Юрий Трусов - Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)
Через два часа адъютант доложил Суворову, что несколько черноморских казаков бежало к туркам. Александр Васильевич усмехнулся.
— Из тридцати тысяч человек войска российского только несколько человек оказались трусами. Совсем неплохо. У турок, поди, таких намного больше. Хорошо, что сами убежали, — и, уловив в глазах приближенных офицеров недоумение, пояснил: — Трус в бою — большая помеха!
— Не порассказывали бы о чем не следует басурманам, — высказал опасение адъютант.
Суворов хитро прищурился:
— И пусть, помилуй бог! Хоть самому сераскиру Мехметке все расскажут. Хоть весь план нашей эскалады. Турку ничего не поможет! Ничего! — И он раскатисто рассмеялся.
С диспозицией предстоящего штурма Суворов ознакомил не только командиров, но и солдат. Вся атакующая армия разделялась на три отряда по три колонны в каждом. Наступающим предстояло взять Измаил в кольцо. Одновременный натиск армии по всему фронту должен был принести русским победу.
Главное направление ударов было нацелено на места, где противник меньше всего их ожидал: на Новую крепость, на Килийские ворота, каменный бастион Табия и приречную сторону. Для штурма этих позиций выделялось более половины всей армии — две колонны генерал-майора Михайла Илларионовича Кутузова и Бориса Петровича Ласси, а также три колонны черноморских казаков под командованием де Рибаса. Остальные четыре штурмовых колонны должны были отвлечь внимание турок от мест основных наших ударов.
Суворов понимал, что этой части диспозиции — основного ее замысла — пока никому знать не надобно. В этом был секрет будущей победы. И, вглядываясь в озабоченные лица своей свиты, полководец обронил, как будто совсем не к месту, любимую поговорку:
— Тот не хитер, кого хитрым считают!
XXII. «ПОЧЕКАЙ НIЧЕНЬКИ!»
(подожди ноченьки! (укр.))
10 декабря весь день громили ядра Измаил. Вышки минаретов, зубцы бастионные то и дело обволакивались черными клубами дыма. От бомбежки в крепости то и дело вспыхивали пожары. Особенно метким был огонь двух двадцатипушечных батарей, выставленных на флангах наших войск. Они били прямой наводкой с предельно близкого расстояния - 160 и 200 саженей — по Ордукалеси.
На Дунае суда нашей флотилии также развернули боевые порядки и стали стрелять по крепости изо всех своих пушек. Их огонь поддерживали девять наших батарей, установленных на острове Сулин.
Измаильские янычары ответили жаркой и небезуспешной канонадой. Картечь и ядра засвистели по палубам, кося людей. Но ни один наш корабль не отступил, не обратился в бегство. Казаки мужественно продолжали артиллерийскую дуэль. Ведь сам Суворов приказал черноморцам сбить все батареи султанцев и проникнуть в крепость со стороны Дуная.
И флотилия твердо стояла под самыми жерлами огромных турецких пушек. Даже когда пятипудовое каменное ядро попало в пороховой погреб бригантины «Константин» и корабль взлетел на воздух, черноморцы не прекратили сражения. Шестьдесят отважных моряков вместе с капитаном пошли на дно, но их товарищи на казачьих дубках и лансонах продолжали осыпать противника ядрами и подошли вплотную к измаильским обрывам. Не останови черноморцев их храбрые атаманы Харько Чапега и Антон Головатый, казаки бросились бы тотчас в стихийную атаку, чтобы рассчитаться с басурманами за гибель товарищей.
— Почекай ніченьки! — крикнул Чапега и распорядился повернуть свой корабль от Измаила.
Слова его охладили пыл черноморцев. Штурм крепости отложили, но по турецким батареям продолжали палить еще яростней. Дубок, кормилом которого правил Чухрай, дважды добирался до самого турецкого берега. Новому канониру Якову Рудому удалось из корабельной пушечки разбить в щепки лафет турецкой мортиры. Он совсем недавно научился палить из пушки, но уже успел так прокоптиться пороховым дымом, что его золотистые волосы совсем почернели от сажи.
Пальба русских усилилась. Ядра стали все чаще и чаще попадать в султанские батареи. Турецкие солдаты и канониры не выдержали натиска и прекратили артиллерийскую дуэль. Они скрылись за толстыми стенами казематов, попрятались за земляные валы бастионов, залегли по траншеям и окопам.
Хотя пушки противника замолчали, наша артиллерия продолжала огонь не только весь день, но и большую половину ночи.
XXIII. НЕСПРОСТА
Ночью под грохот пушечной канонады Суворов обошел войска, уже построившиеся в девять штурмовых эшелонов.
По всему фронту полков то там то здесь взвивались к небу яростные языки пламени. То пылали огромные костры — солдатам приказано было не жалеть более скудных запасов топлива.
Вражеская крепость казалась охваченной, огненным кольцом.
— Возьмем Измаил, там, поди, дровишек предостаточно найдем. Так что не жалей, бросай поленцы в огонь! — говорил командующий, здороваясь с воинами. Он подходил к офицерам, сверял карманные часы, напоминал предписанное время.
— Начнем по сигналу, который последует в пять часов.
Александр Васильевич казался особенно веселым, шутил, а сам зорко проверял готовность войск к штурму, присматривался к каждой мелочи.
Пожимая руки солдатам и офицерам, подбадривая молодых, еще не побывавших в бою, он вселял спокойную уверенность в сердца закаленных ветеранов. Как-то особенно внимательно вглядывался Суворов в знакомые лица. За его веселой бодростью крылась большая человеческая грусть. Александр Васильевич знал, что многих из этих здоровых, сильных людей, его добрых товарищей по оружию, через несколько часов уже не будет в живых.
Была уже полночь, когда Суворов вернулся к себе в палатку, где жарко пылал очаг. Канонада умолкала. Александр Васильевич, оставшись наедине с офицерами своего штаба, сразу переменился. Погас веселый блеск в его серых глазах, морщинистое лицо утратило задорное выражение Он безучастно взглянул на только полученное от австрийского императора письмо, которое принес ему адъютант и, не распечатав отложил его в сторону. Потом молча жестом руки отпустил офицеров и, оставшись в палатке один, прилег у горящего очага.
До штурма оставалось немного времени. Можно было поспать еще пару часов, но он не мог заснуть. Ему хотелось как бы побеседовать с самим собой, оглянуться на прожитую жизнь, полную ратных трудов, подвигов, тревог, горечи лишений и славных побед.
Да, славных побед! Ибо всегда водимые им в сражения войска поражали неприятеля.
Вот и недавно еще, всего год назад, он, командуя небольшим отрядом при Рымнике, разгромил главные силі противника — стотысячную султанскую армию. А его начальник Потемкин в то время совершал с огромным войском маневры около Бендер.
После победы под Рымником можно было добиться мира. Ведь турки не имели сил для сопротивления, путь в их столицу был открыт. Надо было лишь всей армией идти за Дунай, вперед, и русские флаги взвились бы над древней Византией...
Но главнокомандующий Потемкин не внял его совету, не двинул русскую армию за Дунай. Нерешительность светлейшего, который целый год занимался осадой незначительных крепостей, дала возможность туркам сосредоточить ныне на Дунае огромную армию и подготовить Измаил к длительной обороне.
Сильно ухудшилось положение русских оттого, что союзница России Австрия заключила с Турцией перемирие, по которому обязалась не пускать русских в Валахию. Теперь наша армия должна была воевать в тяжелых условиях, на узкой болотистой местности между черноморским берегом и Галацом.
Вот в какое тяжелое положение вверг российскую армию светлейший, любимейший фаворит императрицы, год назад высокомерно отвергнув спасательное предложение Суворова.
Но России нужна эта победа! И он, Суворов, дал согласие светлейшему взять штурмом Измаил. Потому что России нужна эта победа, а не потому, чтобы, как думают иные, затмить подвигом всех других полководцев российских и желанный жезл фельдмаршала получить...
Его сердце волнует другое. Он-то знает, что никто из российских полководцев — ни сам Потемкин, ни Репнин, ни Салтыков, ни Каменский, ни Гудович, ни прославленный фельдмаршал Румянцев-Задунайский — никто не решился бы на такой штурм. Никому из них, кроме него, не удалось бы успешно выполнить такую задачу. Тут нужен его, суворовский, расчет и опыт. Итак: погибнуть или победить! Но он победит. Ведь Измаил — последний оплот иноземных захватчиков на родной земле. Возьмем Измаил, и освободится от турецко-татарского ига родная земля по самый Дунай...
Александр Васильевич приподнялся на своем ложе и подбросил охапку сухих веток в очаг. Вспыхнувшее пламя озарило внутренность палатки и осветило его нервное лицо ярким светом.
