Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния
«О! Богом венчанный и Богом дарованный и Богом преукрашенный, Благочестивейший Самодержавнейший, Великий Государь Император Всероссийский! – читал по книге митрополит Палладий. – Прими скипетр и державу, еже есть видимый образ данного Тебе от Вышняго над людьми Своими самодержавия к управлению их и к устроению всякого желаемого им благополучия». В порфире со скипетром и державой Государь воссел на трон.
Слёзы катились по прекрасному лицу матери-императрицы Марии Феодоровны. Кажется, вчера вот так же короновали на царство её обожаемого супруга Александра Третьего. И он, молодой и могучий, восседал на троне в сверкающей алмазами короне…
Лучистые, полные любви взгляды слала супругу стоявшая в ожидании юная императрица. Сердце её полнилось счастливой гордостью, губы шептали слова молитвы.
Радостно, по-мальчишечьи, ёкнуло сердце у великого князя Николая Николаевича, когда он поймал на себе взгляд императора. Вчера ещё он покровительственно наставлял племянника Ники, столь не сведующего в делах военных. А сегодня на глазах сотен и сотен людей совершается великий и таинственный старинный обряд – на голову земного человека нисходит Божья Благодать. России, всему миру является Помазанник Божий, как таковой отныне он воплощает собой образ Божий на Земле.
Как в чудном сне, откликнувшись на его призыв, Александра Феодоровна сошла со своего места и опустилась перед августейшим супругом на колени на малиновый бархат, окаймлённый золотой тесьмой. Государь бережно возложил малую корону на голову августейшей супруги. Фрейлины императрицы закрепили её. Император поцеловал жену, подав руку, помог встать с колен. И они воссели на свои троны.
После выхода из собора их Величества поднялись на Красное крыльцо и, по обычаю, трижды поклонились народу. Над морем людских голов вознеслись к небу звуки великого гимна-прошения: «Боже, царя храни».
Опять трезвон колоколов, артиллерийские залпы салюта. Радость, любовь, благодать вместе с лучами майского солнца изливались на каждого из присутствовавших при короновании.
Во дворце их Величества принимали делегации от мусульманских подданных, чья вера запрещала им входить в христианскую церковь.
В отдельной зале, сверкавшей богатым убранством, робко теснились люди в простых одеждах. Когда император зашёл туда и сердечно поприветствовал их, среди иностранных царственных особ прошелестело недоумённое: «Кто такие? Почему император приветствует этих простолюдинов одними из первых?».
«Это подданные или потомки тех, кто некогда спас жизнь российским монархам», – отвечали им царедворцы.
В зале присутствовали потомки Ивана Сусанина, который погиб сам, но спас первого Романова от поляков. Были здесь низшие политические чины, спасавшие Александра Второго от убийц. Костромской крестьянин, выбивший пистолет у стрелявшего в государя Александра Второго террориста Каракозова…
…Вечером того же дня был дан торжественный ужин на семь тысяч персон. Нажатием кнопки, замаскированной букетом роз, коронованная императрица превратила Москву в сказочный сверкающий разноцветными иллюминациями город…
Но, чу! Слышите стук коготков, шуршанье волочащихся хвостов, похрустывание – крысы подгрызают алмазный трон. Пока их немного. «Корона царя была так велика, что ему приходилось её поддерживать, чтобы она совсем не свалилась», – скалит полустёршиеся зубы генеральша А. Багданович. (Тяжёлая корона давит на шрам от самурайского меча, государь, чтобы уменьшить боль, придерживает корону.)
«У государственного советника Набокова перед торжественным актом, когда он держал корону сделался понос и он напустил в штаны», – злословит А. Суворин. И не его ли газета в репортаже о коронации напишет, что на голову государя воздели «ворону», а исправляя опечатку, напишут «корову». Но ещё не случилось Ходынской давки.
8Гришань, айда с вечера, а то не достанется, – ходил вокруг Григория Стобыков, вздыхал.
– Одному скучно. Пойдём, а? Щепок возьму. Кулеш на костре сварим. А, Гришань? Хошь, на руках, хошь, на шее понесу. На лотерею корову выиграю, продадим… А то не достанется. Вся Москва прихлынула, поглянь, – приподнял Григория над головой. Насколько хватало взгляда северо-восточная сторона Ходынского поля пестрела флагами, желтели свежими досками ряды киосков. Ручейками и реками стекались на поле белые, цветастые платки, кепки, шапки, шляпы.
В честь коронования государя на Ходынском поле традиционно проводились народные гулянья. Бесплатно поили мёдом и пивом, устраивали игры, лотереи, раздавали царские подарки[30].
Ходили слухи, что на этот раз угощения и подарки будут особенно знатными.
– Видал, какая прорва народу? – Стобыков бережно поставил Григория наземь. – Я верёвку уж припас.
– Зачем?
– Корову вести.
– Какую корову?
– В лотерею же выиграю.
– Ты, Петруха, чисто дитя. Что, их стада пригнали на твои лотереи?
Вторые сутки нудился Григорий. Сны снились неявственные, жуткие. Чёрные вороны летали над погостом, визжали человечьими голосами. Старуха мёртвая по полю ходила…
– Вон иди бухарцев покличь.
Неподалёку от Никоновского циркового помоста устраивали вышки, натягивали канаты бухарские канатоходцы – гибкие, смуглые, в красных халатах.
Сходил, вернулся. Глядел в землю, сопел:
– Айда, Гришань?.. С ними скучно. Скрепя сердце, Григорий согласился. Перед ухо дом нашёл Тернера:
– Ты двуглавого не забыл покормить?
– Ты что, Гриша! Зачем такой вопрос? Я сперва львов и орла кормлю, после сам ем, – вскинулся уже пьяненький укротитель.
– А чего он клёкочет?
– Ворон видит, злится. Хочешь стаканчик вина?
– Стобыков уговорил на поле пойти.
– Я с вами, – смолой прилип Стёпка-Мавр. Вместе с ними пошли и двое бухарцев. Старый Мадали-ака и его внук, мальчик лет десяти Анвар.
Слухи о царских подарках и лотереях с дорогими выигрышами притянули на Ходынское поле в два-три раза больше людей, чем на празднество в 1886 году при коронации государя Александра III.
Ночью по всему полю, насколько хватал глаз, горели костры. Звучали смех, разный говор, песни. Стобыков варил кулеш, угощал бухарцев.
– Давай покормлю, – приставал Стёпка к Григорию. Тот вяло отнекивался. Плескались на лица отсветы костра. Старый бухарец, по-своему окатывая русские слова, рассказывал, как ходил в Персию, в Индию, бродил по Китаю…
В полудрёме слушает Гриша гортанный голос. В воображении вырастает крепость над пропастью. Ни обойти, ни взять приступом. И тогда юный канатоходец велит врыть на краю пропасти высокий столб. За него привязывают канат, другой конец с камнем забрасывают в крепость. Мальчик по канату переходит через пропасть. Опускает подвесной мост, открывает ворота…
Но что это? То ли во сне, то ли наяву появляется мёртвая старуха, идёт по полю, зовёт за собой. Григорий в страхе очнулся. Светлело на востоке небо. Качался от храпа белесый полынок под носом заснувшего прямо на голой земле Стобыкова. Рассказ Мадали-ака привлёк к костру с десяток людей. Лиц их было не различить, но в словах и общем состоянии чувствовалось радостное ожидание.
– Ловкачи, тут с бревна падаешь, а они по верёвке ходють, – задорно сказал с вечера прибившийся к ним мужичонка. Он сидел у огня так близко, что только не совал новые белые лапти в костёр. Улыбнулся Григорию, разглядев, что тот проснулся: «Как же это тебя, милачок, так гладко обтесало? От рожденья, что ли?.. Наградил Господь-то. Велики скорби, велики и милости…».
– Чо сидите-то! Там уж раздают. Мало гостинцев, на всех не хватит, – промелькнула мимо костра тень. И уже от другой кампании донёсся тот же запалённый голос. – Пиво привезли, а кружек мало. Не зевай!..
Стёпка принялся будить Стобыкова.
– Верёвку украли. На чём корову поведёшь? Великан спросонья зашарил вокруг себя ру ками.
– Бреши, вот она, – намотал верёвку на руку. Не прошло и получаса, как совсем рассвело. И вдруг, будто вспугнутые птицы, все, кто был на поле, разом подхватились и потекли в сторону киосков. Стобыков посадил Григория на шею и двинулся в толпе. Григорий с высоты роста своего телоносителя видел, как закручивались людские водовороты, устремлялись к киоскам.
– В десять же, говорили, начнут раздачу гостинцев. До тех пор бы у костра подремали, – с хрустом зевал Стобыков.
– Ага, слыхал, мужик затемно пробегал, дескать, давать начали, – сказал Стёпка. Мадали-ака с внуком молча жались к великану. Толпа напирала, делалась гуще.
Перед Стобыковым расступались. Но в полусотне метров от ближнего киоска и он упёрся в живую стену из прижатых друг к другу тел.
– Пропустите убогого, православные, – закри чал, было, Стёпка.
– Замолчи, – осадил его Григорий. Запрокинутые растерянные лица с открытыми ртами, сопенье, духота. Первые ряды окружили киоски, стучали в стены «Отчиняй!», «Сыпь гостинцы, а то подушимся!»… «Ох, родимые, ничо не надо. Душу на покаяние!..», – взвился над толпой пронзительный бабий крик. Сзади всё давили. Григорий чувствовал, как сотрясается под напором людских тел Стобыков. Передних выжимали за киоски, те хватались за углы. Ругались.
