Рафаэль Сабатини - Фаворит короля
Его величеству было уже под пятьдесят. Он значительно постарел с того самого дня на ристалище, когда семь лет назад впервые увидел Роберта Карра. Обжорство и пристрастие к сладким винам довели его до ожирения, однако ноги оставались такими же тонкими и слабыми. Толстые щеки избороздили глубокие морщины, а взгляд казался еще более меланхоличным, чем прежде.
Король был в расстегнутом парчовом камзоле, на голове — черная бархатная шапка с брильянтовой пряжкой на ленте. На столе стоял графин и кубок, наполненный темным сладким фронтиньяном, и король, как обычно, регулярно к нему прикладывался.
Граф со скорбным видом объявил о причине, приведшей его сюда, и король попросил его говорить с полной откровенностью. Однако граф заметно колебался, он теребил костлявой рукой бородку, а глазки-бусинки, казалось, были полны сомнений.
Наконец он произнес:
— Речь идет об одном подлеце, который распускает грязные слухи, и эти слухи, эти намеки могут затруднить работу комиссии по расторжению брака.
— Что такое? — По тому, как оживился король, Нортгемптон понял, что затронул чувствительную струнку.
Король Яков с педантичным упорством уже много дней трудился над сим вопросом — он лично изучал в данном свете и Священное писание, и труды отцов церкви, и законы Англии.
Он углубился в проблемы гражданского и церковного законодательств по вопросам развода; он особенно увлекся узловой проблемой — может ли состояться развод, если выгоду от него имеет женщина; он уже собственноручно начертал свод собственных размышлений по данному вопросу, который намеревался представить комиссии. И был твердо уверен, что, к какому бы решению этот авторитетный орган, состоявший из крупнейших представителей закона и церкви, ни пришел, это решение не будет отличаться от того, к какому пришел он сам.
Ни один из всплесков его учености — ни «Проклятие табаку», ни гораздо более глубокий и основательный труд по демонологии, ни даже «Базиликон Дорон» — не доставил ему такого наслаждения собственной эрудицией, как этот трактат по делу леди Эссекс, трактат, ради которого он погрузился в глубины истории, богословия и юриспруденции и который, будучи опубликованным, вновь продемонстрирует восхищенному человечеству, каким просвещенным и мудрым надлежит быть истинному государю. Сей трактат обессмертил бы имя даже самого мелкого клерка, не только короля Британии.
И вот ему сообщают, что какая-то злобная крыса хочет самым скандальным образом обратить в прах все эти труды?! Да уж не ослышался ли он? И он потребовал, чтобы его светлость повторил сказанное. Его светлость повторил и кое-что добавил.
— Этот мерзавец смеет критиковать политику вашего величества, он смеет утверждать, что вы не должны были назначать комиссию!
— Черт побери! — Яков даже захлебнулся от ярости. — Критиковать мою политику? Мою политику?! Да кто он такой, этот негодяй?!
— Его зовут Овербери. Сэр Томас Овербери.
Если до этого король Яков просто негодовал по поводу того, что кто-то посмел покуситься на его труд, то теперь ярость его не знала пределов — он даже побледнел, услышав имя человека, которого и раньше ненавидел всей душой. Он выпучил на графа свои рачьи глаза, а его руки так тряслись, что с трудом удерживали кубок.
Его величество помолчал, потом заговорил странно сдавленным голосом:
— Значит, он так говорит о моей политике?
— Именно так, ваше величество. Настало время заткнуть ему рот.
— Я так и думаю.
Никогда еще Нортгемптон не видел на лице короля такого злобного, жестокого выражения, и никогда еще король так явно не демонстрировал ту обычно скрытую черту характера, которую подметил проницательный Овербери и описал одному своему близкому другу, определив короля как faux bonhomme[49]. Король поигрывал пуговицами камзола, на толстых пальцах его сверкали перстни.
— Ну, если и теперь Робин посмеет стать между этой крысой и мною… — Остаток фразы Нортгемптон не расслышал, однако поспешил ввернуть:
— Лорд Рочестер питает глубокое расположение к этом мужлану.
— Слишком глубокое расположение, — прорычал король. — Если б не Робин, я бы уже давно подвесил его за пятки. И даже теперь, уверен, Робин начнет уговаривать меня пощадить этого мерзавца. Но, Богом клянусь, на этот раз я слабости не поддамся!
Но, исторгнув эту клятву, его величество, казалось, усомнился в своей способности противостоять просьбам обожаемого фаворита. Однако негодование по поводу такого теплого отношения Робина к такому низкому негодяю взяло верх. Ревность, зависть, разлившаяся желчь ввергли короля чуть ли не в истерику.
— Несколько лет назад, — всхлипнул он, — я собирался отправить этого мужлана послом во Францию, чтобы такой ценой избавить и себя, и двор от лицезрения его богопротивной физиономии. Но Робин воспротивился, Робин хотел оставить его при себе, не думая о моих чувствах, о моей душе. Черт побери!
— Если ваше величество снова выскажет подобное предложение, лорд Рочестер вряд ли будет противиться. Он тоже прослышал о болтовне Овербери и, смею думать, будет рад от него избавиться, по крайней мере, теперь.
— Да, да, а тот поедет? Он поедет, этот неблагодарный, подлый человечишка?
Нортгемптон пожал плечами:
— Ну, если не поедет… — Он осекся так внезапно, что король недоуменно поднял на него свои белесые глаза.
— О чем это вы подумали, дружище?
— Если он не поедет, — медленно и очень тихо произнес Нортгемптон, — тогда ему остается Тауэр. — И, как бы поясняя, добавил: — В наказание за неповиновение вашему королевскому приказу, за сопротивление желаниям вашего величества.
Они смотрели друг другу в глаза, и план, составленный Нортгемптоном, начал проникать в сознание короля.
— Будем надеяться, — так же медленно ответил король, — что он не подчинится. Куда безопаснее держать его в Тауэре. Тауэр — более надежное место, чем Московия, и по заслугам ему.
Нортгемптон прищурился:
— Сир, при известной находчивости такого несогласия можно будет добиться.
— И кто проявит требуемую находчивость?
— Если ваше величество доверит, то я.
— В таком случае вы сможете полностью доказать мне и свою надежность, и свою находчивость и, я надеюсь, сумеете добиться желаемого результата.
— Счастлив буду заслужить одобрение вашего величества.
Старый граф откланялся, уверовав, что этим разговором добился сразу двух целей: во-первых, в случае успеха дела он повысит свой кредит в глазах короля, во-вторых, избавит двор от такого чудовищно неудобного господина, как сэр Томас Овербери.
За сим последовали переговоры между Нортгемптоном и Рочестером, в которых была проявлена полная откровенность, и между Рочестером и королем, в которых откровенности было меньше. Именно Рочестер поставил перед королем интересующий всех вопрос, когда они на следующий день, как обычно, обсуждали очередные государственные дела.
— Сир, посольство в Московию ждет посла.
— Да, да, — ответил король. — У тебя уже есть предложения Тайному совету?
Рочестер помедлил:
— Сэр Томас Овербери собирается покинуть мою службу.
— Неужели? Ах, да, не стану делать вид, что мне это неприятно. Я никогда не любил этого негодяя и не понимал, что ты в нем находишь. Но какое он имеет отношение к делам Московии?
— Он лучше всех других подготовлен к посольской деятельности в любой стране. Да и ваше величество в свое время так думали — вы ведь уже предлагали отправить его в Париж.
— Неужели предлагал? А, наверное, для того, чтобы избавиться от него… Пусть едет, Московия подойдет ему куда больше, чем Париж. Там, в холодной России, он сможет остудить свой пыл. И будет от меня далеко, хотя мне бы хотелось, чтобы он был еще дальше. Как видишь, я вполне откровенен. Он получит эту должность.
Два дня спустя сэра Томаса Овербери посетил лорд-канцлер Эллсмер, который от имени короля официально предложил ему место посла в России.
Это предложение застало сэра Томаса врасплох: Москва не Париж. В Париже, благодаря своему беглому французскому и близкому знакомству с делами страны, он мог быстро приобрести вес и значение. Но Москва! Он не знал русского, был почти несведущ в обычаях этой страны и в ее политике. Более того, это почти что другой конец вселенной! Неужели, спрашивал он себя, Рочестер вел с ним какую-то двойную игру?
Однако в присутствии лорда-канцлера он и виду не подал: он принял предложение и торжественно ответил, что обдумает ответ (при этом брови старого канцлера от удивления поползли вверх). Для Овербери, который не занимал при дворе видного положения, предложение стать послом было великой честью. И раздумывать по этому поводу?! Более того, предложение носило характер королевского приказа. Лорд Эллсмер, однако, не стал вступать в дискуссию и покинул сэра Томаса, дав ему испрошенную возможность поразмыслить.
