Василий Балябин - Забайкальцы, книга 2
ГЛАВА XVII
Как ни хотелось полковнику Комаровскому провести свой 1-й Читинский полк в область Войска Донского, это ему не удалось: подействовала на его казаков агитация аргунцев. Уже с самого начала похода, едва тронулись из Казатина, в казачьих вагонах разгорелись жаркие споры о том, куда ехать. Или на Дон, или в свое Забайкалье. Хотя большинство казаков этого полка и были сынками богатых скотоводов верхнеаргунских и приононских станиц, война осточертела им так же, как и всем фронтовикам. Желание ехать не к чужим, а к родным станицам пересилило, и на стихийно возникшем митинге в городе Полтаве казаки заявили, что дальше они не поедут, потребовали повернуть эшелоны на восток.
Митинг проходил на привокзальной площади. Посреди огромной толпы казаков, на принесенном откуда-то дубовом столе, стоял помощник командира полка войсковой старшина Вихров, сам полковник Комаровский пойти на этот митинг отказался. Раскачиваясь, словно ковыль под ветром, то в ту, то в другую сторону, Вихров пытался уговорить расходившихся казаков.
— Братцы! — взывал он, до хрипоты напрягая голос. — Одумайтесь, что вы делаете?! Это невыполнение боевого приказа, бунт! Вы забываете о чести казачьей, о присяге! Вспомните, как били мы с вами немцев на Стоходе… вспомните… братцы… мы идем родину спасать…
Но голос его тонул во все нарастающем гуле многосотенной возбужденной толпы, со всех сторон неслись угрожающие выкрики:
— Не желаи-и-м!..
— Вертай назад!
— Катись к едреной матери и…
— Хвати-ит!
Один из казаков, с усами соломенного цвета, уже взобрался на стол.
— Братцы-ы! Станишники! — кричал он, багровея от натуги. — Дозвольте мне сказать. И вовсе мы не бунтуем, — продолжал он, обращаясь к Вихрову, — а просим то поиметь в виду, что покудова мы там кровь проливать будем где-то на Дону, а дома свои большаки обозначатся, пожгут все, разграбят! К чему возвернемся тогда? Вот мы и просим.
Последние слова казака захлестнула новая волна многих сотен голосов. Из общего гула выделялся густой бас казака третьей сотни Лагунова:
— Врет он, гада! Холуй, блюдолиз офицерский, контра! Сверзить их всех к такой-то матери!.. Комиссию назначить к командиру!
— Верно-о!
— И родину нам спасать не от кого, — гудел Лагунов, — враки все это…
— Правильно-о!..
— Да думаете ли вы о родине-то, — охваченный бессильной яростью, ругался Вихров. — Хамы проклятые! Мерзавцы!
Он окидывал орущую толпу ненавидящим взглядом и повсюду видел красные от возбуждения, злые лица казаков. Все они что-то кричали, иные размахивали кулаками, а кто-то в задних рядах уже крутил над головой обнаженной шашкой, и до слуха Вихрова доносилось:
— Сверзи-ить!
— Влепить ему промеж глаз!
— Дай-ка я его!..
— Что-о-о? — уже не владея собой, вскрикнул взбешенный Вихров. — Грозить мне, хамы! Стреляйте! — Он рванул на груди шинель, так что блестящие орленые пуговицы брызнули по сторонам, шагнул на край стола и вдруг, нагнувшись, оперся рукой на голову высокого казака и спрыгнул прямо в орущую толпу.
И это подействовало на казаков ошеломляюще, смелая выходка войскового старшины многим пришлась по душе. Перед ним расступались, и он шел, ни на кого не глядя, чувствуя на себе восхищенные взгляды казаков, а в бурливом гомоне их слышал удивленные и одобрительные голоса:
— Вот это смельча-а-ак!
— Как он со стола-то махнул!
— Чуть с ног не сбил Ваньку Дубинина…
— Геро-о-ой, волчуга!
После ухода Вихрова митинг закончился тем, что избрали делегацию из пяти человек, в число которых попали и басистый Лагунов, и желтоусый казак, и Мишка Ушаков. Делегация прямо с митинга отправилась к командиру полка, и Лагунов от имени всех заявил полковнику, что казаки ехать на Дон не желают и требуют везти их в Забайкалье.
Волей-неволей пришлось полковнику Комаровскому пойти на уступки и впервые за многие годы службы в армии отменить свой приказ. Полуденное солнце, выглянув из-за белесых туч, на минуту осветило место недавнего шумного сборища: одиноко торчащий на площади стол, а около него на притоптанном множеством ног снегу золотыми искрами сверкнули две вихровские пуговицы, сверкнули и тут же потухли, как только солнце скрылось за тучи.
А казаки уже занялись обычными делами: водопоем, кормежкой и чисткой лошадей, у походных кухонь выстраивались очереди за супом.
На этом и закончился конфликт между казаками и офицерами 1-го Читинского полка. Крепок еще был в полку казачий дух, верность присяге, беспрекословное подчинение «отцам-командирам».
К вечеру этого же дня эшелоны забайкальцев двинулись обратно, и казаки успокоились, повеселели. Разговоры их все больше сводились к тому, когда и с какой станции повернут их поезда на Сибирь, в сторону студеного, но столь желанного Байкала.
ГЛАВА XVIII
Морозным январским вечером со станции Чита-первая вышел одинокий, без вагонов паровоз. В будке его кроме машиниста ехало еще четверо — делегация по переговорам с казаками 1-го Читинского полка, прибывшего на станцию Кенон. В составе делегации — Борис Жданов, Захар Хоменко, Борис Кларк и бывший счетовод конторы Петр Степанов.
Стужа к ночи усилилась, полная луна тускло светила сквозь густой, морозный туман, но в паровозной будке тепло, жарко пышет от раскаленной топки. Жданов присел на какую-то чурку и только теперь почувствовал смертельную усталость, сказывалась суматоха последних дней. За это время на его голову свалилось столько всяких дел, что спать приходилось урывками и где придется. Борясь с одолевавшей его дремой, он видел, что и Захар Хоменко клюет носом, сидя на кочегарной скамейке, а Кларк уже крепко спит, примостившись на куче угля. Сегодня, как пришел он из ночной смены в Совдеп, так и дома не был; из Совдепа отправился на окраину Читы, где красногвардейцы, готовясь к обороне города, долбили мерзлую землю, устраивали в ней окопы, а батарейцы устанавливали орудия. А вечером экстренное заседание президиума Совета и вот — поездка на переговоры. Рядом с Кларком сидит Степанов, привалившись спиной к стенке, и не видно, спит он или думает о чем-то, уставившись глазами в одну точку.
Проснувшийся Хоменко выпрямился, достал из кармана кисет и, свертывая самокрутку, проговорил со вздохом:
— Сумеем ли поладить с казаками?
— Вряд ли, — отозвался Степанов, — то, что офицеры до сих пор сохранили в полку свою власть над казаками, говорит о многом, и, к сожалению, не в пользу революции.
— Вот и я так же думаю, — согласился Захар, — казаки, они казаками и останутся.
— Ну это, Захар Петрович, не совсем так, — возразил Степанов, — казаки, что вы там ни говорите, все-таки уж не те, что были в девятьсот пятом году. И я уверен, что многие из них пойдут с нами.
Степанов помолчал, потом еще говорил о чем-то, но слова его уже не доходили до сознания Жданова. Сквозь дрему чудилось Борису Глебовичу, что это не Степанов говорит, а где-то рядом журчит, перебираясь по камешкам, речка, пошумливает над нею камыш, мерно выстукивает мельничное колесо, и все тише, тише, и вот уже совсем замолкло. Сон завладел им окончательно. Он не слышал, как приехали на станцию Кенон, как Степанов, пожалев будить товарищей, один пошел разыскивать командира полка, чтобы договориться с ним о встрече.
Когда Жданова и его товарищей разбудил машинист, Степанов уже дожидался их внизу у подножки паровоза. Рядом с ним стоял казак в полушубке с меховой оторочкой на груди и боковых карманах.
— Пошли! — коротко, тоном приказа заявил казак, и все четверо отправились за ним куда-то мимо вокзала.
На дворе все так же злилась стужа, на сером от морозной копоти небе такая же тусклая стояла луна, и вокруг нее образовался широкий белесый круг. Вдали от вокзала мутной грудой темнели казачьи поезда, откуда доносился глухой слитный гул людских голосов, топот кованых копыт по деревянному настилу и скрежет колес по снегу.
— Радехоньки казачишки-то, — заметил Хоменко, — добрались до родных краев и утра не дожидаются, за разгрузку принялись.
Но там, как видно, разгрузку уже заканчивали, слышались слова команды к построению, словно казаки готовились к какому-то выступлению.
Казак довел делегатов до небольшого одноэтажного дома, посторонившись, показал рукой на дверь: проходите сюда.
Делегаты вошли в большую, освещенную висячей лампой комнату, совершенно пустую и даже нетопленную, посредине которой, поперек нее, стоял длинный стол. Человек пять офицеров сидели на скамье у стены по ту сторону стола. Еще несколько офицеров кучкой толпились поодаль; разговаривая, они курили, и среди них, к великому удивлению своему, наши делегаты заметили нарсоветовцев[26]: эсера Афанасьева, эсера Магазинера и меньшевика Фромберга.
