А. Сахаров (редактор) - Елизавета Петровна
Его собеседник и собутыльник Семён Кривой был того же поля ягодой, только иной – более рафинированной и тонкой марки. Ванька попался, а Кривой умер в богатстве и почёте уважаемым церковным старостой.
Мы уже не раз называли его «старичком», хотя на самом деле он был вовсе не стар. В 1730 году он служил подканцеляристом сыскного приказа и был любим начальством как чиновник аккуратный, трудолюбивый и умный. И вдруг случайно раскрылась целая серия искусных подлогов. Пошли дальше: обнаружили шантаж и лихоимство. Семёна били плетьми и сослали в Сибирь.
В Сибири Семён многому научился. Он понял, что действовал глупо, так как «попадаются только дураки», и дал себе слово, что если царская милость вернёт его из ссылки, то он будет действовать умнее.
В те времена каждое следующее царствование неизменно бывало в оппозиции к прошлому. Кого в прошлое царствование миловали, того в новое – ссылали, кого в прошлое ссылали, того в новое царствование миловали и награждали. Наградить Семёна Кривого было решительно невозможно, но из ссылки его вернули. Приехав в Петербург, Кривой нашёл ход во дворец и сумел определиться – это было уже при воцарении Анны Иоанновны – истопником в царские комнаты.
Вследствие битья плетьми и ссылки здоровье Кривого так надломилось, что в тридцать пять лет он казался стариком. Даже топка печей была ему работой непосильной. Но он смотрел на это только как на переходную ступень, надеясь войти в милость. Случай представился ему, когда он однажды ответил обратившемуся к нему с каким-то вопросом принцу Антону на довольно сносном немецком языке. Принц, отчаянно скучавший, разговорился с ним, Кривой рассказал, что языку научился у бывшей квартирной хозяйки-немки, что под суд и в Сибирь попал из-за начальства, которое само якобы заставляло его мошенничать, а потом и выдало с головой. Принц покачал головой, лишний раз ругнул «проклятые русские порядки» и обещал принять участие в истопнике, достойном лучшей доли и выразившем желание вернуться к прежней службе.
В те времена между Бироном и принцем ещё не было обострённых отношений, а потому начальник Тайной канцелярии (то есть обер-палач) Андрей Иванович Ушаков с полной готовностью исполнил просьбу принца и взял в канцелярию Кривого. Он не назначил никакой ему определённой должности. «Будешь ничем и всем!» – коротко сказал он. Но Кривой предпочёл стать только «всем» и действительно стал им.
Он был всегда тих, вежлив, но, когда двое служащих выказали к нему строптивость, не желая признать в нём начальство, их постигла злая судьба, они умерли в пытках, которыми руководил сам Андрей Иванович. Никто доподлинно не знал, в чём винили пострадавших, и это ещё более подняло престиж Кривого. Мало-помалу он стал правой рукой Ушакова, умело отходя в тень и не компрометируя себя ни единым документальным доказательством. А кое-какие дела он тем не менее обделывал, так как всё богател и выстроил отличный дом.
Нет такого злодея или чёрствого человека, который не чувствовал бы привязанности хоть к кому-нибудь. Такой привязанностью был для Кривого принц Антон. Вот чем объясняется участие Кривого в облаве на Оленьку Пашенную, хотя это участие выразилось только в общем руководстве и переговорах со Столбиным: верный своему обету «не попадаться», Кривой в ночных насильнических экспедициях не участвовал.
Разумеется, Кривому легко было бы управиться и со Столбиным, и с его строптивой невестой, если бы к тому времени отношения между Бироном и принцем Антоном не дошли до открытой и непримиримой ненависти. Кривой знал, что Ушаков – самая преданная собака того лица, которое в данный момент стоит у власти, а потому если бы Столбина под вымышленным предлогом затащили в застенок и Столбин упомянул имя принца или выяснилось, что всё это дело затеяно в интересах принца Антона, то несдобровать бы и Кривому, и его покровителю. Вот почему пришлось прибегнуть к сложному удалению Столбина за границу.
Мы уже упоминали, что Ванька Каин и Семён Кривой сошлись в этой харчевне, чтобы закрепить своё соглашение относительно Алёны Трифоновой. Было решено, что Кривой доложит об этом деле Ушакову, скажет ему, что улики слабы и что бабу надо только «попужать немножко». Ушаков поручит это дело ему, Кривому, и они сладят.
– Только очень прошу тебя, Ванька, – в сотый раз повторял Кривой, – чтобы из этого дела какого худа не вышло! Ни для кого бы я это делать не стал, да ты свой брат, человек нужный.
– Уж известно, заслужу! – уверял Ванька. – Да ты не бойся! Я Алёну хорошо знаю: она так перепугается, что и словечка не проронит потом…
Он вдруг остановился и напряжённо уставился в одну точку.
– Ну что ты там увидел? – спросил его Кривой.
– А вот посмотри-ка на того купца, что буженину уплетает!
– А что на нём за разводы написаны? Купец как купец, заправский, всамделишний!
– То-то ли всамделишний? – кивнул Ванька, не отрывая взгляда. – Ты посмотри-ка только, как он ест! Разве серые купцы так едят?
– А может, он не серый купец. Мало ли, теперь они моду завели за границу сами за товаром ездить!
– А ежели он не серый купец, так почему в харчевню пришёл? Для богатых-то такие кабаки заведены – важнейшие!
– Пожалуй, ты прав, – сказал и Кривой, всматриваясь в «купца». – Вся повадка в еде у него какая-то не нашенская, а во хмелю, в еде да во сне лучше всего человек познаётся!
Тут Столбин, уже заметивший, что он стал объектом усиленного внимания, кончил есть и, как мы уже говорили, кинув на стойку деньги, быстро ушёл из харчевни.
– Батюшки, да может ли это быть? – шепнул Кривой, смотря вслед уходящему и от волнения хватая Ваньку за руку. – Я ведь по глазам да по голосу человека через сто лет узнаю!
– А, так я был прав! – с торжеством воскликнул Каин.
– Прав или нет, это будущее покажет. А теперь, Ванька, беги скорее да выследи мне этого молодца. Если выследишь, сразу хорошее дело в Петербурге сделаешь!
Каин, не расспрашивая долее, поспешно вышел из харчевни и, завидев в сгущавшейся тьме высокую фигуру «купца», принялся осторожно выслеживать его.
«Что делать? – тревожно спрашивал себя Столбин. – Я не могу навести этого молодца на подозрение царевны, а это неминуемо будет так, если я дам ему выследить, куда иду. Но с другой стороны, я не могу долго крутить его по улицам, потому что теперь и без того четвёртый час и мне во что бы то ни стало надо успеть повидать её высочество до того, как барон приедет к Шетарди… Что же делать? Что же делать?»
Вдруг луч надежды блеснул ему издали. У большого дома вдали висел тусклый фонарь, свет которого казался окружённым радужной каёмкой. Столбин сильно потянул в себя воздух – да, оттуда, с той стороны, несло сыростью, туманом! Ну конечно, после сильных морозов в Петербурге к вечеру обычно бывает туман, который надвигается с Невы. Столбин шёл по направлению к Фонтанке, будучи уверен, что чем дальше, тем гуще будет спасительная пелена тумана!
Не ускоряя шага, Столбин шёл всё вперёд и вперёд. Наконец, достигнув перекрёстка, где туман был уже совсем густ, «купец» быстро перебежал на другую сторону и стал красться в тени сумрачной вереницы домов в обратном направлении. Он слышал, как преследователь ускорил шаги. Вот на перекрёстке, еле-еле освещённом слабым светом фонаря, в тумане скользнул неясный силуэт Ваньки, бегом направившегося влево. Каин потерял след!
Столбин продолжал неподвижно стоять, боясь, что Ванька вернётся, услышит шум его шагов и опять начнёт преследовать его по пятам…
Но вот послышался скрип полозьев: навстречу Столбину быстро ехал крытый возок. Столбин сошёл на мостовую, дал ему поравняться с собой и ловким движением вскочил на задок. Возок быстро помчал его прочь от опасного места. Убедившись, что невольный благодетель едет как раз в нужном ему, Столбину, направлении, «купец» облегчённо перевёл дух.
IV
ЦАРЕВНА
Купца Алексеева знала во дворце Елизаветы Петровны вся дворня: всем было известно, что цесаревна любила его, подолгу болтала с ним и охотно покупала у него духи, мази и притирания, которые купец получал из-за границы от лучших парфюмеров. Поэтому его без всяких задержек провели в маленький будуар, где около жарко топившейся печки сидела, съЁжившись в комочек, царевна Елизавета, зябко кутавшаяся в подбитую горностаем накидку.
К описываемому времени, всЁ ещё оставаясь красивой и привлекательной, Елизавета Петровна располнела настолько, что английский посланник Финч, уполномоченный своим правительством поддерживать Брауншвейгский дом, а потому старавшийся наблюдать за всеми подпольными политическими интригами, с пренебрежением говорил про царевну: «Она слишком жирна, чтобы строить заговоры!»
Да, безжалостное время брало своё – царевне было уже более тридцати лет, а ведь жить она начала очень рано…
Елизавета Петровна родилась в очень радостный для её великого отца день – 19-го декабря 1709 года, когда Пётр после Полтавской битвы торжественно въезжал в Москву с длинным кортежем пленных. В детстве и юности царевне негде было набраться хороших примеров – достаточно сказать, что первыми словами, которые она стала произносить, были: «тятя», «мама», «солдат». Когда царевна немного подросла, её сдали на руки француженке-гувернантке, госпоже Латур, от которой Екатерина I требовала, чтобы её дочь прежде всего отлично говорила по-французски и великолепно танцевала менуэты. Из предисловия наши читатели уже знают, что царевну готовили в невесты французскому королю или принцу крови, а потому причины таких требований вполне понятны. Впоследствии в помощь Латур дали ещё несколько учителей-французов, но все их старания разбивались о непоколебимую лень царевны, которая сама признавалась, что чтение для неё – скука, а писание – мука.
