Андрей Посняков - Московский упырь
– О грамотах? – понятливо усмехнулся Иван. – Тех, что из монастыря Сен-Мишель выкрали… Дмитрий говорил – фальшивые они, помнишь?
– Угу… А если… – Митька еще раз оглянулся и говорил уже так, что было еле слышно слова.
– А если не фальшивые? – Молодой дворянин чуть приподнялся в стременах, улыбнулся. – И что с того, Митька? Теперь-то какая разница? Дмитрий-то уже коронован! Законный государь. И что с того, что, может, обман все и прав он на престол никаких не имел? Что, у Бориса Годунова большие права были? Но ведь царствовал же, и не так уж плохо… просто не повезло ему. А Дмитрий, мне кажется, не самый плохой царь, правда, не без недостатков. Да ведь один Бог безгрешен! Дмитрий же старается править по чести. В приказах порядок навел, жалобы людские самолично – два раза на седмице – разбирает, со всеми запросто – ну, это ты и сам знаешь. Университет собирается открыть – так что мы с тобой, Митрий, скоро московскую Сорбонну увидим! Ну, расточителен, правда, и не без щегольства… И по девкам… Помнишь, я рассказывал, он с князем Михайлой в лупанар, в кибитки приезжал к веселым девкам? Да разве ж то большой грех? Тем более молод государь, не женат. Ты французских королей вспомни! У каждого, окромя жены, еще с десяток любовниц, а то и больше! И все об том знают, и ничего, еще больше своего государя любят.
– Не забывай, у них вера другая, – возразил Митрий. – Да и привык народ русский, что государь – навроде Господа Бога. А значит, святым должен быть, безгрешным. Иначе не примут… Вот и Дмитрий… После обеда не спит, обычаи православные нарушает… Что с того, что хороший царь? И в самом деле, хороший, да вот только, кажется, не воспримет его люд московский. Царь царем должен быть – жестоким, кровожадным, чтоб все боялись!
Иван вздохнул:
– То верно. Жаль, не знаем мы других стран обычаев. Отринули в благоглупой своей гордыне: мы, дескать, Третий Рим, а остальные все нам и в подметки не годятся. Нет чтоб чему доброму поучиться – не грех ведь и в России университеты открыть, Академию Наук даже! О том и государь неоднократно боярам говаривал, невежеством упрекая!
– Зато они его и терпеть не могут… Говорят, латынянам продался.
– Говорить все можно… Глазам своим верь – не слухам. Ну, костел разрешил, так ведь католиков на Москве много, должны ж они где-то молиться? Вон лютерские немцы храм выстроили, а католики чем хуже? А что в католическую веру народ русский будут переводить – то ложь несусветная, к тому ж и неумная. Дмитрий что же – совсем без мозгов, задумать такое? Ну, деньги из казны тратит, оно, конечно… Казакам да наемникам заплатил честно – до сих пор все пропить не могут. А вот города русского ни одного никому не отдал! Даже крепостицы малой… А говорили… Нет, Митрий, я так мыслю – не самый плохой государь Дмитрий, даже получше многих! И мысли у него правильные. А что щеголь да бабник… Так ты Анри французского вспомни!
– Да, – Митрий кивнул. – Непросто сейчас государю. Трон занял недавно – ни с кем нельзя ссориться – ни с наемниками, ни с казаками, особливо – с боярами, их он зря раздражает.
– Да не раздражает… Вон и Шуйских простил, и всех, кто при Борисе в опале был, из ссылок вернул… Думаю – зря, наверное. Чиновную сволочь прижал – молодец, а вот с боярами-то потруднее будет.
– Эвон, смотри-ка! – Митрий кивнул вперед, на мчащегося во весь опор всадника в красном польском кунтуше с золоченым шнуром. Парни едва успели отвернуть лошадей… А всадник вдруг взвил коня на дыбы, обернулся:
– А! Эвон кто тут ездит!
– Государь! – разом прошептали приятели и от неожиданности поклонились на французский манер – не слезая с коней, лишь сняли шапки.
– Вот, правильно! – улыбнулся Дмитрий. – А то надоело уже: куда ни придешь, все в ноги кидаются да лбом об землю бьются. Прям ужас один! Дикие какие-то люди… И эвон… – Он с силой ударил ногой в забор, отчего сразу же повсюду залаяли псы. – Оград настроили, собак завели – не подойди, не сунься! Святая Богородица дева, как же я ненавижу эти московитские заборы! Кажется, здесь повсюду они, повсюду – и на улицах, и в сердцах, и в душах. Разрушил бы, приказал… да понимаю – рано. Порядок в городе нужно установить, всех лиходеев, разбойников выловить – да на далекие севера, в Югру, в Пермь, повыслать. Вот, кстати, как Земский двор себя чувствует?
– Да ничего, государь, – друзья опять поклонились. – Служим.
– Ошкуя поймали? Что удивляетесь? О том уж вся Москва давно судачит.
– Э… ловим, государь.
– Долго, парни, долго! Смотрите, ужо, не пожалую… Не посмотрю на знакомство… Ох эти заборы! – Дмитрий вдруг застонал и обхватил голову руками. – Ох эти души московские… Закоснели в чванстве своем, и переделать их – никакой жизни не хватит.
– Главное начать, государь, – негромко произнес Митрий.
– Что ты сказал? – Царь вскинул глаза и вдруг улыбнулся. – Ах да, начать… Ну, конечно, кто же, если не я?
Дмитрий, казалось, смеялся, но темно-голубые глаза его смотрели серьезно, строго.
– Вы ловите, ловите ошкуя-то, – поворачивая коня, напомнил он. – Я Овдееву накажу, чтоб каждодневно докладывал. Ну и прочий лихой люд забывать не надо – разбойников, прохиндеев, мошенников. Целыми шайками уже на Москве орудуют и живут, говорят, припеваючи. Выловить и пересажать! – Царь нервно махнул рукой. – Всех! Впрочем, это не вам, начальникам вашим заданье. Эх… День-то какой славный! И солнышко, и не жарко. И чего безлюдно так? Спят все, что ли?
Иван улыбнулся:
– Вестимо, государь, спят. Как же не поспать после обеда?
– Хм, спят они… – Дмитрий презрительно усмехнулся. – А вы что же не спите?
– А у нас дел невпроворот, некогда.
Царь вдруг расхохотался:
– Вот и мне некогда. А все остальные, видать, все успевают… Либо ни к чему не стремятся. А потом жалуются – бедно, мол, живем, обнищали все, подачек от государства просят. Эх, приучил Годунов! А вы не спите, а пошевеливайтесь – тогда только из нищеты и выберетесь… Ну, погодите! – повернувшись в седле, Дмитрий погрозил плеткой заборам. – Дайте срок, ужо расшевелю ваше сонное царство! И заборы сроете, и клумбы-цветники разобьете, и детей в университеты отправите… а то и за границу. Вот, кстати, вы ж, кажется, в Сорбонне учились?
– Да, государь.
– Вот и заходите ко мне, скажем… ммм… на той неделе! Поговорим. А пока – прощайте, некогда с вами.
Стегнув коня плетью, царь ускакал, разбрызгивая грязь по заборам. А приятели, переглянувшись, подозвали пробегавшего мимо парнишку:
– Эй, паря, где тут хоромы Гермогена Ртищева?
– Это парсунника-то? – ковыряя в носу, переспросил мальчишка. – А эвон, где ворота нараспашку. Вы заходите без опаски – собаки там нет… Зато есть сторож с пищалью, коль с воровством каким пришли – выпалит! – Парень с уважением покачал головой. – Третьего дня Петруху Драчливы Руки прострелил насквозь. Так и помер Петруха-то, кончился. А хотел, вишь ты, дровишек украсть да пропить. Не наш он был, Петруха-то, с Остоженки, наши-то все Гермогена-парсунника знают – уж никто за ворота не сунется. Да и брать у него нечего – злата-серебра не нажил, все на парсуны свои извел.
– На парсуны… – задумчиво повторил Митька. – Знать, хороший человек Гермоген. Художник!
«Хороший человек» проживал в хоромах небольших, но славных, из аккуратно рубленных в лапу тесаных бревен. Две избы на подклете соединялись переходом – сенями, к которым было пристроено высокое резное крыльцо с галереей, к сеням же примыкала и высокая – в три этажа – повалуша, или светлицы, как ее называли по-новому. Кому спальня, кому крепость, а здесь, судя по большим стрельчатым окнам, – художественная мастерская. Все строения были крыты дорогим смоленым тесом, более дешевая дранка использовалась лишь для амбара и бани. Во дворе чисто, чинно, никакой живности – гусей, кур, уток – не видать, как и не слышно, чтобы где мычали коровы либо блеяли овцы.
– Кто такие, зачем? – Едва приятели заглянули во двор, сидевший на галерее седенький мужичок без лишних слов наставил на них длинный ствол увесистого, узорчато изукрашенного ружья – мушкета – с недешевым кремневым замком.
– Иван Леоньтев сын с Дмитрием, приказу Земского служилые люди, к господину Гермогену Ртищеву по важному делу.
– Господин Гермоген давно уже не принимает никого ни по каким делам, – улыбнувшись, поведал сторож. Он говорил по-русски довольно чисто, но все равно чувствовалось, что это не был его родной язык. И борода не русская – небольшая, аккуратно подстриженная, остренькая, – да и одет в короткий польский кафтан.
– Не принимает? – усмехнулся Иван. – А ты, мил человек, передай, что мы служили с его покойным братом, думным дворянином Андреем Петровичем!
– Вы – люди Андрея Петровича?! – положив на лавку пищаль, изумился старик. – И – по важному делу?
