Николай Бенедиктов - Русские святыни
Внутреннее духовное единство всех обязывает, на всех налагает взаимную ответственность друг за друга. "Отцы ответственны за детей, ибо все их дела — добрые и худые — продолжаются в следующих поколениях; все их грехи увеличивают лежащую на потомстве тяжесть. А потомки ответственны перед предками, ибо, будучи свободны во Христе, они, в свою очередь, могут или облегчить, или увеличить эту тяжесть, продолжить дело предков в хорошем или худом и тем самым облегчить или увеличить их ответственность.
И рядом с этой преемственной связью, объединяющей поколения в одно солидарное целое, есть такие же узы солидарноети, сплачивающие воедино современников. Никто не спасается и никто не осуждается отдельно от других, ибо суд Божий видит всех связанными во единое общечеловеческое и мировое целое; в этом целом все друг на друга влияют и воздействуют, а потому и все друг за друга отвечают — и за предков, и за потомков, и за современников, и за всю тварь поднебесную.[302]
Величайшая и глубочайшая ответственность друг за друга, бескорыстная преданность общему делу, сказывается практически во всех сферах жизнедеятельности русского человека. Этим живет и сельская община, действенная и практическая школа общегосударственного патриотизма, и монастырь, и городская артель, и военные соединения, "объединенные в батальоны массы русских почти невозможно разорвать; чем серьезнее опасность, тем плотнее смыкаются они в единое компактное целое".[303] Именно эта черта позволяла преодолевать невероятные трудности и испытания, с лихвой выпавшие на долю русского народа.
В само понятие соборного общения органически входит представление об общественном согласии, сотрудничестве и гармонии. Естественно, что частная собственность, как своеобразное качество жизни, начало обособляющее и разделяющее, противоположно идее соборности. Экономическая жизнь, основанная на принципе частной собственности — капитализм, — "есть организованный эгоизм, который сознательно и принципиально отрицает подчиненность хозяйства высшим началам нравственности и религии; он есть служение маммону, маммонизм…".[304] Частная собственность, не только не "является условием свободы, как это признано на Западе, но прямо порабощает человека вещественным началам мира. Процесс самоутверждения, связанный с приобретением материального богатства, есть в то же время процесс саморастраты, самораспыления и самоутраты личности, отдающей себя во власть вещей. Чем ничтожнее твое бытие, тем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденность жизни…Всю ту долю жизни и человечности, которую отнимает у тебя политэконом, он возмещает тебе в виде денег и богатства".[305] Это изречение атеиста Маркса вполне в духе православия и перекликается с высказыванием известного богослова Н. Лосского: "Личность, утверждающая себя как индивид и заключающая себя в пределах своей частной природы, не может в полноте себя осуществлять — она оскудевает. Но, отказываясь от своего содержимого, свободно отдавая его, переставая существовать для себя самой, личность полностью выражает себя в единой природе всех. Отказываясь от своей частной собственности, она бесконечно раскрывается и обогащается всем тем, что принадлежит всем".[306]
Православная идея общежития, как совместного жития в любви, единомыслии и экономическом единстве, по-гречески «киновия», по латыни «коммунизм» (Флоренский П.), всегда жила в русской душе. Монастыри, как центр экономической, художественной, просветительской деятельности, представляют собой, по мнению монаха К. Н. Леонтьева и священника П. Флоренского, действительное воплощение и осуществление коммунистических идей. "Там не говорят: это мое, это твое; оттуда изгнаны слова сии, служащие причиною бесчисленного множества распрей. И заметь, что касательно того, что принадлежит вообще всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно. Если же кто-нибудь покушается отнять что-либо и обратить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время как бы отовсюду собирает нас, мы с особым усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частные владения, и говорим эти холодные слова: "то твое, а это мое". Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подобного, там ни споры, ни распри не возникают. Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное владение вещами, и оно более согласно с самой природой".[307]
Социализм или коммунизм, как служение общему делу, сверхличным ценностям, вполне органичен православию. Это вовсе не значит, что социализм возможен только религиозный. Но как только социализм перестает пониматься как выявление и условие коренных начал человека ("возлюби ближнего своего как самого себя" или "всестороннее и всемерное развитие каждого как условие развития всех") и рассматривается как удобный вариант сожительства, то он начинает вырождаться и выхолащиваться. Не случайно В. И. Ленин критиковал понимание социализма как организации "для удовлетворения нужд": "Этого мало. Этакую-то организацию, пожалуй, еще и тресты дадут". И добавлял, что социалистическая организация нужна "не только для удовлетворения нужд членов, а для обеспечения полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества".[308] Не для удовлетворения нужд, но для выявления в каждом и для каждого всей системы ценностей вплоть до высших и глубинных святынь — любви, добра, истины и красоты во всем их многообразии. Если же "удовлетворение нужд" становится главной целью общества, тогда оно вырождается в весьма прозаичное буржуазное мещанство (шведская модель "социализма"), вульгаризуется и отождествляется с самыми элементарными житейскими требованиями. Потому очень важен и отраден поворот компартии России к православию как союзнику в деле возрождения России, ибо только на путях взаимного диалога и сотрудничества возможно действительное преодоление тяжелейшего кризиса, охватившего все сферы национальной и государственной жизни. "Христианство дает для социализма недостающую ему духовную основу, освобождая его от мещанства, а социализм является средством для выполнения велений христианской любви, он исполняет правду христианства в хозяйственной жизни".[309] Понятна существующая у русских склонность к общинным формам собственности (монастырь, приход, братства, община, артель и т. п.) и здоровое, трезвое отношение к собственности как таковой. "Ни золото, ни имения сами по себе не приносят вреда, но вредно пристрастное их злоупотребление" (Марк Подвижник).
"У русского нет уверенности в том, что его собственность свята (в отличие от европейца, добропорядочный бюргер не способен бросить своего имущества, не сожжет дом, не пожертвует всей собственностью, если это необходимо в ходе военных действий подобно русским людям практически всех слоев общества), что пользование жизненными благами оправдано и что оно может быть согласовано с совершенною жизнью".[310]
Напротив, всякая деятельность, направленная на обогащение, сопровождается чувством неправоты и стыда. Состояние богатства достигается обманом, хитростию, преступлением, всегда коренится в какой-либо несправедливости, а потому воспринимается как грех, как наказание.
Отсюда типично русское явление — полностью потратить накопленное состояние на милостыню и социальное служение (строительство храмов, больниц, школ, музеев и т. п.), раздарить все до последней копейки и пойти спасать свою грешную душу:
Роздал Влас свое именье,
Сам остался бос и гол
И сбирать на построенье
Храма божьего пошел.
Конечно, все это еще не означает, что русская действительность не знала самого института частной собственности. Кулак и «мироед» — тоже одно из явлений русской жизни, но никогда ни кулак, ни мироед, ни вообще частный собственник не привлекали трудового человека, никогда не выступали в качестве желанного примера, а порой открыто вызывали сложное чувство неприязни, сожаления и отвращения. Потому всякие попытки введения в России европейской системы парцеллярного раздела земель и частной собственности на землю полностью проваливались и обыкновенно заканчивались или убийством новоявленных «буржуев», или поджогами их домов и имений.
Западные критики постоянно видят в социальном, а значит, соборном русском начале цепи, сдерживающие развитие личности. Думается, что воспитание человека прямо зависит от того, как много воспринятого от других людей человеческого он сделает своим — это и речь, и поступки, и чувства. Никогда дети, воспитанные волками, не становятся полноценными людьми. Если же человеку предоставлена свободная воля, то социализация проходит таким образом, что в нем в высшей степени сильно развивается личностное начало. Это и есть русский путь. Не случайно от Ю. Крижанича до В. Шульгина, Н. Лосского и любого, видящего нынешнее неустроение, всеми отмечается, что "вследствие свободного искания правды и смелой критики ценностей, русским людям трудно столковаться друг с другом для общего дела. Шутники говорят, что когда трое русских заспорят о каком-либо вопросе, в результате окажется даже и не три, а четыре мнения, потому что кто-либо из участников спора будет колебаться между двумя мнениями".[311]
