Сергей Кравченко - Книжное дело
В конце концов, Смирной заказал вдобавок к большим буквенным ярлыкам маленькие — с титлом, рельефной завитушкой, чтоб при желании превращать буквы в цифры, а роспись содержания групп вести в отдельных листах.
Смирной так усердствовал потому, что с некоторых пор ему стал сниться странный сон. Будто он заведует не Александровской, а Александрийской библиотекой. Во сне окружающий лесной пейзаж превращался в пустынные берега, темная пещерка становилась мощным зданием из египетского песчаника, люди вокруг ходили смуглые и улыбчивые. Все были в белых штанах и умели читать.
Однажды, после очередного просмотра «библиотечного» сна, Федя решил, что будет группировать знания по культурным слоям: Грецию в одно место, Египет — в другое, Рим — в третье, Константинополь — в четвертое, Москву — в особое.
В конце сентября в Александровку явился знакомый паренек — Андроник Невежа. Он раньше ошивался при печатных мастерах у Николы Гостунского и теперь прибыл с печальной вестью.
— Исчезли друкари, — жалобно подвывал Невежа, — а я у них выучиться хотел. Они как узнали, что станок сгорел, так и запили по-настоящему…
«А раньше как было? — грустно думал Смирной, — понарошку?».
— Две недели тому — на Крестовоздвиженье — явился к ним мужик-искуситель. Взялся обучить нескаредному питью. Учились дня три, и потом все пропали!
Федя досадливо стукнул кулаком в стол, и Невежа отошел на пару шагов.
— Боярин, — сказал Невежа, — а если я узнаю, куда умельцы делись, оставишь меня у станка? — Невежа сделал еще шаг к двери.
Получалось, он знает, что станок не сгорел.
— Что слыхал про станок? — грозно поднялся Федор.
— Ничего не слыхал, но видел, как разбирали, как в гробы складывали, как пустую станину поджигали.
— С чего ты такой глазастый?
— А я не пью, боярин. У меня от вина в животе нелепица случается, — сконфузился мальчик.
— А как разведаешь о мастерах? — Федор внимательно рассматривал хитрое конопатое лицо.
— Уж знаю средство. Ты меня только не гони.
— Я тебя, брат, не гоню, я тебя теперь не выпущу, раз ты поджог видел. Будешь у меня на цепи сидеть, у станка, и книги печатать.
Мальчишка открыл рот и задумался. Казалось, ему даже нравится идея безвыходной печати.
— Ну, если ты на цепь согласен, — хмуро проговорил Смирной, — то можешь о мастерах и не рассказывать. Мне их пропажа без убытку.
— Они в Литву сбежали, в Вильно! — выпалил Невежа, — а можно я по воскресеньям буду с цепи сходить? Мне воскресные службы пропускать епитимья не дозволяет.
— Ладно. Оставайся пока без цепи. До исправления живота и скончания епитимьи.
Невежа развернулся бежать, потом крутнулся обратно, прошептал, что мужика-искусителя знает, это был московский дворовый холоп князя Андрея Курбского, — и выскочил на воздух.
Глава 40. Исход. Спасительное приложение
Царь Иоанн IV Васильевич Грозный собирался уйти с Покрова в поход.
Он готовился отъехать из Москвы в обычное осеннее паломничество по дальним монастырям. Так повелось многие годы, что царь посещал захолустные обители, где, по его мнению, как раз и таилась истинная благодать. Иногда он даже пускался в богословские споры с московским монашеством: следует ли в этом году посетить Кириллов монастырь, уместно ли наведаться к ссыльному монаху такому-то в его холодной пещерке?
Походы длились месяц-другой и, как правило, завершались к Рождеству, — чтобы встретить Вифлеемскую звезду у собственных «яслей» и у родительских гробов.
Однако, в этот раз поход подозревался необычный. Бояре перешептывались, что царь не объявил цели путешествия, — это раз. Набирает отнюдь не паломнический припас, — это два. Было замечено, что в обоз государя грузились знаменитые сундуки со столовым серебром и парадным платьем. Ну, и что еще вспомнить для троицы? — а! — вот! Прибежал на митрополичье подворье мелкий служка Благовещенской церкви, прорвался в московские покои архиепископа Ростовского Никандра и жарко зашептал, что в домовом храме царя Ивана сняли с иконостаса почти все главные образа!
Никандр нахмурился. Он гостил в Москве вторую неделю и имел вторую тревожную весть за последние два дня. Вчера ему вот так же жарко шептали о погрузке царской сокровищницы. Никандр не верил в свое счастье.
Это же как здорово!
«Господь пресущественный! — воззвал Никандр. — Я раб твой навеки! Внял Ты мольбам моим!».
Радость Никандра была логичной. Если царь бежит из Москвы далеко, — например, за границу, — в Голландию или Англию, — туда ему и дорога. Если бежит близко, тут он в нашей власти. В лесной просеке перенять его намного легче, чем в кремлевской твердыне. А то, что это — бегство, теперь было несомненно.
Никандр снова кликнул мальчишку, послал погулять по Кремлю.
Через час отрок принес еще две благие вести.
На псарне готовят своры для борзых и телеги для собачьей утвари. Даже под щенков запасены корзины.
В конюшнях прибавилось лошадей, работает кузница, идет перековка вновь прибывших непарнокопытных.
Это напоминало сборы на большую охоту, а не на поиски душевного утешения.
«Но на охоте полный иконостас не нужен. Владимирская Богоматерь пролитию крови Божьих тварей не пособница!», — ухмылялся Никандр.
«Жаль Владимирскую. Жаль казну. Ну, ничего, вернем!».
Никандр чувствовал себя наследником престола, нежданно и приятно вступавшим во власть.
«Что делать с Иваном? — гадал он, — выпустить вовсе или настигнуть в лесах?».
Тут доложили, что начальник Стременного полка Истомин собрал на вывоз всю свою немалую семью. Полк поставлен «на конь». Подполковник Штрекенхорн занимается муштрой, и крик его слышен даже у реки, за кремлевскими стенами.
Опять вбежали без стука:
«Святой отец, в обозе государя — сани! Две телеги одних полозьев!».
«Нет, нужно подождать, — решил Никандр, — такие отъезды чреваты происшествиями. Мало что случается в пути? Может, где-то первый лед проломится, или волки налетят, или разбойники».
Никандр пошел к митрополиту. Благословился, долго тянул обыкновенные библейские пожелания. Потом спросил в лоб: ты-то сам, отче, как? — едешь или с нами остаешься?
Афанасий промямлил, что не звали, хотя могут в последнюю минуту и выдернуть.
— А куда хоть едет?
— Не соблаговолил известить, — Афанасий обиженно пожал плечами.
«Интересно, — считал про себя Никандр, — какая у него все же тема?».
Но расспросы Афанасия ничего не дали. Царь не испрашивал благословения, не интересовался какими-нибудь конкретными духовными заковыками. Книг никаких не просил.
«Книги!» — Никандр стремительно пошел к себе.
«Книги берет или нет? Если взял, то едет навсегда!».
После исчезновения Благовещенского отца Герасима Никандру удалось вставить в придворный храм своего человечка, Антипа Пенькова.
Теперь Пеньков был зван к архиепископу, но его долго не могли доискаться. Наконец, выяснилось, что он посажен переписывать Псалтирь по личному указу царя. Люди Никандра выволокли Антипа из полуподвала Богоявленского монастыря. Пришибленный монах, дрожа от страха, спустился в подземный ход под Благовещенским собором, и через полчаса уже докладывал, что «двойные своды» пусты! Византийская библиотека исчезла!
Никандр вызвал посыльного и долго втолковывал ему, куда надо скакать, сколько дней будет пути, как ехать, где найти инока Дионисия, какими словами приказывать ему, чтоб собирал конницу на Клязьме и вел на Москву.
Посыльный умчался, а Никандр погрузился в последнюю, самую важную за сегодня молитву. Он молился всю ночь и просил у Господа сущих пустяков, каких в обычное время просить грешно: чтобы не захромал рябой конь безродного парня из самых последних монахов, чтобы здоров был искалеченный в боях брат Дионисий, чтобы не переменилось настроение у поганых татарских всадников.
Напоследок Никандр попросил у Бога прощения за все свои грехи, за ночное беспокойство, и за неизбежные прегрешения грядущего дня.
Этот день уже выползал розовым облаком из-за реки.
Пробуждалась Москва. Просыпались птицы. Петухи пробовали голос. Собаки докладывали друг другу, что на их улице ночь прошла спокойно.
Эту привычную шумовую картину сегодня дополнял скрип колес и топот многих копыт.
Никандр подошел к окну.
«Бежит!».
Вереница телег, колясок, карет тянулась от Большого дворца к Троицким воротам.
Русское царство снялось с насиженного места.
Новочеркасск, Россия, 22 апреля — 22 августа 2004 г.
Спасительное приложение
В конце хочу решительно откреститься от авторства сюжетной линии, красной нитью проходящей через все наше повествование. Вот эта линия:
