Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова
Жену с детьми Корнилов отправил домой по железной дороге, сам же решил совершить рекогносцировку трассы, ведущей из Пекина в Калган, оттуда пройти на Алтай, с Алтая — на Памир и Тянь-Шань, конечной точкой маршрута он избрал город Ош.
Санкт-Петербург утвердил этот план.
Когда-то по местам этим пролегал Великий шёлковый путь, позже по этой дороге к Чингисхану трясся, сидя верхом на верблюде, знаменитый Марко Поло, в огромной угрюмой пустыне Гоби решались судьбы мира.
Генштаб выделил на поход Корнилова 1250 рублей золотом. Деньги эти были отпущены целевым назначением — на «толмача, подарки, вьючных лошадей и выдачу кормовых казакам».
Хотя стоял уже сентябрь, осенний месяц, предполагающий прохладу, а в пустыне Гоби дули жестокие горячие ветры, с песком и мелкой мучнистой пылью, мертво прилипавшей к лицу — ни отмыть пыль, ни отскрести, — с кручёными смерчами, способными сбить с ног лошадь. Барханы, будто живые, шевелились от жара — в них можно было печь куриные яйца.
Затягивать с отъездом было нельзя, просто ни в коем разе нельзя, — пройдёт ещё немного времени, и лютая жара стремительно сменится лютым холодом, а что из них опаснее, не брались определить даже бывалые люди, испытавшие и то и другое.
Несмотря на раскалённые дни — что в пустыне Гоби, что в Хамийской пустыне, спать приходилось у костров, завернувшись в войлок, — ночью звенели морозы.
Сопровождали полковника два казака. По дороге встречались китайские воинские части, по мнению Корнилова, не всегда удачно дислоцированные. Он продолжал вести записи, давал в них оценки вооружению, способности солдат драться, также анализировал и боеспособность дружин монгольских князей — в основном мелких, хотя среди них попадались и значительные, очень подвижные формирования, видевшие перед собой только одного врага — китайцев.
Было ясно — придёт время, возможно придёт оно очень скоро, когда монголы и китайцы сцепятся основательно, и становление Монголии как самостоятельного государства окажется неизбежностью.
В конце сентября Корнилов прибыл в Урумчи — главный город Синьцзянской провинции. После безжизненных песков Гоби, после дневной раскалённости и ночной стужи огромных пространств, среди которых человек ощущал себя жалкой мошкой, здешняя зелень, ухоженные поля, сады, еловые леса, буквально набитые оленями и фазанами — плюнуть некуда, обязательно попадёшь в фазана, — показались путешественникам райскими.
В Урумчи имелось генконсульство, проживала большая русская колония — без малого триста человек, имелся также взвод охраны в количестве тридцати шести штыков. Взвод демонстративно совершал мелкие манёвры, на которых ходил с песнями, лихо печатая шаг и примкнув к винтовкам штыки — делал это специально, чтобы местные китайцы знали, кого надо бояться, а заодно понимали и другое — к кому можно обращаться в случае опасности.
Русские, кстати, не единожды защищали китайцев, когда их собирались уничтожить монголы.
По субботам в русской колонии топили баню. После бани как обязательное мероприятие устраивали козловую охоту. Не было ещё случая, чтобы солдаты возвращались с охоты без трофеев. Всё добытое шло в общий котёл.
Солдаты охраняли не только консульство и консула, но и всех русских, находящихся в городе. Большинству солдат такая служба нравилась.
Корнилов провёл в Урумчи несколько дней и двинулся дальше. Следующую остановку он сделал в Илийском округе, в Сундуне — будущей столице атаманов Дутова[22] и Анненкова.
Дутов нашёл в этих местах свой конец: генерал-лейтенант был застрелен сотрудником собственного штаба, нервным молодым человеком в чине штабс-капитана. Атаман этому человеку, фамилия которого была Чернышев, очень доверял. Впоследствии штабс-капитан смог переехать в Ташкент, там угодил в психиатрическую больницу, где покончил с собой. Но это не имело никакого отношения к поездке полковника Корнилова по Великому шёлковому пути.
В середине октября, пятнадцатого числа, Корнилов выехал в Кульджу.
В Кульдже стоял конвойный взвод 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка, которым командовал Анненков. Тот самый Анненков (лёгок на помине), потомок декабриста и будущий атаман... В полку этом служил ещё один герой Гражданской войны — будущий атаман Кубанского казачьего войска Краснов[23]. Но к делу это отношения не имеет, это для сведения. Что же касается Анненкова, то он через год после встречи с Корниловым, будучи командиром сотни, позволил себе нарушить государственную границу.
Произошло это так: сотня шла вдоль границы и увидела на противоположной стороне китайский пост. В глинобитном утлом помещении поста находился всего один человек — китаец в старом халате, перевязанном пеньковой верёвкой. Недолго думая, Анненков вместе с сотней перемахнул через мосток и очутился за кордоном. Хоть и наряжен китаец был в рваный халат, а вооружён превосходно. На стене висела винтовка Маузера. Анненкову захотелось пострелять из этой винтовки, он сдёрнул её с гвоздя, зарядил и в следующий миг метким выстрелом сшиб ворону, летевшую вдоль границы, воскликнул восхищённо: «Игрушка, а не винтовка!» — и ускакал на свою сторону. Следом за командиром ускакала и лихая сотня.
Скандал получился на славу, разбирались с ним два министерства иностранных дел, России и Китая, дипломаты вынуждены были обменяться несколькими нотами, тем и обошлись. Сотник же Анненков как удивлял знающих его людей, так и продолжал удивлять. Это было в характере будущего атамана.
Из Кульджи Корнилов выехал в Аксу — это пять дней пути и четыреста трудных вёрст, затем повернул в Кашгар, в котором не был уже десять с лишним лет, и там неожиданно для себя ощутил некую острую печаль, узнав, что Петровский несколько лет назад скончался, а достойную замену ему так и не нашли. Противостояние же с англичанами продолжалось — правда, на более мелком уровне.
Нестареющий британский консул Макартни по-прежнему находился на своём посту и, узнав, что в Кашгар прибыл русский полковник, попортивший ему столько крови, поспешил появиться в русском консульстве — ему интересно было посмотреть на человека, с которым он вёл хитрые и тонкие игры десять лет назад.
Корнилов на него произвёл впечатление — небольшой, ладный, с загорелым до глянцевой коричневы лицом и обветренными губами, он объяснялся на чистом, не испорченном «китаизмами», английском языке, каким в Лондоне объясняются, наверное, только лорды. Чёрные глаза полковника были насмешливы.
— Однако, — не выдержав, крякнул английский консул и сел с русским полковником пить чай.
Макартни очень интересовало мнение Корнилова о китайской армии, о нынешнем вооружении её и о перестройке, которую предпринял Цзай Тао. Полковник обстоятельно отвечал, Макартни беззвучно отхлёбывал из большой чашки чай, заправленный топлёным молоком, и изучающе поглядывал на Корнилова. Тот видел своего собеседника, что называется, насквозь, и на колючесть, прочно поселившуюся во взоре англичанина, внимания не обращал. Полковник, так же как и консул, пил чай с молоком, неспешно откусывал от куска сахара крохотные дольки, перекатывал их во рту, насмешливо щурился.
Прощаясь, Макартни неожиданно спросил:
— Я так полагаю, вам приходилось бывать в Англии?
Лицо у Корнилова приняло удивлённое выражение.
— Никогда в жизни, — сказал он. — Почему вы так решили, господин Макартни?
— Вы пьёте чай по-английски, с молоком. Так пьют чай только в Англии.
— Не только, господин Макартни. Чай с молоком испокон веков пьют в Сибири, поскольку считают это очень полезным, пьют на Алтае, пьют в Туркестане, в частности на Зайсане, и в казахских степях, где я жил. Там это дело обычное, совершенно рядовое.
Макартни наклонил голову:
— Не знал, господин Корнилов.
— У нас есть отличная пословица, господин генеральный консул: век живи — век учись!
Вид у Корнилова сделался отсутствующим, печальным — он на мгновение вспомнил Зайсан и себя, голоногого, в цыпках и ссадинах, в следующий миг печаль эта исчезла. Гость поспешил откланяться:
— Честь имею!
— Хорошие слова «Честь имею!», — по-английски чисто и чётко проговорил Корнилов. — Перед ними я готов стать на колени.
Шестого ноября Корнилов вместе со своим маленьким отрядом двинулся на север. В горах шёл снег. Таисия Владимировна с детьми была уже в Санкт-Петербурге, в доме отца.
Через месяц, десятого декабря, под звон синего петербургского мороза, сковавшего город железной рукой, Корнилов сделал в портретном зале Генерального штаба доклад «Военные реформы в Китае и их значение для России». Зал был полон, Корнилова долго не отпускали. Потом, как водится в таких случаях, устроили небольшую офицерскую пирушку.
