Поручик Державин - Бирюк Людмила Дмитриевна

Написав эти строки, Державин почувствовал полное изнеможение. Он погасил свечи и упал на кровать. В том, что он создал лучшее свое сочинение, сомнений не было. Ощущение абсолютного счастья переполняло его душу… Вскоре он заснул. Под утро привиделось ему, будто в глазах его снова блистает лучезарный свет. Он тотчас проснулся и увидел, что по стенам действительно бегают яркие блики света. Сомнений не было: Бог подавал ему знак!

На следующее утро Державин, щедро расплатившись с фрау Бергер, нанял в Нарве экипаж и пустился в обратный путь.

Свою оду он отнес княгине Дашковой в журнал "Собеседник любителей российского слова". Екатерина Романовна встретила Державина с искренней радостью. Благодаря его "Фелице" тиражи журнала подскочили вдвое. Она ожидала, что и новые его стихи будут написаны в том же духе: легко, изящно, остроумно. Но с первых же строк княгиня поняла, что это серьезная философская ода, без скидок на вкусы и умственные способности читателей. Склонившись над рукописью, она читала медленно и сосредоточенно, вся погрузившись в непростой смысл произведения. А Державин стоял поодаль и глядел на нее, замирая от нетерпеливого ожидания. Наконец Дашкова подняла голову, и он увидел ее большие умные глаза, светящиеся неподдельным восторгом. Но пауза длилась слишком долго, казалось, княгиня не находила слов, и он не выдержал:

— Так что же, ваше сиятельство? Подойдут ли мои стихи для журнала?

— Друг мой… — промолвила наконец Дашкова. — Какая глубина! Какая мощь и страстность! Никогда не встречала ничего подобного! Вы написали оду Богу, но возвысили человека! И все же… кое-что мне непонятно. Например, ваше толкование Троицы…

— То, что церковь называет триединством, я понимаю как три единства метафизические, которые Бог совмещает в Себе: бесконечность пространства, беспрерывное течение времени и бессмертная жизнь.

Дашкова взглянула на него пристально, чуть сдвинув брови. Спросила осторожно:

— А вы, случайно, не пантеист?

Поэт отрицательно покачал головой и пошутил:

— "Един есть Бог, един Державин"!

Но Дашкова озабоченно потерла ладонью высокий лоб.

— Ваше признание многих живых миров во Вселенной, прямое уравнивание человека и Бога… Все это необычно и сопряжено с некоторым риском для нашего журнала. Как бы не вышло у нас разногласий с церковью…

Державин понял это как отказ. Молча взял со стола свою рукопись и свернул в трубку. Но Дашкова, опомнившись, остановила его:

— Нет-нет, оставьте! Ваша ода будет напечатана в моем журнале! Если у кого-то возникнут вопросы, я найду, как ответить… И вот еще что… Приглашаю вас, Гаврила Романыч, принять участие в издании первого Словаря Академии Российской… Слыхали о таком?

— Ваша светлость! Но… у меня нет профессорского звания! — вспыхнул от неожиданности Державин.

— Профессоров у нас достаточно, — улыбнулась княгиня. — Уже набрана редакция из сорока семи ученых мужей. А вот талантливые поэты — бесценная редкость. Не смущайтесь! Мы будем обращаться к вам за советом по мере надобности. Согласны?

— Это великая честь!

Ода "Бог" вышла в следующем номере "Собеседника" и имела оглушительный успех. Таким искренним, чистым и страстным было это произведение и так напоминало оно из глубины души идущую молитву, что церковь простила Державину некоторые вольные теологические толкования. А что касается читателей, то они буквально взорвались восторгом! Среди сотен хвалебных писем он нашел краткую поздравительную записку: "Рад за вас! Николай Звонарев". Гавриил Романович радостно улыбнулся, вспомнив разговор в трактире с едва знакомым молодым чиновником, предсказавшим ему большое будущее…

Отныне за Державиным прочно закрепилась слава первого поэта России. Многие стихотворцы, подражая ему, стали писать о Боге. Но в сравнении с его творением их вирши казались жалкой поделкой. Императрица тоже весьма благосклонно отозвалась о его новой оде, хотя золотой табакерки на этот раз он не получил.

В те дни государыне было не до него: 8 апреля 1783 года Крым стал частью Российской империи! Основная заслуга в этом принадлежала ее фавориту Григорию Потемкину и последнему крымскому хану Шахин-Гирею, который видел в союзе с Россией благо для своей страны. Еще никто не знал, как трагично сложится судьба хана. Через четыре года Шахин-Гирей опрометчиво отправится к своим единоверцам в Османскую империю, где его казнят по приказу султана.

Но это будет потом… А ныне Россия ликовала! В честь присоединения Крыма, Тамани и Кубани Екатерина Алексеевна велела выбить памятную медаль, выкатить на площади бочки с вином и веселиться всем миром!

Державины тоже устроили пикник в тенистых рощах Царского Села. Среди гостей были супруги Капнисты и Львовы, "мармазетка" Даша Дьякова и неуклюжий баснописец Ваня Хемницер, все еще тайно влюбленный в жену Львова, Марию. В последнее время Иван выглядел усталым и сильно исхудал — вероятно, от любви.

Искрилось в бокалах золотистое вино, и звучали стихи; играли в фанты и в пятнашки. Державину завязали глаза и назначили водить. После нескольких попыток ему удалось поймать одну из дам. Он держал ее за талию и делал вид, что пытается угадать, кто это. На самом деле по знакомому запаху цветочных духов он сразу понял, что это Катя. Решив пошутить, он нагнулся и поцеловал ее прямо в губы. Все охнули. Повязка была сброшена, и он в замешательстве увидел перед собой младшую из сестер Дьяковых — Дашу. Хитрая девчонка надушилась теми же духами, что и его жена.

— Виноват, барышня, — пробормотал Державин.

— Просите прощения у своей Плениры! — хихикнула она и ускакала на одной ножке, шурша накрахмаленными кружевами белых панталончиков, кокетливо выглядывающих из-под платья.

Обескураженный Державин оглянулся на Катю, но та, как ни в чем не бывало, смеялась вместе со всеми и, казалось, не придавала значения его маленькой оплошности.

Пикник продолжался, но теперь Державин не отпускал от себя жену, крепко держа ее за руку. Роща оглашалась песней:

В самый разгар веселья, когда они уже готовы были стремглав пуститься в горелки, из Петербурга прискакал верховой — слуга Державина.

— Что случилось, Петруша? — Голос поэта почему-то дрогнул. Тягостное предчувствие сжало сердце ледяным обручем.

— Вам письмо, ваша милость.

— Откуда?

— Из Казани.

Лицо Державина смертельно побледнело.