Андрей Венков - Гроза Кавказа. Жизнь и подвиги генерала Бакланова
Бакланов той же ночью послал гонца к Веревкину. Верёвкин, как и ожидалось, приказал идти за Мичик в набег, отвлечь чеченцев.
19 января выступили, перешли Качкалыкский хребет, спустились к Мичику. Переправы не нашли. Берега крутые, отвесные, а там, где по одному спустились, лед тонкий, всадника не держит. Другого берега из-за тумана не видно.
Прикинул Бакланов, что мало Качкалыкский лес сверху донизу облазить, пора пластунов за Мичик посылать. Пока же решили вернуться.
На другой день снова Алибей в Куринское пробрался, рассказал, что чеченская партия, собиравшаяся в Малую Чечню, стоит на Мичике и ждет Бакланова, не расходится и на Аргун не уходит.
Бакланов опять гонца к Верёвкину. Верёвкин прикинул, а не сходить ли за Гудермес.
Пехоты в Куринском почти не осталось. Попросили у барона Розена-младшего, командира Гребенского полка, три сотни линейцев. Розен дал.
В ночь с 29 на 30 января собрались у Николаевского моста линейцы, с ними ракетная батарея. Сам барон Майдель у Карасу собрал 6 рот Кабардинского полка, 4 орудия и 7 донских сотен. В полночь оба отряда выступили и к свету соединились у Умахан-Юрта.
Умахан-Юрт — небольшое укрепление у слияния Гудермеса и Сунжи, построено в 1837 году, соединяет Сунженскую и Кумыкскую линии, стоят в нем две роты.
Прошел отряд небольшие замирившиеся аулы Аласхан-Юрт и Умахан-Юрт, лежащие прямо под стенами укрепления. Пехота осталась Гудермеса, а казаки перебрались на левый берег и — к Гертль-Юрту.
Гертль-Юрт — аул немирный и хорошо укрепленный. Казаки его брать не стали, только попугали местных и пошли мимо. Дали еще 10 верст. По всей Чечне тревога началась. С маяков дым поднялся. Слева, справа, до самых гор…
Огляделся Бакланов:
— Сейчас покажутся. Всё. Попугали и хватит. Уходим.
Чеченцы без проводов дело не оставили. Уходить пришлось отстреливаясь и за местность особо не цепляясь. Ополчение из ближайших аулов пустилось в погоню. Из дальних же только собирались. Так что силы примерно равные.
Просчитал это Бакланов. Выскочили казаки в долину, за ними конные чеченцы с разгону на чистое вынеслись. Скомандовал Бакланов:
— Налево кругом. В пики! С Богом, братцы…
Две сотни гребенцов с майором Камковым справа поддержали, чеченцам в левый бок ударили. Помели голомозгих…
Схватка короткая, но результативная. Своих 8 раненых, да 4 лошади пострадали. Чеченцев наваляли — дай Бог сосчитать.
Придержал Бакланов коня и вовремя. Сам чуть левый бок не подставил. Скачет слева на выручку своим новая толпа чеченцев.
Приказал Бакланов гребенцам дальше преследовать, а своих налево развернул, успел поставить станки и по налетающим дал ракетный залп.
Шарахнулась чеченская толпа от огненных змей с дымными хвостами, рассыпалась, видно было, как понесли обезумевшие от страха лошади. Вмиг долина опустела.
Обратно возвращались свободно, преследования не было. Пошли напрямую через Качкалыковский лес. У Исти-су попалась им какая-то отара, прихватили ее с собой. Хозяева уже у Куринского казаков догнали, хотели отбить. Не ожидали, что на несколько казачьих сотен нарвутся. Погнались за ними казаки, помотались из последних сил по кустам и балкам, в сумерках уже подобрали два тела. Остальные с проклятиями ускакали.
Гораздо позже, уже в самом конце 1849 года, на Рождество, 25 декабря, приказ № 32 по Войску гласил, что 6 октября с. г. награждаются: командир Донского казачьего № 20 полка подполковник Бакланов золотой саблею с надписью «За храбрость», того же полка есаул Дьяконов и Донского казачьего № 39 полка сотник Сысоев орденом «Святой Анны» 3-й степени с бантом «в воздаяние за отличную храбрость и мужество, оказанные в делах с горцами в малой Чечне в генваре и феврале сего года».
Не только офицеров наградили. С казака полка № 20 Тимофея Казмина сняли штраф, висевший на нем с 1839 года за воровство у хорунжего Кирьянова мешка яблок, а потом в 1840-м году за дурное поведение попал оный Казмин не в очередь на Кавказ на одну перемену в полк № 10. Теперь же за Махмут-Юрт, за бои в Малой Чечне «и вообще за труды, понесенные им в зимней экспедиции», простили его полностью.
Саблю наградную Бакланов получил, но к тому времени он себе уже «справил» старинный клыч с изображением барса на рукояти. По преданию такому мечу поклонялись здесь древние воины, втыкали его в землю на кургане, а сами вокруг становились. Впрочем, местных только слушай, они и не такое расскажут…
С этого времени на целый месяц установилась тишина. Лазутчики донесли, что после недавних баклановских набегов и пускания им огненных змей ушли две тысячи чеченских семей в горы.
28 февраля, в последний день зимы, прискакали из Умахан-Юрта от капитана Висмана два мирных чеченца — две партии к укреплению подошли, подвезли пушки и два часа по укреплению стреляли.
Бакланов лежал с лихорадкой. Кряхтя, поднялся:
— Посмотрим…
Когда он с казаками прискакал, у Умахан-Юрта уже все стихло. Чеченские партии ушли за Гудермес и якобы разошлись по аулам.
Когда через Качкалыковский лес возвращались, попали в засаду. Обожгли их чеченцы из зарослей чуть не в упор и скрылись. По данным Потто, два казака погибли и три лошади. Бросились лес прочесывать — поздно, стемнело, лишь издали чужой конский топот слышали. По полковым документам ни убитых, ни раненых за этот период нет.
Вызвал Бакланов Алибея. Про стычку в лесу выяснять не стал.
— Ну, какие новости? Ваши Умахан-Юрт брать собираются?
— Нет. Не слышал такого.
— А зачем пушки подвозили?
— Не знаю. К Умахан-Юрту не пойдут. На наиба обиделись. Зачем строит нас как русских? Зачем запрещает драться, когда желаем? Мы лучше знаем, где и как драться. Зачем Умахан-Юрт?.. Но пусть ваши солдаты и мирные аулы берегут свой скот.
— Скот?.. Слушай, Алибей. Что это за отары у вас ходят? Зима ведь…
— Сено кончается. А зима теплая, снега мало. Пусть ходят.
— Наиб ваш как?
— Э-э! На кол его плетня уже села ворона.
— Ну, а обо мне что говорят?
— Баклю, говорят, донской тайпа, керестан, но даджал. И рука большая. Рядом жить боятся.
— Ракет испугались, — усмехнулся Бакланов.
— Кого?
— Ладно, это я так. Вот пешкеш. Возьми, память будет.
Понял Бакланов из разговора, что после недавних погромов чеченцы бедствуют с сеном, скотина, видимо, дохнет, если они отары на снег выгоняют, а сами за чужим скотом собрались. Да и вообще — весна для чеченцев любимое время набегов.
Приказал он пуще глаза стеречь тропы через Качкалыковский лес. Сам с пехотой и казаками стал окрестности регулярно прочесывать.
9 марта вечером заметили разведчики у Горячих ключей стадо в балке. Поскакал туда Бакланов с казаками, пехота следом поспешила.
Накрыли в балке это стадо, стали заворачивать в Куринское. Вдруг — со стороны леса бешеный топот, несется чеченская конница.
Казаки, что скотину гнали, стали отстреливаться, а свежая сотня, что с Баклановым в прикрытии стояла, гикнула и ударила навстречу в пики. Двух чеченцев живых взяли.
Не выдержали чеченцы встречного удара, стали коней заворачивать. В балке тесно, сгрудились они, уйти не успевают. И, уклоняясь от копий, от смертельного их удара, эти двое с коней попадали. А им на спины попадали лихие баклановские ребята.
Признались чеченцы, что пришли в лес, чтоб переждать, а на рассвете идти в набег на плоскость. Но когда увидели, что казаки отбившееся чеченское стадо угоняют, не выдержали, раскрыли себя.
Чеченцев в Куринское привезли и стадо туда же пригнали, ночью уже.
Утром съездили казаки в разведку — пусто в лесу, чеченская партия, судя по следам, за Мичик ушла.
Что с чеченцами делать? Обычно отправляли их в Россию, где судили, как бунтовщиков и разбойников, и — либо на каторгу, либо в солдаты. Но тут вспомнил Бакланов, как полтора года назад раненая лошадь одного казака к чеченцам занесла.
Написал Нестерову письмо с просьбой разменять чеченцев на пленных казаков. Нестеров написал самому Воронцову.
Русские своих, попавших в плен, старались выкупать (да и то редко), а разменивать их на схваченных абреков избегали. Считали захваченных горцев не военнопленными, а разбойниками. Но князь Воронцов, — как писал непосредственный начальник Якова Петровича — Нестеров, — «ценя его боевую службу и подвиги командуемого им 20-го полка, согласился на этот обмен, но только как на исключение из общего правила».
Вся эта переписка и сам обмен затянулись, а в Куринском Бакланов задумал одну вещь.
«Раз, недели за две до Пасхи, — записывал биограф со слов Якова Петровича, — приходят ко мне вахмистры и объявляют, что людям нечем будет разговеться, так как все отбитые бараны поедены. Подивился я такому аппетиту моих земляков, потому что баранов было у них до тысячи. Но нечего делать, отпускаю деньги и приказываю купить новых. Купить баранов, говорят мне, негде — на Линии не продают, а соседи-мичиковцы, зная наши волчьи повадки, попрятали своих в такие трущобы, из которых и нашими цапкими казачьими лапами их не добудешь. В таком положении сажусь и пишу Веревкину: „Позвольте навестить ауховцев“. Веревкин отвечает лаконически: „С Богом!..“ Но прежде чем идти к ауховцам с одними казаками, надо было хорошенько изучить их сторону, и я посвятил на это пять, шесть дней, остававшихся у меня совершенно свободными».
