Андрей Упит - На грани веков
— А те что? Колом сулят по башке?
— Насчет кола — это я не ведаю. А только бабы с утра, что клушки от коршуна, по дорогам снуют, мужики прячутся по сеновалам да овинам, не смеют и носу высунуть.
— А! Не смеют и нос высунуть! Это хорошо! Это хорошо! Кузнеца того мы, понятно, изловим.
Махнул рукой Плетюгану.
— Налей этому старику большую мерку водки, он рано встал.
Холгрен совсем успокоился. В волости все как надо, чего же еще? По одному, по два бунтовщика и по беглому в каждом имении всегда бывало, ни раньше, ни теперь без этого не обходилось. И кузнец еще сегодня вечером будет в клети связанный. Поймать его надо, во что бы то ни стало, тут этот старый гриб прав.
Приказчик все еще без толку торчал на дороге. Будто глаз во лбу нет, не видит, что ли, что возчики с той стороны волости уже все у каретника? Управляющий позвал его и выругал с удовольствием, от хорошего настроения — как и любой барин, который знает, что гневаться не из-за чего, а делает это больше для порядка и внушения. Позвал Рыжего Берта, велел им обоим отправиться в Сусуры, связать Клава и тотчас привести в имение. Приказчик перепугался, но Рыжий Берт, полный отваги, ушел, гордо перекинув через плечо свое обычное оружие — навозные вилы, а под мышкой зажав новехонькие пеньковые вожжи.
Незадолго до обеда управляющий вновь показался на дворе, отрыгивая после второго завтрака и ковыряя в зубах ногтем мизинца. Дремавшие в тени телег и лошадей возчики вскочили, но он на этот раз возле них долго не задерживался. Направился дальше и сам принялся считать возчиков, которые только что, как улитки, вереницей тянулись к имению. Правильно: двадцать семь душ — девчонка Сусура не в счет.
Возы приворотили к рядам кирпича, лошадей распрягли. Когда вся толпа собралась у каретника, управляющий встал перед нею, оперся на трость, так что острый конец ее медленно вонзился в землю, и обвел всех грозным взглядом. Каждое слово хлестало, как распаренный черемуховый прут.
— Бараны вы все, падаль! По правде говоря, всех вас надобно бы в каретник да каждому отсчитать по тридцать. Двадцать восемь бугаев — и запугал какой-то паршивый кузнечишка!
Возчики переглянулись. Разве же не уговаривались строго-настрого ни слова об этом ни дома, ни в имении не говорить? Один Эка не переглядывался, держась за спинами остальных, — ему как раз понадобилось подтянуть съехавшие штаны, вот он и склонил голову, чтобы посмотреть, поддернулись ли они как следует.
— Вожжами его связать надо было и тотчас в имение! Да ведь что с вами, недотепами этакими, поделаешь. То, что вчера не сумели, сегодня выполните. До захода чтоб его поймать, ночью он должен быть в клети.
У барщинников вытянулись лица. Этот наказ уж совсем не по ним. Кузнеца Мартыня хватать… этакого, как он там в Голом бору был — с молотом, этакого страшенного… Уж лучше пускай в каретник потянут… Да ведь кто же осмелится рот раскрыть?
А эстонец продолжал свое:
— Связать и в имение! Староста вас разделит, он знает, как надобно. Весь лес обшарить загонами, как зимой волков ловят. Начнет противиться — дубинкой угостить. Руку или ребро поломаете — это ничего. Только по голове не бить, он мне живой надобен.
Трость его так глубоко вонзилась в землю, что понадобилось взяться за нее другой рукой, чтобы вытащить. Белки вновь налились кровью, лицо снова перекосилось в улыбке. Хотел он еще что-то добавить, да заметил вытянувшиеся лица барщинников и отвернулся.
На тропинке, напрямик проложенной от лиственской дороги, показались приказчик с Рыжим Бертом. Увидев управляющего, старикашка быстро засеменил к нему. Берт, точно слепой, точно пьяный, косолапил прямо к колодцу. Ни вил на плече, ни шапки на голове, обвязанной серой тряпицей. Размотанные вожжи, зажатые в руке, извивались по земле. Шмякнулся у края колоды, обеими руками уперся в землю и свесил обмотанную тряпкой голову — напоминая курицу, которая хочет пить. Неведомо откуда взявшаяся жена, вопя, вытянула ведро с водой и принялась обмывать муженька.
Эстонец сверлил глазами приказчика. У тщедушного старикашки тряслись и подбородок, и шапка, зажатая в руке, и вдетые в постолы полосатые портки.
— Н-ну! Где же Клав?
Старик бессильно повел рукой в сторону леса.
— Это же не человек, это зверь лютый!
— Почему не связали?
— Только мы было в клеть и хотели вязать, а он крышку от ларя сгреб и Берта по голове. Рассек — как ножом! Берт наземь, и кровь хлещет… по лбу… все глаза залило… рот полон… борода… все в крови… Лужа, будто кабана кололи… упал носом, ткнулся и охает, за ноги его вытащил, весь подол у рубахи оборвал, чтобы перевязать…
— Так это Берт, а ты что же?
— Да, барин, что же я-то могу! Ведь я… Что уж я там против этакого зверя? Труха! Да еще когда у него Бертовы вилы в руках!
Управляющий взглянул на него, точно на какого-то навозного жука, на которого, даже наступить противно, и пошел порасспросить Берта. Староста разделил загонщиков по трое. Полчаса спустя двадцать семь вооруженных дубинами сосновских крестьян, почесывая затылок, вошли в лес — перво-наперво обыскать окрестности имения, затем погнать волка мимо Глубокого озера в Голый бор, по зарослям у кирпичного завода вплоть до границ Лиственного. Кузнеца связать и в имение, Сусурова Клава в имение — таков был непререкаемый приказ.
Старый Марцис прилег в это время в тени березы на бок, спину разогнуть ему уже не удавалось. Солнце сегодня палило еще неистовее, чем вчера перед тем, как ночью поморосить дождичку. Мухи не давали покою, как оглашенные, прямо в рот лезли, кусали сквозь штаны. Видать, снова к дождю.
С опушки березовой рощи вылезли три мужика, вооруженные дубинками, разделились и по одному, словно окружая, начали приближаться к хутору. Гач Лукст заходил со стороны имения, Вайваров Пиепа — от кузницы, Эка — недаром предводитель — шел прямо во двор. Кот, развалившийся на самом солнцепеке у края хлевушка, испуганно вскочил и метнулся через ноги лежавшего в кузню. Там отскочил назад, наткнувшись на Пиепу, и исчез за овином.
Марцис встрепенулся и сел, потер глаза и пристально оглядел загонщиков. Расставив ноги, Эка свирепо воззрился на него:
— Куда он запропастился? Сей же час выкладывай!
— Ну-у, это я сей же час скажу. Перепрыгнул через мои ноги, добежал до кузни, там на кого-то наткнулся, отскочил и скрылся за овином. Иди глянь, может, там куда-нибудь залез.
Эка побагровел.
— Не городи, старый! Отвечай, коли спрашивают! Где Мартынь?
— Мартынь? А я у тебя как раз хотел спросить, ты же больше моего по лесам разгуливаешь.
Эка замахнулся дубиной.
— Как огрею по твоей кривой спине! Пиепа, обыщи кузню! Эк ты, Гач, погляди в клети да в хлеву. А я сам…
Сам зашел в овин, спрятал дубинку, чтобы не переполошить кого не надо. Там только перепугал одевавшуюся старую Дарту. Она вышла, обув постолы с белыми онучками, завернув в передник горбушку хлеба. Сплюнув, принялась зорко наблюдать за пареньком, а тот заглянул в клеть, потом приоткрыл двери хлева, за которыми лишь корова отбивалась от мух да фыркали лежавшие на соломе, сбившиеся в кучу овцы.
— Гач, ты что это там вынюхиваешь?
Малец покраснел еще больше, чем незадолго до этого Эка.
— Я ничего, да коли Эка велит…
— Эка велит? А что это Эка может велеть?
— Да ведь как же не может, коли может… Он у нас с Пиепой вожак.
— А-а! И куда это он вас ведет?
— Спрашивает, будто сама не знает. Мартыня ловим. Эстонец приказал привести в имение.
— Ах, в имение приказал привести! Телячьи вы головы! Думаете, Мартынь там и будет, где вы его ищете?
Паренек окончательно смешался.
— Да нет… Уж где-нибудь в другом месте…
— Ну, вот видишь! Так вы в другом месте и ищите.
Неуклюже вылез Эка. Он обыскал предовинье, отважно облазил чердак, хорошо зная, что Мартыня там не будет. Наглотался пыли, с шапки на плечи свисали закопченные пряди паутины — чистая скотина вылез: Фыркая, принялся очищаться.
— Тьфу ты пропасть! Кузнец бунтует, а честный человек из-за него скотиной становись. Эк, еще, может, в каретник потащат. Пришибить бы такого, и вся недолга!
Совсем забыв, что он здесь находится не для того, чтобы наводить порядок в Атаугах, Эка погрозил старикам:
— Попробуйте только вашего лесовика здесь держать! Всех в имение!
Он пнул подвернувшийся под ноги туес, тот взлетел, сверкнув только что сшитым лубовым ободом.
Затем Эка скомандовал подчиненным:
— Чего рты поразевали, коли идти пора! До захода весь лес прочесать надобно. Шевелись!
И двинулся с поднятой головой впереди, а те нехотя поплелись сзади. У кузни Гач увидел прислоненную дубинку Пиепы. Взглянул: в руках у Пиепы круглый железный штырь в локоть длиной.
