Анри Бошо - Антигона
Мы вместе вознесли молитвы, но я соединила оба имени в том, что уже перестало быть надеждой, но осталось — молитвой.
— Завтра будем славить Этеокла, на траурную церемонию придут люди. Ты вместе с Исменой должна будешь совершить ритуалы, которые подобают женщинам. Отдохни, поешь, чтобы набраться сил.
— А похороны Полиника?
— Ими займется Аргос — они его очень любили. После траурной церемонии по Этеоклу я покину Фивы на несколько дней проследить за отступлением кочевников из Аргоса.
— Не оставляй нас надолго одних.
— Я не задержусь, — ответил он. Подойдя к девушкам, сухо приказал: — Не давайте Антигоне никаких лекарств, вы причинили ей вред.
Девушки кивнули в ответ. Но почему же он не сказал, что мне надо предоставить свободу? Не может? Так приказал Креонт?
Гемон подошел ко мне проститься, глаза его покраснели, но в них блестела надежда:
— Когда установится мир, мы, Антигона, вместе уйдем из Фив.
Слова Гемона отдались во всем моем теле. Неужели еще можно надеяться? На пороге Гемон, как положено, обернулся, уходя, и улыбнулся мне — печальная улыбка была не только на его лице, он улыбался всем своим большим телом. Как бы мне хотелось ответить ему, но лицо мое улыбаться отказывается — брошенные не улыбаются.
Одна из девушек, ни слова ни говоря, улеглась на полу возле моей постели, две другие растянулись перед дверью — это Креонтов приказ. Я отвернулась к стене, мне хотелось ничего не чувствовать, и я заснула.
XVIII. ПОГРЕБАЛЬНЫЙ КОСТЕР
Когда я проснулась, все три девушки по-прежнему находились у меня в комнате, и тягостно было это чужое присутствие в такой горестный день. Я проголодалась, меня мучила жажда, но я отказалась принимать из их рук что бы то ни было. Когда они стали принуждать меня выпить хоть немного, я опрокинула стакан. В эту минуту появилась Исмена с подносом.
— Оставьте нас, — сказала она моим стражницам, — мы поедим вдвоем, затем вы сможете одеть ее для церемонии.
Те остались недовольны, сделали вид, что ушли, но было слышно, что они стоят за дверью.
— Это невыносимо, — проговорила бледная как полотно Исмена и беспомощно пожала плечами.
Нас осталось только двое: Тезей и Клиос далеко, Гемон мог еще помочь нам, но для него Полиник — предатель. Мы одни. Только для нас братья неразделимы, только мы любили обоих вопреки их преступлениям.
Исмена встала:
— Нужно подготовиться, быть красивой, чтобы отдать почести Этеоклу.
Вздохнув, она вышла. Тотчас появились мои стражницы, причесали меня, одели с необычайной нежностью. Они обхватывали меня своими ловкими руками — нас теперь четверо, и я самая старшая среди них — уже давно мне следовало стать женщиной и матерью. Я выше всех, сильнее всех, я — та, что познала дорогу, но они — красивее, тоньше и, как Исмена, знают, у кого власть.
Мне приятно чувствовать прикосновение их рук, и в то же время они мне ненавистны, потому что я — пленница.
— Почему у моей двери вооруженная стража?
Они улыбаются, они не знают, но так хочет царь. Царь, царь Креонт, тот, кто уже давно жаждет моей смерти из-за своего сына, но Этеокла он боялся. «Из-за него, — сказала мне Исмена, — Креонт действовал очень осторожно, — теперь он будет жестче, много жестче». — Возможно, но ему не ухватить меня своими когтями: скоро я уйду отсюда с Гемоном. Дом вдали от Фив, земля, дети. Да можно ли в это поверить? Я еще не совсем ясно соображала после снадобий, которыми напоили меня вчера эти улыбчивые. Они обвязали мне талию широким поясом стойкого красного фиванского цвета, надели на меня браслеты и ожерелье — «драгоценности короны», — с уважением произнесли они. Я сорвала все их. Эти драгоценности душат меня, и я бросила украшения на землю. Неужели эти девушки принимают меня за настоящую царевну? Неужели не видят, какие у меня руки, неужели — единственные во всех Фивах — они не слышали мой нищебродский крич?
Мы вышли из комнаты — я еще некрепко держалась на ногах; с какой добротой, с какими предосторожностями ведут они меня и поддерживают — и все потому, что я должна быть под присмотром. Но я не хотела убегать, я хотела отдать последние почести Этеоклу и пойти вместе с Исменой в Аргос — отдать дань памяти Полинику.
Свежий воздух и ходьба вернули мне силы, которые попытались усыпить мои стражницы. Исмена ждала меня. Бледная, немного подкрашенная, она ослепительно красива под своим покрывалом, и на ней такие же, как на мне, кровавые цвета нашего города. Я хотела подойти к ней, взять за руку, но улыбающаяся троица испугалась, решив, что я хочу убежать, и вцепились в меня. Неужели эти злодейки думали, что я за десять лет, что ходила по выжженной солнцем или холодом Греции, так ничему и не научилась? Они не знали, что я вырубала из камня морского Слепца и что мои руки заставили Полиника просить пощады? Мы вошли в сужающийся коридор, я оттолкнула двух улыбчивых, поставила их у стен и немного надавила. От боли они перестали смеяться — если бы я захотела, я заставила бы их молить о пощаде, но, подобно Иокасте, я не снизошла до этого, что для них было еще хуже. Так и оставив двоих стоять у стен, я обернулась, и одного моего взгляда хватило, чтобы та, что следовала за мной, отступила на несколько шагов.
— Хватит, — сказала я, — не прикасайтесь ко мне больше — никогда!
Девушки испугались: они все поняли, а Исмена обрадовалась. Из глубины своего отчаяния она послала мне слабую улыбку, на которую я ответила, как смогла. Я взяла ее за руку: нас двое, всего двое Эдиповых и Иокастиных детей. Берегись, беда, мы еще сразимся с тобой.
Поддерживая друг друга, мы продвигались вперед, и я почувствовала, что иду той же, немного танцующей, походкой, как Исмена. Мы вышли на площадь, толпа расступилась — поднявшийся шепот сострадания перешел в рев.
На верхней ступени, ведущей в зал собраний, на троне восседал Креонт, по сторонам трона — советники. Красивый, спокойный, величественный, при нашем появлении он поднял руку со скипетром и со своей опасной учтивостью вынудил нас ему ответить.
С другой стороны площади стояло, прислоненное к высокому камню, тело Этеокла, обернутое в ткань с цветами Фив — красными и черными полосами; лицо брата было скрыто серебряной маской, и над ней поднималась только непокорная грива волос. Тело Этеокла, водруженное на поленья, сложенные для костра, который должен был вскоре уничтожить его, было огромно, царило над площадью. Исмена тоже почувствовала это: царственное присутствие смерти свело к тщете земное могущество Креонта, и мы остановились, пораженные: Этеоклово тело, прислоненное к камню, нависало над нами, как волна, которую я некогда вырубала из камня вместе с Эдипом и Клиосом. Воспоминание это захлестнуло меня, заполнило всю — без остатка — грохотом бури.
Наверное, я произнесла вслух: «Он погубит нас», — потому что Исмена обернулась ко мне и прошептала:
— Это неправда, Этеокл — как Эдип: он путник на дороге.
«Но на дороге страстей», — подумала я. Страсти эти никуда не делись, они в напряжении мощного тела, они под серебряной маской, чей покой скрывает еще отблеск желания, отзвук дикой жизни, тень исчезнувшей улыбки.
Когда мы добрались до Гемонова места у подножия костра и сели, сразу же запели трубы. Креонт поднялся на своем возвышении.
— Пусть женщины и жрецы совершат ритуалы, подобающие мертвому царю и фиванскому герою, — произнес он.
Женщины — это мы, сестры.
— Совершим ритуал по нашим двум братьям и от имени всех женщин.
Исмена согласно кивнула.
Когда мы закончили, положили соль на серебряные Этеокловы губы и возжгли вокруг его тела ладан, мы снова заняли места подле Гемона. Он был крайне взволнован и ждал чего-то не предусмотренного церемониалом. И это случилось: Васко вывел на площадь под уздцы Света, белого жеребца Этеокла, с которого были сняты все украшения. Он, казалось, светился исчезающим светом дикого рассвета, и свет этот неумолимо напоминал Полиниково сияние. Свет двигался, будто танцуя, и восхищенный шепот взлетел над толпой — Креонт же бесстрастно хранил молчание.
Гемон представил народу коня, как будто отдавал последнюю почесть погибшему царю. Совершенство скакуна и контраст его белоснежной шкуры с черно-красными полосами, обвивавшими Этеоклово тело, и с его серебряной маской поразили нас с Исменой — мы как будто увидели обоих наших братьев.
На мгновение Васко оказался рядом со мной.
— Я соврал тебе, мне хотелось… Хотелось… Слишком поздно…
— Ты имел право и мог, — ответила я.
Что я сказала еще, не знаю. Сказала — и теперь невозможно вспомнить что. Отчаянное лицо Васко вдруг осветилось внутренним светом. Он приблизился к костру, схватил Света за подгуздок, Гемон — справа. Испуганный жеребец попытался было встать на дыбы, но у Васко и Гемона блеснули в руках ножи — и вот уже Свет принесен в жертву, раздалось ржание, он зашатался и рухнул на поленья.
