Юрий Мушкетик - Семен Палий
Орлик не отозвался. Помявшись немного, он обратился к гетману:
— Значит, нас под руку Меншикова назначают? Он ведь и над украинским войском начальником назначен.
— Вот, Орлик, все, что я заработал за долголетнюю службу. Как это царь еще не Палия командующим назначил! Что ж, я ко всему привык. Только прискорбно, что даже самому поганому наймиту и то большая благодарность. Взвесил я все, Филипп, и вижу, — не по пути нам с Петром. Разные шляхи у нас… Ну, иди уж. Да позови ко мне Демьяна.
Орлик вышел. Через минуту в гетманской опочивальне появился верный прислужник Мазепы Демьян.
— Отнеси это письмо Мотре, только гляди, чтоб никто не видел.
— Знаю, не первый раз.
— Знаю, что знаешь, а еще раз говорю. Если кто доведается, тебе головы не сносить. В письме обручик. Обещай что угодно, лишь бы вышла на свидание. И еще раз говорю: гляди, сейчас не так просто, как раньше было. Мелашке денег дай, через Мелашку и передавай письмо, она все знает и Мотре верна. Все. Вернешься — сразу ко мне.
Демьян исполнил все точно, как требовал гетман. Но Кочубеиха, пристально следившая за дочерью, все же нашла это письмо. Она сразу пошла к мужу.
— Вот послушай, как крестный дочке пишет: «Сердце мое, любимая Мотренька. Поклон свой отдаю твоей милости, любовь моя, а при поклоне посылаю книжечку и колечко диамантовое, какое имею самое наилучшее, прошу я то милостиво принять, а даст бог, и с лучшим поздравлю. Сама знаешь, как я безумно тебя люблю, еще никогда на свете не любил так. С тем целую в уста коралловые, моя лебедушка коханая».
— Мотря, иди сюда. Куда она запропастилась? Мелашка, позови Мотрю.
Мотря весело вбежала в дом, но увидев в руках у матери письмо, остановилась как вкопанная и побледнела.
— Дай сюда перстень мазепин! Я его сейчас же обратно отправлю.
— Никакого перстня я не брала, не знаю, о чем вы говорите.
— А, так ты еще родителям в глаза лгать будешь! Мотря, не яри мое сердце, стыда ты не боишься… Дай сюда перстень, и чтоб за ворота ногой не смела ступить.
— Не брала я, не знаю ничего.
— Василь, куда ты смотришь! Какой ты отец? Ты всегда потакал ей, не разрешал никому пальцем ее тронуть, вот и получай теперь. Возьми да проучи добре, чтоб…
— Попробуйте только!
— Что, гетману пожалуешься? Иди жалуйся!
Кочубеиха ударила Мотрю по щеке. Мотря вскрикнула и с плачем выбежала из комнаты.
С этого дня из дома Кочубея навсегда исчез прежний покой. Как ни следила Кочубеиха, — даже челядь для этого приставила, — Мотря получала письма. Плача, читала их, спрятавшись ото всех.
Письма были ласковые, иногда полные отчаянной мольбы. Гетман писал, что дальше так жить не может, что с ума сойдет, просил прислать ему прядь волос, лоскуток сорочки, а однажды Мотре показалось даже, что она видит на письме следы слез.
Всегда, спокойный Кочубей не находил себе места и, когда жене удалось перехватить еще одно письмо, сам избил дочь.
На следующий день Мотря исчезла из дому. Ее искали до вечера, разослали людей по родственникам, по знакомым, — нигде не было. В доме наступила скорбная тишина, какая бывает, когда кто-то должен умереть или уже умер.
По Батурину полетели слухи, один другого удивительнее: «Кочубеева дочка сбежала к Мазепе», «Мазепа выкрал Кочубеевну», «Гетман и Мотря уже повенчались в Замковой церкви».
Что было правдой, что вымыслом, — проверить было трудно, только слухи эти дошли и до Кочубея. Кочубеиха плакала, угрожала и в конце концов накинулась на мужа, обвиняя его во всем случившемся.
Кочубей побежал в конюшню, сам оседлал коня и поскакал на Гончаровку, во дворец гетмана. Мазепы там не было — обмануть генерального судью не имела права даже гетманская стража. Тогда Кочубей погнал коня в Бахмач. Там, близ хутора Поросючка, в двух верстах от города, в лесу стоял второй дворец гетмана.
Мазепа сам вышел навстречу Кочубею и ввел его в маленькую, устланную коврами приемную.
— Пан гетман, — еще не отдышавшись и не присев по приглашению Мазепы, начал Кочубей. — Отдай дочку! Не чуял я, какая беда собиралась над моей головой. В горе превратилась моя радость, не нашел я в дочке утехи. Не могу людям в глаза смотреть, ославил ты меня.
— Сам себя на посмешище выставляешь. Жинке своей укороти язык, ее слушаешь.
— Не жинку слушаю, сердце свое слушаю… Отдай дочку, пан гетман!
— Нет у меня твоей дочки, напрасно ты и меня и себя тревожишь. Езжай отсюда с богом.
— Никуда я один не поеду. Все говорят: она здесь.
— Что ты мне голову морочишь? Сам выгнал дочку, а ко мне привязался… А хотя и здесь она, так что с того? Не отдам я ее.
— Христом-богом молю: отпусти… Молодая она, глупая, над тобой же люди смеяться будут.
— Пусть лучше над тобой смеются.
— Иван Степанович, пан гетман, пожалей мою седую голову.
Кочубей заплакал. Даже у Орлика, который слушал под дверью, шевельнулось в сердце нечто похожее на жалость.
Гетман позвал гайдуков:
— Проводите судью, у него горячка еще не прошла.
И вышел за дверь.
— Отцовское проклятие упадет на твою голову! Запомнишь ты Кочубея. Я уже давно вижу твои черные дела! — крикнул Кочубей вслед Мазепе.
Кочубей с некоторых пор заметил странную неуверенность в поведении гетмана. Однако достоверных доказательств не было. Сейчас Кочубей вспомнил: когда возвращались после рады в Жолкве, где был сам царь, Мазепа завернул в поместье пани Дольской с каким-то монахом, который раньше бывал у гетмана. Что это был поляк, Кочубей знал наверняка, но зачем Мазепа ездил с ним, какая велась между ними беседа, — этого он знать не мог.
И еще вспомнил Кочубей, как однажды, выпив лишнюю чарку, полковник Горленко сказал при всех:
— Народ плачется, гетман, казаки тоже нарекают на тяжкие поборы. Все мы за душу Хмеля бога молим, что нас от ляхов вызволил. А твои кости внуки проклянут, если ты казаков оставишь в такой неволе.
На это тоже подвыпивший Мазепа ответил:
— То не я, не моя то воля, сами знаете, кто виноват в этом. Даст бог, покончим с ярмом Петровым, не за горами тот день…
Это и еще кое-что припомнил сейчас Кочубей. Он и раньше задумывался, но таил свои догадки — сам их боялся.
Теперь, приехав домой, Кочубей долго беседовал с женой.
— Чего же ты раньше молчал, грех брал на душу? Таил такие дела мазепины? Разве тебе генеральным судьей быть? Эх, ты! Ну, да хоть теперь надо вывести его на чистую воду.
— Как выведешь, чем докажешь? Трудно будет одолеть нам его. Боюсь я кому-нибудь слово молвить. Ты-то не знаешь, а я знаю, какие уши у гетмана, чуть ли не по всему свету.
— Не бойся ничего. Давай попробуем послать туда Микиту, он сметливый хлопец. Сиротой взяли мы его в дом, в люди вывели, он нас не доведет до гибели.
Выслушав все, Микита согласился пробраться на Поросючку.
— Если попадешься, Микита…
— Скажу, что к Мелашке шел. Да оно и правда, Мелашка сама ко мне подкатывалась.
В этот вечер гетман сидел за столом один и с нетерпением ждал, когда в соседней комнате Орлик закончит писать.
— Скоро ты? — то и дело кричал в открытую дверь Мазепа.
Орлик писал молча. Гетман задумался. По лицу скользнула улыбка. «Мотря, верно, не спит еще. Ждет. Что бы ей такое подарить назавтра? Демьян что-нибудь придумает».
— Княгиня Дольская через одного валаха письмо прислала, — раздался у него над ухом голос Орлика.
Мазепа даже вздрогнул от неожиданности, а Орлик спокойно положил, перед ним письмо.
— Почему раньше не доложил?
— Твоя милость наказал, чтобы личную корреспонденцию вечером подавать.
— Чорт ее просит об этой корреспонденции! Когда-нибудь погубит она меня. Волос долгий, а ум короткий. Читай!
Орлик приблизился к свече, прикрытой от глаз гетмана зонтиком, и вынул цифирное письмо. Вынул и другое, маленькое, сломал печать и только тут заметил посредине четко выведенное «Stanislaw crol». Быстро скользнул по письму глазами.
— Читай, чего молчишь? Ты же цифирные и без перевода читать можешь, да и ключ от них у тебя.
— Я без ключа любую цифирь разберу. Только тут одно письмо шифрованное, а другое — нет. Нешифрованное от Станислава.
— От Станислава? Быть не может!
— Может. Вот подпись и печать.
— Дай сюда!
Тихо прочитал.
— Ведьма, а не баба! Знаешь, чем это пахнет? — гетман мрачно провел ребром ладони по шее.
Наступило долгое молчание.
— Отправить царскому величеству это письмо или придержать? — спросил, наконец, Мазепа.
— Ваша вельможность сам благоволит рассудить своим высоким разумом: послать надо, этим свою верность еще крепче докажешь, — не то с усмешкой, не то серьезно ответил Орлик.
— Цифирное прочитал? О чем Дольская пишет?
— Ксендза посылает, просит к ним переходить, с запорожцами договориться.
