Василий Балябин - Забайкальцы, книга 2
— Бра-а-т-цы! — и сразу же смолк, падая навзничь: как лозу на ученье, срубил его Суетин шашкой.
Расправившись с сотником, казаки ринулись в вагон, снаружи остались двое: Марков и трубач Якимов. Они-то и услыхали, как в крайнем купе зазвенело разбитое стекло и в окно выскочил человек. Марков зачакал затвором, вскидывая винтовку на руку.
— Сто-о-ой! — целясь из нагана, заорал Якимов. Хлопнул выстрел. Беглец хотел нырнуть под вагон и не успел: настигли его казачьи пули. В ту же минуту оба казака подбежали к убитому, перевернули его кверху лицом.
— Готов, голубчик! Узнаешь его, Марков?
— Есаул Артамонов, второй сотни…
— А-а-а, худой, говорят, был…
— Зверюга, хуже некуда!
— Значит, туда ему и дорога.
ГЛАВА XVI
Рассвело, когда Егор с казаками вернулся в свой вагон. Казаки уже почти все проснулись, несколько человек их сидели вокруг жарко натопленной печки, курили, большинство же все еще лежало на нарах, лениво переговариваясь между собой. Раздвинув дверь, Егор запрыгнул в вагон, за ним, брякая шашками, полезли остальные.
— Долго дрыхнуть будете? Вставайте живее! — крикнул Егор. — Проспали все царство небесное!
Черный как жук, горбоносый Гантимуров приподнял голову, громко зевнул, спросил:
— Холодно на дворе-то?
— Кому холодно, а кому и жарко. Вставайте, говорят вам! Новостей полно, переворот в дивизии устроили ночесь!
— Какой переворот?
— Чего мелешь?
— В самом деле, офицеров арестовали всех почти что!
— За этим и вызывали нас.
И тут все пятеро, перебивая друг друга, стали рассказывать о событиях минувшей ночи.
Казаки мгновенно повскакали со своих мест и, кто накинув на себя шинель, кто полушубок, а кто и так, в одном белье, окружили сослуживцев, расспрашивали:
— Шемелина нашего тоже забрали?
— Забрали.
— И генерала?
— Тепленького взяли, в постели!
— Ну, а прапоров наших? Богомягкова, к примеру?
— Что ты, голова садовая! Они сами арестовывать ходили, даже заглавными были у нас.
— Собрали мы их всех около станции, человек чуть не под сотню наарестовали, построили по четыре в ряд и под конвоем в трибунал.
— А как обошлось-то, по-мирному, без жертвов?
— Было всякое, кое-кого и на тот свет спровадили, без пересадки.
— Делов наворошили вы…
— А вопче-то правильно, на то она и революция.
— Как же теперь без комадиров-то? Вить это все одно что стадо без пастуха.
— Выбирать будем сами, соберемся всем скопом и кого облюбуем, того и произведем в полковники, даже и в генералы, ежели надо будет.
— Дела-а-а.
— Чудеса в решете!
Богатый событиями был этот день в Гомеле. С самого утра, едва казаки управились с уборкой, водопоем лошадей и завтраком, как трубачи заиграли сбор.
— Собрание; наверное, командира выбирать, — высказал свою догадку Вершинин.
В ту же минуту в дверь вагона просунул усатую голову посыльный:
— На митинок, живо!
— А где он будет?
— На площади за станцией, идти при шашках, без винтовок.
— Насчет чего митинг-то?
Но посыльный уже стучал в дверь следующего вагона. Казаки по привычке быстро оделись. Каюков, как старший по вагону, приказал Молокову:
— Ты, Митрий, оставайся в вагоне дневальным, всем-то нельзя уходить, винтовки тут, манатки.
— Скажи на милость, — обиженно протянул уже одевшийся Молоков, — окромя меня, уж и некому?
— Ничего-ничего, я тебе за это наряд засчитаю. А што там будет— придем расскажем.
— И вечно мне, как пасынку. Арестовывать — так Митька иди, а как што-нибудь антересное — дневалить оставайся.
Каюков, не слушая воркотни Молокова, широко раздвинул дверь, скомандовал: «Пошли!» — и первым выпрыгнул из вагона. Казаки как горох из мешка сыпанули следом, вагон опустел.
Держалась еще у казаков дисциплина. Очень хотелось пойти Молокову на митинг, понравились ему слова вчерашнего оратора, но служба, ничего не поделаешь. Приказал взводный урядник — надо исполнять! А любопытство так и распирало Молокова. Сняв с себя шашку и шинель, полез он на верхние нары, надеясь увидеть в люк, что там будет происходить.
В промежутке между двумя вагонами Молоков увидел угол станционного здания, а за ним площадь, густо запруженную казаками. Посреди площади, в серо-желтом месиве казаков, какое-то возвышение, обтянутое красным, и с красным же флагом на пике. Ветерок колышет алое полотнище с белыми на нем буквами, на возвышении этом тоже люди стоят, штатские и казаки, среди которых узнал Молоков Балябина и Богомягкова. Один из штатских что-то говорил, жестикулировал руками.
Досадуя, что отсюда и видно плохо и ничего не слышишь, Молоков матюгнулся и, спрыгнув на пол, вытянул из-под нар старенькую метлу, принялся за уборку.
Казаки пришли с митинга около полудня. С приходом их сразу ожил вагон, наполнился шумом, людским говором. Все охотно делились с Молоковым новостями.
— Командиром дивизии Балябина избрали, Фрола, — спешил поведать Молокову один.
— Помощником ему Янкова, — вторил другой.
Третий говорил о Богомягкове.
— Да говорите хоть по одному, — взмолился Молоков, — затараторили, как бабы у колодца, и ни черта не поймешь. Значит, Балябина командиром дивизии избрали, понятно. Помощником ему вахмистра Янкова. Видал его ночесь, боевой, должно быть, казачина. Ну а Бо-гомягков-то кем теперь будет?
— Военным комиссаром дивизии, понял? Это, браток, то ж самое, что и командир, даже и похлеще.
— Ишо кого куда избрали?
— Киргизова начальником штаба дивизии.
— А командиром полка нашего кто будет?
— Прапорщик шестой сотни Лука Новиков.
— Тоже знаю его. А командиры сотен?
— Этих будем избирать сегодня же на сотенских собраниях.
Вдоволь наговорившись, вспомнили казаки и о деле: одни отправились к лошадям, — время подошло поить их, задавать корм; другие с котелками в руках — на кухню за обедом. Егор, отдав свой котелок Вершинину, продолжал рассказывать Молокову:
— После митинга принялись качать новых командиров, а заодно и рабочих, какие на митинге были и красное знамя нам подарили. А потом как зачали погоны срывать, смехота! Всю площадь усеяли погонами, как листопад осенью.
В тот же день еще раз побывали казаки на собраниях, где были избраны сотенные и взводные командиры. В четвертой сотне командиром выбрали боевого казака Корнила Козлова. Против его кандидатуры не выступил ни один из казаков, и все дружно подняли за него руки, а после собрания шутили:
— Повезло тебе, Корнил, из рядовых сразу в есаулы.
— Жалко, погоны-то отменили, подошли бы к его полушубку золотые-то.
— Ха-ха-ха!
— Подобру-то с тебя, Корнил, ведро спирту следует за эдакую честь.
— Отставить! — деланно грозно прикрикнул на шутников новоиспеченный командир. — С кем разговариваете? Вахмистр, под шашку стервецов, на два часа!
— Но-но, шибко-то не ерепенься, а то вить мы тебя и разжаловать могем. Из командиров-то враз произведем в кашевары.
— Вот напугал! Мне же лучше и сделаете.
Во всех сотнях были в этот день избраны новые командиры, из бывших вахмистров, урядников и даже рядовых казаков. Лишь в пятой сотне казаки не пожелали расстаться с есаулом Метелицей, одобрительно отзывались о нем, выставили кандидатом на пост командира сотни.
— Я хочу сказать против, — неожиданно заявил поднявшийся в задних рядах Федор Зырянов.
Казаки недоуменно оглядывались на Федора, задвигались, зашушукались.
— Потому я против, — начал Федор, — дорогого нашего господина… то ись товарища… значит, Метелицы, что ему бы не сотней командовать по его, значит, геройству и то же самое способности, а всем полком нашим! Очень будет он для нас подходимый командир.
И в зале раздались одобрительные возгласы:
— Правильно-о-о!
— Соответствует!
Но тут слова попросил сам Метелица. Поблагодарив казаков за честь, которую они оказали ему, избирая командиром сотни, он возразил Федору Зырянову.
— Мы и права такого не имеем, — пояснил он казакам, — потому что это дело не одной нашей сотни, а всего полка.
— Понятно? — кося глазами в сторону притихшего Зырянова, спросил председатель собрания Денис Губарев. — Значит, поскольку командир полка уже выбранный, то и нечего тут разводить всякую критику, а что касаемо товарища Метелицы и как он, значит, с дорогой душой за революцию, то и вся статья быть ему у нас командиром сотни. Кто за него, прошу поднять руки. — И, посмотрев на дружно взметнувшийся частокол казачьих рук, добавив: — Тут и считать нечего, почти что все. Выбрали, — значит, командуй сотней, товарищ Метелица.
ГЛАВА XVII
