Виктор Карпенко - Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»
– Ну, где посыльщик? – воскликнула она.
– Здесь!
Атаманы расступились, и перед Алёной предстал низенький, плохонький мужичонка в потертой рясе.
– Ты кто? – недоумевая, спросила Алёна.
Родька Сергеев, презрительно оглядев Алёну с ног до головы, недоверчиво спросил:
– А ты кто сама-то будешь?
– Алёна.
– Что-то не больно ты на старицу похожа…
– Говори, чего тебе? От кого пришел? – горя нетерпением, спросила она.
Подьячий еще раз оглядел Алёну и, обернувшись к Игнату Рогову, спросил:
– Верно, что сия женка и есть Алёна?
Игнат сгреб Родьку за грудки и, приподняв до уровня побагровевшего лица, процедил сквозь зубы:
– Ты тут не скоморошничай! Говори, чего пришел, а не то двину раз, мигом в голове просветлеет!
Родька испуганно замахал руками:
– Верно! Верно! Прозрел я! Вижу таперича, что это старица в одеянии черном, смиренная сестра во Христе.
Алёна весело рассмеялась:
– Понятливый! Откуда ты такой взялся?
– Я – площадной подьячий Родька Сергеев. Послан к тебе от человека. Велел тот человек передать вот это.
Родька полез за пазуху и вытащил тряпицу, завязанную в узел.
– Что там? – не утерпела с вопросом Алёна.
Родька не спеша развязал узел, на его узкой ладони сверкнула золотом жуковина.
Алёна сразу же узнала перстень.
– Откуда она у тебя? – взволнованно спросила она.
Подьячий покачал головой.
– А-й-яй-яй! Я же токмо сказал, что послал меня к тебе человек. Наказал передать жуковину, а на словах сказать, что ждет он тебя с важными вестями, а что за вести, то мне неведомо.
– Едем! – решительно тряхнула головой Алёна.
Родька скорчил пренебрежительную гримасу и кивнул Алёне на ее наряд.
– Ах, да! – всплеснула Алёна руками. – Я сейчас! – и убежала переодеваться.
Оставшись одни, атаманы обступили подьячего.
– Ты где же саблю себе раздобыл? – спросил подьячего кто-то из атаманов.
– Как где? – удивился Родька. – Знамо дело: в бою!
– Ишь ты, вояка какой! – рассмеялся Иван Кукин. – С кем же ты сражался?
– Как с кем? С ворогами: кабацкого откупщика Мишку Силеева имали да людей темниковского воеводы князя Щеличева у старого темниковского городища побили, струг, на коем они приплыли, пошарпали. Там и саблю себе добыл.
– Да ты и вправду вой знатный, – одобрительно, сквозь усмешку, сказал Кирилл Пухов. – Приходи ко мне в сотню, возьму в пушкари, коли желание на то есть.
– А зачем мне твоя сотня? – затрясся в смехе Родька. – У меня своя сотня имеется, на городище стоим. Приходи ко мне в сотню, коли что.
Атаманы весело рассмеялись.
– Ай да подьячий!
– Ай да старый пень!
– Всех объегорил!
Алёна, переодевшись в свое обычное черное платье, при оружии, с посуровевшим лицом предстала перед Родькой Сергеевым.
– В седле сидишь? – строго спросила Алёна.
Подьячий замотал головой.
– Бог миловал. Пока по земле свои ноги носят.
– Игнат, прихвати его с собой, – кивнула она на подьячего. – Не зашиби токмо!
Атаманы вслед за Алёной вывалили на крыльцо воеводского терема. Кони, отдохнувшие за ночь, оседланные, нетерпеливо били копытами, грызли удила. Два десятка молодцов личной охраны Алёны уже были в седлах и ждали отъезда. Дед Пантелей вертелся здесь же.
Подвели к крыльцу Бельчака. Алёна легко вскочила в седло и, махнув рукой, чтобы следовали за ней, выехала на Соборную площадь.
Повстанцы, завидев всадников, повскакивали от костров, зашумели, закричали, приветствуя своих атаманов, славя Алёну, радуясь легкой победе.
4
Еще издали, подъезжая к реке, Алёна увидела на отмели большой восьмивесельный струг, наполовину вытянутый из воды.
Остановив коня и подождав, когда подъедет Игнат Рогов с подьячим, Алёна спросила:
– Здесь посыльщик?
– Туточки, матушка, – затряс бороденкой Родька Сергеев. – Ежели глаза мои мне еще верно служат, то вон на бревнышке сидит. Вот тот, в черной одежонке.
Приказав сопровождавшим ее атаманам и охране спешиться, Алёна направила своего Бельчака к сидящему возле струга мужику.
Когда она подъехала ближе, то увидела, что посыльщиком Поляка был монах: высокий, широкоплечий, чернобородый. Он сидел, подперев голову руками, в глубокой задумчивости, устремив взор вдаль. Он не слышал, когда Алёна подъехала к нему, когда окликнула, и только тогда, когда, спрыгнув с коня и подойдя вплотную к нему, она тронула монаха за плечо, он очнулся.
Монах встал. Он был настолько высок, что Алёне пришлось запрокидывать голову, разговаривая с ним.
– Я та, которую ты ищешь, – после обмена поклонами начала Алёна. – Жуковину, что передал ты, я признала, а человек, давший ее тебе, – брат наш и товарищ в деле нашем. Посему говори не таясь, радостны ли, печальны ли вести твои.
Монах еще раз поклонился и ответил:
– Вести мои тебе не в радость, ибо идут сюда из Москвы рати несметные – полки дворян и стрельцов, и рейтаров, конно и пеше, с пушками и обозом немалым. Ведет сие царское войско боярин, князь Юрий Олексеевич Долгорукий, а с ним князь Борятинский, и князь Хитрово, и князь Леонтьев, и еще много людей начальных, кои славу ратную себе добыли не на воеводстве сидючи, а в походе супротив ляхов. Кровь прольется немалая.
– В бою без крови не бывает. Волю и землю токмо кровью добыть можно! – воскликнула Алёна. – Мужики знают об этом и готовы головы сложить, коли выпадет такая доля.
Не обращая внимания на слова Алёны, монах продолжал:
– Поляк, направляя меня сюда, наказал тебе не артачиться, а послушаться его совета: уходить надобно вам вниз по Волге и подаваться на вольный Дон. Не устоять мужикам супротив войска царского. Кровь прольется понапрасну. Вот и все, что велел он передать тебе, – закончил монах.
– А сам Поляк почему не приехал? Почему через тебя вести прислал? Где товарищи его, что посланы с ним на Москву были? – тревожась за судьбу Поляка, спросила Алёна.
Монах, глянув Алёне в глаза и увидев в них тревогу, печаль затаенную, улыбнувшись, ответил:
– Здоровы все молодцы, кланяться тебе велели, да и всем ватажникам також. Одно плохо, побывал Поляк в застолье царском, сладко царя зреть, да похмелье застольное царское горько. Отлежится молодец и прискачет, – положив свою руку Алёне на плечо, монах добавил: – Гордое и верное сердце в груди его бьется. Такого и полюбить не грех.
Алёна вскинулась, зарделась по-девичьи и, опустив глаза, тихо ответила:
– Скоро ли зреть нам его доведется?
– Того не ведаю, ибо дороги все войском заполнены, а ему с бережением идти надобно будет. Так что не печалься понапрасну, но и рано не жди Поляка со товарищи в Темников.
– Благодарю! Не знаю твоего имени…
– Пименом зови.
– Благодарю тебя, брат Пимен. За всех поднявшихся супротив неправды, супротив угнетателей своих благодарю. – Алёна поясно поклонилась монаху. – Ты что же намерился дальше делать? – участливо спросила она.
– Пока не знаю. Назад мне дороги нет, но и дела вашего я боюсь, – и как бы спохватившись, добавил: – Не умереть за народ боюсь! Нет! Боюсь я крови безвинной, что прольется здесь, когда коршуны налетят.
Монах устало сел на бревно.
– Пока здесь, на Городище, отдохну малость, а там решу, как быть, – продолжил он. – Ты же, ежели надумаешь на Дон уйти, о Поляке не пекись, дождусь я его здесь, доведу, где ты. А о совете Поляка подумай хорошенько! Я на Москве всякого нагляделся и верно скажу: ни старого, ни малого не пощадит князь Долгорукий. Ему, что лях, что наш русский мужик – все едино!
– Не мне одной решать куда идти. Раз здесь останешься, так услышишь, как дело обернется, а коли останемся в Темникове ворога дожидаться, так приходи, примем, как родного, ну, а уйдешь ежели куда – добрый путь тебе! Прощай же пока!
Алёна вскочила в седло и с места пустилась вскачь.
Монах посмотрел ей вслед, затем встал и широко перекрестил удаляющихся в сторону Темникова всадников.
– Спаси и сохрани на смерть идущих! – произнес он тихо.
5
В большой горнице, где князь Щеличев не так давно принимал гостей, а ныне собрались атаманы, есаулы, сотники и полусотенные повстанческого войска, было тесно. Несмотря на распахнутые настежь окна, дух в горнице стоял тяжелый. Все уже знали о посылке царских полков и теперь, накричавшись до хрипоты, наспорившись, сидели тихо, ожидая, что скажут Алёна, Игнат Рогов, Еремка Иванов, Иван Захаров, Иван Кукин, Гришка Ильин, Иван Зарубин – их слово было решающим.
Первым заговорил Игнат Рогов.
– Я так думаю, братья мои: не так страшен черт, как его малюют; не так страшны полки царские, как страшно то, что мы их не видим. Чего сполох подняли? Народ везде поднялся, вся Волга на дыбы встала, бунтует. Не пойдут же все полки царские на Темников? Пойдет на нас полк, может, два, даже пускай три полка двинется на нас, так и нас же немало, выстоим. Пушки у нас есть, зелья вдосталь и молодцов до двух тысяч. Нам ли бояться краснополых?
