Наоми Френкель - Смерть отца
Сосны в саду выглядят, словно вырезанными из темной бумаги. Флаг на древке борется с ветром. Ни один лучик света не пробивается из темных, наглухо замкнутых домов.
– Уважаемый, – голос священника глух, – может, это не является чертой мужчины, излить свое сердце, как я это сделал сейчас. Но в эти наши дни возникает в тебе желание как бы вписать собственную судьбу в сердце ближнего. В эти дни ты ощущаешь на каждом шагу врага, который покушается на тебя и на все, что тебе принадлежит. Ужасный, угрожающий враг обессиливает тебя, забирает у тебя силу суждения и действия. Нервы сильно напряжены в последние месяцы. Не в борьбе между общим и частным – корень наших бед. Именно в наследии наших предков этот корень зла, дурное семя. Малоценны периоды позитивные. Сильно влияют периоды отрицательные. Иногда мне кажется, что все мы носим в себе неизлечимую болезнь.
«Период монстра», – думает про себя Гейнц, – когда мир испытывает разрывающие его родовые схватки, прорывается урод-монстр, умерщвляет роженицу и мстит тому, кто его зачал».
– Да, господин священник, все мы больны, – Гейнц неожиданно приближает голову к лицу священника, – господин священник, быть может, вы примете приглашение от человека, считающего себя вашим другом? Завтра мы с моим другом едем в «путешествие выздоровления», можно так сказать.
– Путешествие выздоровления? – удивляется священник.
– Да. Вырвемся из этого хаоса улиц Берлина в тихий заброшенный уголок. Может, эта тишина излечит наши напряженные, я бы сказал, обнаженные нервы? Вы присоединитесь к нам, господин священник?
– С удовольствием, – говорит священник после минутного колебания. – Путешествие выздоровления – хорошая идея. Если бы вы могли подождать меня один день, я бы присоединился к вашему путешествию.
– Подождем вас, господин священник. С радостью подождем.
В зале тем временем все вернулись на свои места у маленьких столиков. В темной тени, стоящей рядом с госпожой доктором Гирш, узнает Гейнц своего отца, выступающего сейчас перед любителями творчества Гете. Тень почти не движется. Только иногда оратор поднимает руку, быстро падающую на стол, словно она слишком слаба, чтобы долго быть поднятой.
– Холодно, – вздрагивает Гейнц, – холодный ветер. Пожалуйста, вернемся в зал, к почитателям Гете.
– Вернемся, – говорит священник и кладет руку на плечо Гейнца.
* * *– …Чтобы ответ моему другу доктору Гейзе был абсолютно понятен, – подводит итог обсуждению господин Леви, – я повторю вам, уважаемые дамы и господа, между миром Гете и нашим миром существует глубокая пропасть. Но я не поддержу того, кто не знает, как навести мост над этой пропастью. Да, Гете в «Вильгельме Мейстере» отказался от аристократического мира личности, продолжателя аристократизма наших отцов, их многолетней рафинированной династии, но отказался с большой болью. Власть большинства не всегда власть правды. Ведь он говорит: «Нет более отталкивающей вещи, чем большинство, состоящее из крепышей, легко приспосабливающихся лгунов и трусов, массы с сильными кулаками, не знающей, чего она хочет». Уважаемые, в Германии сегодня около шести миллионов молодых людей без будущего, не то, что они лишены работы, они лишены надежды. Молодежь без надежды, по сути, нонсенс. Но это есть большинство в наши дни. Не стоит полагаться на исторический процесс, который исправит эту ситуацию с большинством. И если такова историческая судьба, восстанем против судьбы!
Шпац из Нюрнберга приблизился вплотную к оратору. Щеки его горят от волнения. Он беспрерывно рисует выступающего господина Леви в своей тетради. Почитатели Гете немного устали, то там, то здесь кладет человек голову на руки. Дым от сигарет все гуще. Артур Леви кашляет. Ему трудно говорить. Он отпивает из чашки чай, который Фрида поставила перед ним на столик. Ладони его потеют. Он чувствует, что обязан договорить свою речь до конца. Сильный приступ кашля прерывает его речь. Испуганный Шпац из Нюрнберга закрывает свою тетрадь. Фрида отводит господина Леви в одно из мягких кресел. У столиков перешептываются почитатели Гете.
– Зачем ему все это нужно? – сердито говорит дед Эрвину и Гейнцу. Дед только что зашел в зал. Он всегда приходит к концу собраний. Эрвин, замерев, стоит у полки книг и смотрит на общество любителей Гете. В его светлых волосах протянулись седые нити. На, казалось бы, веселом его лице – хмурая пелена, подобно туману. Из кармана торчит вечерняя газета с заголовком:
«Пойманы нацистские убийцы! Похороны рабочих – в субботу!»
Эрвин слушает выступающих и неважно себя чувствует.
«Для Герды здесь самое подходящее место, – думает он, – Герда сразу же нашла бы связь между словами доктора Гейзе, господина Леви и своим коммунистическим мировоззрением. У Герды все просто. Со всех сторон ручьи текут в одну широкую реку, все дополняет друг друга, все выстраивается воедино. Только я выпадаю из ее гармоничного мира. Несомненно, Бог оделил ее таким избытком чистоты, что вся скверна, сошедшая в мир, к ней не прилипает. Жили бы мы в эпоху этого уважаемого тайного советника, я бы мог ее купить нежными любовными стихами. Сегодня нас разделяет страх. Я убегаю от партии, которой служил верой и правдой много лет, убегаю от себя, и также… да, от чистейших глаз моей жены. Если бы я нашел в стихах великого поэта определение страха, примкнул бы и я к Ассоциации любителей Гете. И что я тут делаю? Внимаю великому «да» Иоанна Вольфганга Гете, поэта, гражданина, аристократа духа, всем явлениям жизни, и прошу у его поэзии не отражение моего облика, а выражение отчаяния и полного отрицания».
Эрвин непроизвольно извлекает газету из кармана, кладет перед собой на столик, взгляд Гейнца падает на отпечатанный красным цветом заголовок.
– Нацистские убийцы пойманы! Аллилуйя! – восклицает он, и кладет руку Эрвину на плечо.
– Говорит, говорит и говорит, – гневно указывает Гейнцу дед на ученую госпожу, – Артур еле держится на ногах.
– …Истина и свобода, – ораторствует госпожа доктор Гирш, – понятия, которые во все времена идут рука об руку. Понятия эти являются частью человека, в сердце которого живет эта идея. Гете называет истину «тайным открытием». Я полагаю, что он имел в виду страшное напряжение, вечно сопровождающем человека, ищущего истину.
Взгляды Гейнца и Эрвина встречаются.
– Нет конца болтовне, – кипит дед. И, словно почувствовав на себе гневный взгляд деда, почтенная ученая женщина завершила речь и села на стул.
Стулья задвигались. Кукушка в передней возвещает одиннадцать часов. Почитатели Гете собираются расходиться. У дверей уже стоит Артур Леви, платок в одной руке, а другой он пожимает руки выходящим гостям. Иногда проводит платком по лбу, иногда отирает рот. Дед не спускает с него глаз. Посреди зала стоят Оттокар, доктор Гейзе и Шпац из Нюрнберга.
– И здесь, – Шпац подтягивает штаны и указывает на тетрадь, лежащую открытой на столе, – квадратная башня варваров. Тут небольшая церквушка с картинами Гольбейна и резными фигурами из дерева Вейта Штоса. Прекрасные вещи! Гитлер будет стоять здесь, у круглой башни. Это самое высокое место в Нюрнберге. Я спрашиваю вас, уважаемые господа…
– Домой, – шепчет дед на ухо Шпацу, – мой сын себя плохо чувствует.
– Но, доктор Леви, доктор Леви, – Шпац бежит к двери.
Леви прижался к стене, вытирает лоб. Он протягивает руку Оттокару:
– Надеюсь, что на этой встрече в моем доме вы нашли то, что необходимо вашему делу и, главное, спокойствие духа.
– Я нашел много для себя важного в вашем доме и в деятельности Ассоциации почитателей Гете, уважаемый хозяин.
* * *Старый садовник один остался в «священном зале». Он расставляет столы и стулья. Неожиданно его взгляд натыкается на забытую на столе газету: «Пойманы нацистские убийцы». Садовник, присев, читает заметку, в которой детально описывается убийство. Ужасное событие произошло в конце дня: село было полно людей, а убийцы спокойно вошли в дом, как добрые гости.
– Скотское убийство, – бормочет садовник, – и ни одного порядочного человека не нашлось во всем селе.
Он поднимает взгляд к Иисусу на стене, ищет отклик своей боли в страдающем лице, но тяжелый взгляд распятого Бога не обращен к нему, а смотрит поверх его головы в пустоту. Садовник вздыхает, складывает газету и гасит свет в «священном зале».
* * *Темно и в комнате Иоанны, но она еще не сомкнула глаз. Темнота до того густа, что даже очертания мебели не видны. Но Иоанна видит многие вещи. Воображению ее нравится тьма, она мысленно рисует множество картин. Так было всегда, но сегодня Иоанна не уплывает далеко в своем воображении. Она остается здесь, в своей кровати, и граф около нее, и он нашептывает ей нечто очень приятное, еще и еще раз говорит, что они друзья, пока не открывается дверь, и в свете коридора Иоанна видит отца, и мгновенно крепко закрывает глаза. Но когда отец приближается к ее кровати и нагибает над ней голову, быстро говорит:
