Томас Фланаган - Год французов
Я отвечал со всем достоинством, на которое был в ту минуту способен, что и сам я англичанин, а дюжина сынов Ирландии лежит бездыханно на мостовой. Генерал с изумлением воззрился на меня, потом истинно по-галльски пожал плечами и отошел.
Меня отозвал в сторону Бартолемью Тилинг и шепотом предупредил, что генерал Эмбер, без сомненья, сочетает в себе лучшие качества человека и воина, но крепко предубежден против англичан, о чем следует помнить. Меня поразило, что этот офицер во французской форме отменно говорит по-английски, хотя и с неприятным североирландским акцентом. Я не преминул сказать ему об этом, и он ответил, что, являясь адъютантом генерала Эмбера, также состоит офицером армии Ирландской республики. Я, исполнившись смелости, спросил, каково было ему встретить первых ирландцев на родной земле во вражеском стане и биться с ними? Он сухо, чуть иронично, но учтиво улыбнулся и покачал головой. Народ Килкуммина приветствовал его на побережье и пошел следом за французами на Киллалу. Затем Тилинг позвал меня во двор.
Там царила неописуемая сумятица. Подошли новые отряды французов, во много раз превышавшие по численности авангард, собралась толпа крестьян. Над входом в мой дом повесили то ли большой флаг, то ли знамя: в середине темно-зеленого, но сочного по тону шелкового полотнища красовалась золоченая арфа. Над арфой непонятная надпись, а под ней — другая: Ирландский легион. Крестьяне, казалось, захмелели от радости, они плясали, точнее, неуклюже прыгали вокруг двух неистовых музыкантов-волынщиков. Французские солдаты, опершись на мушкеты, с удивленными улыбками наблюдали за этой сценой. Во двор внесли раненых и вверили попечению санитаров; фартуки у них, словно у мясников, были забрызганы кровью. Кое-кто из крестьян потрясал над головой шлемами павших йоменов.
— Ответьте мне, бога ради, господин Тилинг, — вскричал я, — что вы навлекли на нас, что принесли нам?
— Свободу, — бросил он невозмутимо.
— Так вот в каком обличье она предстает!
Он не ответил. Взгляд его был устремлен за ворота, на улицу. По мостовой сновали взволнованные крестьяне, и, как мне показалось, были они в не меньшем замешательстве, чем я сам.
Мне трудно доподлинно вспомнить все свои чувства тех дней, как и трудно предположить, что они будут интересны читателю. Происшедшее ошеломило меня своей внезапностью, неведомым пока размахом, кровопролитием на улицах моего прихода, страхом за судьбы моей паствы и семьи. Я растерялся во всеобщей сумятице, растерялся от бесцеремонного вторжения французов в мой собственный дом. Но за растерянностью и страхом крылась великая скорбь; тяжелой, тупой болью отдавалась она в сердце. И задорная музыка волынок, и пляшущие крестьяне, и бесстрастные солдаты, и окровавленные фартуки — вот истоки скорби моей, вот ее символ.
Так началась первая неделя Ирландской республики, как назвали это авантюрное предприятие некоторые из его французских летописцев. В памяти крестьянской время это и доныне называют «год французов».
УСАДЬБА РОВ, БАЛЛИНА, АВГУСТА 22-го
Малкольм Эллиот работал в поле, когда на неоседланной лошади из Киллалы прискакал всадник и поведал о случившемся. Эллиот спокойно выслушал, попросил повторить некоторые подробности, кивнул.
— Поезжайте к Майклу Герахти, передайте ему, что об этом нужно оповестить Джона Мура из Баллинтаббера, а также людей в Суинфорде и Фоксфорде. Джон Мур скажет, кого именно.
— И люди из Баллины придут к нам в Киллалу?
— Нет, французы сами дойдут до нас. Не сегодня, так завтра. — Эллиот задумался, прикусив костяшку пальца. — Однако сам я теперь же еду в Киллалу. Скажите Герахти, что, пока не вернусь, он за главного. Сколько примерно французов высадилось?
— Богом клянусь, господин Эллиот, много, много тысяч и сколько еще в пути. Французы наголову разбили тайролийских йоменов, на улицах Киллалы еще не просохла кровь. Капитану Куперу так прикладом по голове саданули, что она — вдрызг, точно гнилое яблоко.
Эллиоту вспомнился Купер: вот он наклоняется над карточным столом, круглая, как пушечное ядро, голова трясется от смеха.
— А пушки у них есть? — спросил он. — Пушки они привезли?
— Они большущее зеленое знамя привезли и повесили его на доме протестантского священника. Да музыкантов.
— Понятно, — кивнул Эллиот.
Он подскакал к своему дому, спешился, окликнул жену и прошел в кабинет.
Вошла Джудит. На столе у мужа в большом футляре черного дерева она увидела два пистолета. Он взглянул на нее.
— В Киллале высадились французы.
— У нас в Киллале? В нашем Мейо?
— Да, у нас в Киллале. В семи милях к северу отсюда.
Джудит приложила руку к груди и опустилась в кресло перед мужем.
— Но почему у нас? Другого места во всей Ирландии не нашлось, что ли?
— Ты их спроси. Они разбили йоменов и захватили Киллалу.
— Значит, французы прислали большое войско?
— Чтобы справиться с Сэмом Купером и шайкой оранжистов, большого войска не нужно. Мне эту новость крестьянин принес. Считать он не умеет.
— Что будешь делать, Малкольм?
— Как что? Пора выходить всем Объединенным ирландцам. Высадка французов — нам сигнал.
Джудит сидела безмолвно, сцепив руки.
Малкольм вынул из футляра один из пистолетов.
— Джудит, оставаться здесь, возможно, будет опасно. Баллина первый на пути французов город, в котором есть свой гарнизон. Да и из окрестных городов йомены могут прийти на оборону Баллины.
— Я в этом ничего не понимаю, — вздохнула Джудит. — Гарнизоны, оборона. Решительно ничего.
— Да я и сам в этом профан. Знаешь Майкла Герахти? У него большая ферма на другом берегу реки. Он тоже из Объединенных ирландцев. Случись с тобой беда, по вине французов ли, ирландцев ли — все равно, немедля сообщи ему. Поняла?
До Джудит не сразу дошел смысл сказанного.
— Я же сейчас попытаюсь добраться до Киллалы, — продолжал он, — скоро английские войска, эти «защитники метрополии», перекроют дороги.
— Ах, Малкольм, а я сразу и не поняла. Пришли французы, и началось восстание. Поднялась вся Ирландия. Верно?
— За всю Ирландию поручиться не могу. Но в Мейо, несомненно, началось восстание. — Эллиот положил пистолет в футляр и закрыл его. — Эх, сколько времени потратил отец, меня стрельбе обучая! В его-то время в Мейо всякий джентльмен был дуэлянтом. По всей Ирландии словно эпидемия шла. И отца в ногу ранили, всю жизнь хромал. Так для него это точно знак доблести. Жуткие нравы в то время процветали, да и сейчас не лучше.
Джудит лишь крепче обхватила ручки кресла.
— А у нас в семье купцы. И отец, и его брат. Наверное, ни тот ни другой и пистолета-то в руках не держали.
Эллиот улыбнулся.
— Я скоро вернусь. Мы победим в битве за Баллину.
Слово «битва» резануло слух неуместной значительностью.
— Мы будем молиться за вашу победу, — сказала Джудит, а потом, не выдержав, сорвалась на крик, — хотя я в ваших делах ничего не понимаю!
— Понять трудно, — согласился Эллиот, — и мало кому сейчас это удастся. До сих пор мы только разглагольствовали, а теперь время браться за дело. — Он сунул футляр с пистолетами под мышку и подошел к жене. Ему, как и ей, все это казалось сном. А явь — это сама Джудит, комната, где они сейчас вдвоем, поле, где настигла его весть о французах. А сейчас он уходил в мир призрачный: там пистолеты, французы, «битвы».
— Что же будет, Малкольм? — спросила Джудит. — Неужели даже ты не представляешь, что будет?
— Не представляю, — ответил он, наклонился и поцеловал жену.
Отъехав от Баллины две мили, он повстречал карету, полную женщин. Рядом ехал, очень прямо держась в седле, пожилой всадник, Джордж Фолкинер. Одна из женщин, давняя приятельница родителей Эллиота, признала его.
— Господин Эллиот, — крикнула она, — в Киллалу ехать нельзя! Там французы и паписты! Они убили наших йоменов!
Эллиот придержал коня, коснулся рукой полей шляпы.
— Мне необходимо туда, госпожа Сорэн. Там ждут дела.
— Бандиты запрудили улицы, и с каждым часом их все больше.
— Дела у меня неотложные.
— Вас убьют, — не унималась дама. — Вы просто не понимаете. Вас убьют, так же как убивали невинных христиан в Уэксфорде. — На круглом лице ее изобразилась тревога, на глаза навернулись слезы.
Фолкинер отозвал его от кареты, с минуту они ехали по дороге бок о бок.
— Если я правильно истолковал цель вашей поездки, господин Эллиот, мне следовало бы немедля пристрелить вас.
— Вы верны своему долгу, а я — своему.
— Вы едете, чтобы стакнуться с иноземцами-захватчиками. Они принесли на нашу землю кровопролитие и смерть. Скольких людей они уже лишили жизни! Вы замышляете измену, и расплата за нее лишь одна: позорная казнь на виселице!
