Жозеф Кессель - Всадники
Уроз помнил эти слова и верил женщине-великанше. Она не зря командовала в этой группе кочевников. Послезавтра они будут в Бамиане… в Бамиане… А это уже половина пути.
Джехол осторожно шел за Мокки. Уроз натянул поводья, как будто конь шагал слишком быстро.
«Полпути… – думал он, – уже полпути… А как же обстоят у меня дела?»
Мокки, сутулясь, опустив голову, скорее тащился на полусогнутых ногах, чем шел. Уроз подумал:
«Мне уже совсем было удалось… он меня возненавидел… Захотел получить коня… и в сердце его зародилась мысль о преступлении… А тут появилась эта шлюха. Теперь он только о ней и думает… Кобель несчастный… Тряпка, дурак… Теперь все надо начинать сначала… Но как?»
Тем временем характер долины постепенно менялся. Растительность тут была уже не такой зеленой, как на том берегу реки. Низкая и сухая трава, хилый кустарник. И хотя солнце поднялось высоко и грело лучше, путники из-за холодного встречного ветра все чаще поправляли свои чапаны.
Все дело в том, что приближались горы. И вот путники вошли в ущелье. Был полдень, время, когда почти нет теней. Не было видно ни малейшей зазубринки у основания сверкающих белизной скал. Однако внезапно Уроз заметил небольшое коричневое пятнышко у отрога горы. Быть того не может. Уроз приложил ладонь к своим узким, сверкающим, как у сокола, глазам и разглядел, что это была женщина, сидящая у каменной глыбы. Еще мгновение, и он ее узнал.
– Вот шлюха! – пробормотал Уроз вполголоса. А громко произнес:
– Зирех!
Саису, шагавшему, понурив голову, почудилось, будто Уроз ударил его между лопатками и пронзил сердце. Он повернул к нему лицо, приоткрытый рот и застывшие черты которого сделали его неподвижным, словно маска.
– Вон там, – кивнул в ее сторону Уроз.
И саис, тоже увидев ее, хотел было броситься к ней бегом. Но Уроз схватил его за шиворот и прошептал.
– Клянусь Аллахом, если ты уронишь мужскую честь, я свинцом моей нагайки выбью тебе оба глаза. Ты что, не знаешь, что она должна первая приветствовать мужчин?
И Зирех подошла к ним, не глядя на Мокки, встала на колени перед Урозом и, прижавшись лбом к стремени, стала просить его:
– Возьми меня, возьми меня, о господин, в твой поход! Я буду самой покорной, самой молчаливой и самой верной служанкой, исполнительницей всех твоих желаний! Умоляю, не оставляй меня с людьми, которые остались в палатке. После того, как умер мой муж, они сделали меня рабыней. Я работаю на них. Ем остатки их пищи. Мужчины ложатся на меня, когда захотят, а жены их за это меня царапают и нещадно бьют. Позволь служить тебе, о великодушный. Мне не нужно никакой платы. Горстка риса и одеяло – вот все, что надо бедной Зирех.
Первой мыслью Уроза было отшвырнуть бессовестную шлюху, осмелившуюся приставать к нему. Он не заблуждался на ее счет. Она была здесь, на коленях, из-за Мокки и только из-за него.
И он уже приготовился было ударить Зирех каблуком по голове, но тут она подняла к нему лицо. Солнце, ярко освещавшее ее черты, сделало вдруг тщетными уловки и притворство. Под раболепной мольбой, под краской, размытой лживыми слезами, Уроз неожиданно увидел редкую силу, целеустремленность и решимость. Он взглянул на Мокки. Саис дрожал, как младенец, как больной. В его глазах читались сменяющие друг друга обожание, надежда, тревога.
Волчья ухмылка, давно не посещавшая Уроза, слегка приподняла его бледные губы. Зирех испугалась, снова прильнула лбом к стремени. И громко застонала:
– Пожалей, о господин!
Эхо дикого ущелья повторило жалобный стон. Уроз коснулся Мокки своей плеткой и приказал: —Ступай!
Джехол шагнул вперед. Стремя обожгло, оцарапало все еще коленопреклонной Зирех щеку.
– Можешь идти за нами, – смилостивился Уроз.
Зирех поднялась и, как полагается, пошла позади лошади.
* * *Расщелина прорезала массив плато сверху донизу по прямой линии. Тропа, проходившая по дну ущелья, была без трудных подъемов. Путники пересекли горы быстро и легко.
При выходе из ущелья они увидели высоко над головой каменную осыпь в виде арки, соединяющей обе стенки расщелины. Пройдя под этим подобием монументальных ворот, Мокки, Уроз и Зирех оказались на дороге. По другую сторону ее стояла одинокая чайхана, как бы нависшая над бескрайним пейзажем. До самого горизонта видны были лишь одни пустынные плоскогорья, с почвой цвета обожженной глины, с неглубокими зелеными долинами.
Уроз направил Джехола к чайхане. Мокки привязал жеребца к одной из корявых опор, поддерживавших навес, снял с седла Уроза и положил его на один из поставленных в глубине террасы чарпаев, чтобы от ветра его защищала стена, а от солнца – навес. Чего бы только он не сделал для человека, вернувшего ему Зирех?
Харчевня была крайне бедна. В ней не было даже тех протертых до дыр паласов, которые прикрывают топчаны и землю даже в самых небогатых заведениях. Под навесом вокруг наргиле сидели три старика. Кожа у них цветом своим и структурой напоминала корку лимона. Прямоугольная форма лиц, курносый нос и глаза такие узкие и раскосые, что их можно было принять за морщины, но только чуть побольше, чем остальные, в которых виднелись две черные слезинки.
«Хазарейцы, – мелькнуло в голове у Уроза. – Здесь, надо полагать, начинается их земля».
Мокки наклонился к Урозу и сказал:
– Странное место. Не вижу ни одного бачи. Да и внутри никого нет.
Хазареец, сидевший возле самовара, лениво проговорил:
– Чертов мальчишка сегодня на рассвете удрал с караваном. Захотел попутешествовать.
– Тогда позовите хозяина, – сказал Уроз. Не вставая, хазареец медленно повернулся.
– Это я и есть, – молвил он со вздохом.
– Чего же ты ждешь, почему ничего не подаешь? – вопросительно посмотрел на него Уроз.
– Не подаю чего?
Старик почесал щиколотку и продолжил:
– Сукин сын удрал, ничего не приготовив. У меня остались только старые лепешки.
– А для коня? – спросил Уроз.
– На лугу, который ты видишь возле дороги, травка растет, и мой ослик считает, что она вкусная, – отвечал хозяин.
– А чай? – продолжал расспрашивать Уроз. И, не дожидаясь ответа хозяина, добавил:
– Наверное, твой ишак и его считает вкусным? На мгновение хазареец застыл в растерянности, но потом в глубине его глаз-морщинок блеснули черные капельки, а беззубый рот раскрылся в беззвучном смехе.
– Слыхали? Слыхали? – крикнул он своим приятелям.
Двое остальных уже разделяли всеми своими морщинами веселье хозяина. И тот сказал Урозу:
– Ты мне нравишься, всадник; несмотря на ранение, ты предпочитаешь шутить, а не злиться.
– Ты мне тоже нравишься, – ответил комплиментом на комплимент Уроз. – Несмотря на твое ремесло, ты предпочитаешь лень скупости.
– А я не виноват, – оправдался хазареец. – У тех, кто долго был в рабстве, труд не в почете.
Он со вздохом встал.
– Ладно, я заварю тебе чаю, очень крепкого чаю, – пообещал он. – Вот только посуда грязная. Бача, сукин сын, дал деру, ничего не помыв.
Хозяин ушел мелкими шажками, согнувшись в три погибели.
«Лет семьдесят ему, никак не меньше, – подумал Уроз. – Я был еще мальчишкой, когда эмир Хабибулла дал свободу этим племенам, находившимся в рабстве за их вечные бунты и восстания».
Уроз покачал головой… Рабы… потомки всадников, оставленных когда-то здесь великим Чингизом, чтобы стеречь этот край.
Тут Мокки набрался духу:
– Кажется, я тебе не нужен… Можно я отведу коня на луг?
Голос саиса был тихим и смущенным.
«Говоришь о коне, а думаешь о шлюхе», – мысленно сказал себе Уроз. Но жестом позволил тому уйти.
Мокки увидел Зирех сразу же, как только вышел из-под навеса. Она сидела, прислонившись к невысокой стенке, замыкавшей террасу. Одежда ее, ситцевые лохмотья, и по цвету, и даже как бы по самой материи своей была похожа на ту глинобитную стенку, к которой она прислонилась, и оттого имела вид кучки тряпья, забытой кем-то возле чайханы. Увидев ее так близко, такой доступной после долгого-долгого пути, пройденного в разлуке, когда из-за Уроза, возвышавшегося между ними на лошади, он и оглянуться на нее не смел, Мокки был так взволнован, что не мог сдвинуться с места. Зирех тоже не шевелилась и ничего не говорила. Страсть, толкнувшая ее на путь, по которому шли Уроз и Мокки, была сильнее всего, что она познала в жизни. И поясница, и живот ее пылали огнем. Как он прекрасен и силен, этот саис, рядом с таким великолепным жеребцом! Зирех казалось, что она видит его впервые. Грудь ее, поднявшаяся от волнения, пошевелила складки ее лохмотьев. Однако опыт трудной подневольной жизни научил ее скрывать свои чувства.
«Осторожность… осторожность. Терпение… терпение… – мысленно говорила себе Зирех. – Я и так слишком далеко зашла в своей смелости. Теперь нужно продвигаться пядь за пядью, шаг за шагом, действовать так, чтобы меня не оттолкнули… А то одно лишнее движение, и все рухнет. Хозяин и так постоянно следит за мной своими волчьими глазами».
