьев в компании старого товарища, пен-Нехеба. А еще он предвкушал, как поставит последние надписи для потомства на тех прекрасных творениях, которые были сооружены в его царствие как памятники ему. У него не было большого желания надолго задерживаться в Египте. Он устал, его тело, исполосованное шрамами старых битв, износилось под бременем власти. Он хотел только одного – поскорее мирно воссоединиться с богом. Если, вспоминая старшую дочь, он и мучился угрызениями совести, то не показывал этого, да и оставшийся в живых сын его не очень беспокоил. Он говорил себе, что сделал все возможное для будущего страны, оставив на престоле свою самую одаренную дочь, а на долю Тутмоса-младшего остались наслаждения.
Несколько месяцев подряд Хатшепсут с раннего утра отправлялась вместе с отцом в храм Амона, а оттуда – в комнату для аудиенций, где выслушивала донесения, диктовала указы губернаторам, улаживала разногласия. Коронация точно выпустила на свободу дремавшие в ней до тех пор силы, и она набрасывалась на работу с демонической страстью, не давая отдыха ни себе, ни слугам, излучая власть, словно сияние.
Отец Хапусенеба умер на охоте; Хапусенеб сразу же присягнул на верность в качестве визиря Севера и отправился с ревизией в подвластные ему провинции. Сенмут понемногу привыкал к новым обязанностям в храме, разрываясь между ним и строительной площадкой в долине, где уже трудились сотни рабов. Бения на чем свет стоит ругал испепеляющую жару, а дыра в скале становилась все шире. Там вырастало первое святилище.
Хатшепсут посетила церемонию натяжения шнура. Она сама держала выкрашенные белой краской веревки, пока строители мерили шагами размеры ее будущего храма и закладывали первый камень. В первый сумасшедший год своего правления не позабыла девушка и обещания, данного ею Хатор и другим богам, мимо чьих опустевших, разрушенных святилищ она проплывала во время своего путешествия вверх по реке. Забота о них была возложена на Инени. Когда Хапусенеб, который тоже когда-то был архитектором, вернулся с Севера, она приказала ему вырыть для нее в долине царей еще одну могилу; та, маленькая, которую избрал для нее отец, больше не годилась – ведь Хатшепсут стала царицей.
