Анри Бошо - Антигона
Я шла вперед — шла, как во времена Эдипа, не зная куда, как будто его широкая спина по-прежнему маячила у меня перед глазами, и неуверенные мои мысли шли в такт его шагам.
Неожиданно я поняла, что бесцельное это бегство привело меня прямо к деревянному дому, к дорогому дому, который с такой точностью выбрала для меня и бедняков любовь К. и Этеокла, так редко показывавшего ее мне. Калитка заперта, и это меня удивило — в этот час она всегда открыта, чтобы могли войти первые больные. Я крикнула, показался Диркос — не боится ли он, что за мной кто-нибудь идет, потому что сразу вновь стал прикидываться слепым. Он ворчал, как всегда, но я чувствовала, что он напуган. Диркос открыл мне — никого: сад пуст. Где же те, кто сейчас должен был готовить суп и нарезать хлеб для бедных, раскладывать для больных лекарства?
Я опустилась на землю — надо где-нибудь спрятаться и узнать, обнаружили ли во дворце мое исчезновение.
Диркос тут же начал суетиться, заставил меня взобраться по лестнице на чердак второго дома, который стражники не заметили. Сам же он заторопился на рынок — узнать, о чем там говорят.
XIX. ГНЕВ
На душном чердаке, когда я, наконец, освободилась от стражниц и убежала из дворца, мне стало невыносимо грустно. Не могу я больше сидеть здесь, ждать и ничего не видеть: я приподняла глиняную черепицу, проделала отверстие, просунула голову и плечи. Свет ослепил меня, потом на дороге я увидела Зеда и Диркоса, который шел, приволакивая ногу. Я помахала им, Зед увидел меня, бросился к дому, и, несмотря на снедавшую меня печаль, я закричала от радости.
Вот они уже у дома, я спустила лестницу, спрыгнула вниз. Вид у Диркоса и Зеда суровый.
— О моем побеге уже известно? — спросила я.
— Об этом никто не говорил, — сказал Диркос, — но у Зеда для тебя плохая новость.
— Тело Полиника взяли не люди из Аргоса, — произнес Зед, — а Креонт, и Гемон об этом не знает.
— Тогда, значит, Креонт проведет погребальную церемонию. Это покажет его только с хорошей стороны.
Оба мои друга ничего не ответили, но по их виду стало ясно, что никаких ритуальных церемоний Креонт проводить не собирается.
— Что-о?.. Как же он намерен поступить? — мне стало страшно.
— Оставить тело Полиника без погребения, — ответил Диркос, — оно будет разлагаться за стенами города.
— Да как он смеет!
— Есть эдикт. Зед слышал его.
— Эдикт? Что в нем сказано?
— Полиник — предатель и погребению не подлежит. Если кто-то попытается предать его тело земле, будет казнен. Кругом выставлена стража.
— Оставить Полиника без погребения… он будет… Я никогда этого не допущу! Исмена — тоже.
— Успокойся, Антигона, — умолял Диркос.
— Нет, не успокоюсь! Я не хочу больше успокаиваться. Хватит!
Я ринулась к двери, Диркос попытался было удержать меня:
— Ты ничего не сможешь. Исмена — тоже. Креонт сильнее. Он царь.
— Не надо мной. И никогда не будет! Дай мне пройти, Диркос.
Он ухватился за мое платье, пытаясь удержать, остановить. Я вырвалась, побежала, Зед — не отставая, рядом.
— Где оглашают эдикт?
— На перекрестках. Там стражники и вестовщик.
Я была вне себя. «Наконец-то вне себя!» — раздавалось что-то во мне. Хватит бежать. Нужно идти, восстановить дыхание. Идти надо быстро — иначе невозможно, но бежать нельзя, нельзя терять голову. Я не должна терять голову. В Фивах мужчины ее уже потеряли — и остались без голов, а Креонт — сохранил, Креонт все рассчитал. Но чтобы мы, женщины, согласились оставить тело нашего брата зверям на растерзание и страже на поругание? Никогда!
Я шла очень быстро, говорила сама с собой… Мы приблизились к перекрестку Четырех Ремесел; дорогу мне преградил стражник. От его копья я увернулась, ребром ладони, как учил меня Клиос, выбила оружие из его рук и устремилась с Зедом к перекрестку.
За нами следовала толпа мальчишек. О, эти мальчишки Васко! Вокруг вестовщика толпились стражники, и он читал эдикт среди мертвой тишины. Когда вестовщик объявил, что тело Полиника должно гнить без погребения, крик вырвался из моей груди. Всплеск ярости, возмущения переполнял меня, сейчас он вырвется наружу, прямо в лицо городу, этот поток боли, который породили глупость и несправедливость, и боль эту чувствуют все женщины. Да, я Антигона, нищебродка слепого царя, я оказалась бунтаркой на собственной родине, я ополчилась против Фив, против мужского закона, против идиотских войн и против гордынного культа смерти.
Неожиданно прозрев, я увидела, что было глубинным смыслом всей моей жизни. Я пошла за Эдипом только для того, чтобы научить его быть тем, кем он был, и, не стань этого — последнего Креонтова преступления, я никогда не осмелилась бы подумать о подобном.
Я не могла больше слышать вестовщика, набрала горсть земли и швырнула в него.
— Никто, — вопила я, — никто из живых не властен над мертвыми. Никто не имеет права оскорблять их тела.
Женщины и дети вместе со мной начали бросать в вестовщика комья земли. Я бросилась к ужасному этому эдикту, который дает право позорить Полиника, — я не могу видеть этот документ. Толпа вынесла меня вперед, опрокинула стражников, а вестовщика уже и след простыл. Зед схватил эдикт, я разорвала его; принесли факел, и вот позорный Креонтов эдикт пылает под одобрительный гул многоголосой толпы.
Я была счастлива в собственном несчастье, я яростно топтала пепел, в который превратился ненавистный эдикт.
— Встань во главе всех нас, — схватил меня за руку Зед, — замени Васко… нападем на царских солдат, пока не вернулся Гемон.
Меня будто окатили холодной водой: слова Зеда отрезвили меня.
— Нет, — сказала я, — и только нет. Я хочу предать Полиника земле, а затем навсегда покинуть этот город смерти.
Услышав мое «нет», Зед побледнел: рухнули последние его надежды.
— Не оставляй нас, — раздался его дрожащий голос. — У нас теперь только ты, — теперь говорил рядом со мной несчастный ребенок.
Но во мне все восстало против его слов, я оттолкнула мальчика, бегом бросилась через толпу и дальше — по улице, ведущей к Исмениному дому. Запыхавшийся Диркос звал меня, но я не отвечала. Зед бежал рядом, и я, задыхаясь, кричала ему или всем:
— Нет, с Фивами покончено, покончено! Навсегда!
Конечно, бежала я как сумасшедшая. Мне надо было видеть Исмену, только ее. Зед, плача, устремился за мной вместе с выводком Васко, этими верными мальчишками, которые будут биться за меня до смерти, если только захочу. Но я не хочу, я хочу сражаться одна, вместе с Исменой, за честь и покой нашего брата.
— Защищайся, Антигона, — слышится издалека крик Диркоса.
Не хочу я защищаться, я хочу только предать земле тело Полиника — вот и все, что мне надо. И потому, что я женщина, потому, что у меня есть сердце, потому, что у меня есть лоно, я могу только раз и навсегда сказать Фивам и их чудовищным законам нет. Больше я ничего не хочу, я все решила сама и хочу добиться того, что решила, — изо всех сил, которые закипают во мне от гнева.
Когда я оказалась у Исмениного дома, она открыла мне даже прежде, чем я постучала. Она ждала меня — какое счастье! Она услышала: что-то случилось на перекрестке. Говорить я не могла, запыхавшись от быстрой ходьбы и обуревавших чувств.
— Так это из-за тебя? — воскликнула Исмена. Я кивнула и увидела, что лицо сестры озарилось радостью, той огромной радостью, которую и я испытываю тоже.
— Ты осмелилась! — вырвался у Исмены крик радости.
— Я разорвала эдикт и сожгла его!
— Ты сделала это, сделала! — она крепко сжала меня в объятиях, схватила в охапку.
— Это мы сделали, потому что я все время думала о тебе, я хотела только одного: видеть тебя, говорить с тобой, вместе с тобой предать Полиника земле.
Исмена впустила меня, Зеда и мальчишек в сад, закрыла калитку и велела:
— Бегите по всему городу и говорите всем, кого увидите, что Антигона сбежала, что она отправилась в Аргос. Быстро, бегом! А ты, Зед, проследи, чтобы они говорили об этом всюду, и быстро возвращайся.
Мой гнев раззадорил ее.
— Креонт обманул нас, хуже того, он обманул собственного сына. Оставить тело Полиника на растерзание стервятникам!.. Какая низость! Знал бы это Этеокл!
Она вдруг начала рыдать, дрожала, сжимая кулаки, из ее искривленного рта вырывалось лишь одно слово: «Мщение!»
Обняв ее, я стерла пену с губ, вытерла слезы, как делала, когда она еще была маленькой девочкой, которую возмущала несправедливость. Успокоила ее, утешила, усмирила.
Не нужно мне мщения, не хочу я лишать Креонта трона — пусть мужчины, которые избрали его, разбираются, как хотят. Мы — женщины, сестры, мы должны лишь похоронить Полиника и сказать Креонту «нет», — раз и навсегда «нет». Он — царь живых фиванцев, но не мертвых. Думаем мы с Исменой одинаково, но она лучше меня понимает, что это значит.
