Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния
Но что это за хлопок и следом облачко дыма над оврагом у Ваганьковского кладбища? Кто потревожил покой усопших? Двое мужчин в чёрном выбрались из оврага, огляделись по сторонам, ушли. Чуть позже в овраг спустился неприметный человек, одетый под мастерового, в кепке и чуйке. На вытоптанной обгорелой траве блестела колбочка с жёлтым порошком. Он бережно завернул её в носовой платок…
Фамилии двоих, что оставили колбочку, были сыскарям охранки известны: Бахарев и… Распутин. Они уже купили резиновый баллон, бутыль и флакон какой-то жидкости. Заказали в скобяной лавке металлический лист…
Они тоже готовятся к приезду государя в Москву.
Будущий исцелитель царского наследника сибирский Григорий Распутин ещё роет в конюшне пещерку, где истово молится об отпущении грехов, а однофамилец его уже фигурирует в донесениях агента «Никона» как участник готовящегося покушения на государя. О нём докладывают после арестов царю… Приговаривают террориста народовольца Распутина к пяти годам тюрьмы и ссылке в Якутскую область на десять лет. Пятнадцать лет спустя либеральные газеты на всю Россию будут топтать и порочить имя другого Распутина – крестьянина, ясновидца и страстотерпца, спасшего в раннем детстве нового наследника, Алексея Николаевича, от неминуемой смерти.
Молившего государя не вступать в войну с Германией… Нет случайностей в мире Бога…
7Белоснежный конь грыз удила, чувствуя твёрдую руку, круто гнул шею. Серебряные подковы высверкивали в лучах утреннего солнца, и казалось, конь несёт венценосного всадника, не касаясь земли. Молодой государь бледен, но, как всегда, спокоен. В Петровском дворце на рассвете, восстав от сна, он долго любовался лицом спящей жены, потом плавал в серебряном бассейне, молился, завтракал постным. И вот теперь въезжал в Москву, открывая коронационные торжества.
Обращённая к Богу утренняя молитва помиловать «ненавидящия и обидищия меня и творящие мне напасти…», щёлканье соловья за окном, озноб от холодной воды – все эти мгновения чудного утра жили в нём, когда он ехал по улице на белом коне. За ним так же верхом двигались великие князья, свита. По сторонам вытянулась в строю гвардия. За царской кавалькадой в золотой карете следовала вдовствующая императрица Мария Феодоровна. Следом за ней в такой же карете юная супруга государя Александра Феодоровна. Скакали казаки в красных мундирах, взблескивали наконечники пик.
Резало глаза сверкавшее на солнце золотое шитьё погон и кафтанов, колыхались страусиные перья. Горела, металась, лютовала медь оркестров. «Сорок сороков» московских церквей били в колокола. Перекрывая малиновый звон, грохотали пушечные салюты. Высоко в майском небе ходили стаи перепуганных голубей, не зная, куда опуститься.
Всё это великолепие и видел, и не видел венценосный всадник на белом, как снег, скакуне. Взгляд его был обращён как бы вовнутрь себя, а не на это людское море, глядящее на него с восторгом и надеждой. Поверх великолепия и роскоши, поверх тысяч и тысяч обращённых к нему глаз взирал на него последний российский император. За куполами церквей маячила в майском мареве согбенная тень монаха Авеля, пугавшего царей страшными пророчествами. Перезвон колоколов, салюты и катившееся под небеса «у-р-ра-а!» не могли заглушить «жалостливый голос», доносившийся из темницы глубиной в сотни лет. Юный государь помнил обращённое к нему пророчество дословно: «…Николай Второй – святой царь, Иову многострадальному подобный. Будет иметь разум Христов, долготерпение и чистоту голубиную… На венок терновый сменит он венец царский, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий… Многие потомки убелят одежду кровию агнца такожде, мужик с топором возьмёт в безумии власть, но сам опосля восплачется. Наступит воистину казнь египетская».
Страшные слова монаха будут звучать в его ушах и в день, когда он войдёт под своды Успенского собора для мистического обряда коронования на царство. Только ещё возлагая на плечи царский крест, последний российский император уже ведал о своём пути на русскую голгофу.
…Накануне дня коронации государь встречался с митрополитом Санкт-Петербургским Палладием. Обсуждали коронацию.
– Владыка, я облачусь в царские одеяния, но на голову хотел бы водрузить не корону, а шапку Мономаха, – прямо глядя в подёрнутые старческой слёзкой глаза Палладия, сказал государь. – Я примерял, корона давит на шрам[29], не разболелась бы голова.
– Не я, государь, венчаю тебя на царство, а Тот, Кто Крест свой в муках и страданиях нёс, – смиренно, с поклоном ответил Палладий.
«Да минет меня чаша сия, но не моя будет воля, а Твоя…» – вспомнил император, но вслух сказал иное, покорное:
– Господь терпел и нам велел…
В парадном мундире полковника Преображенского полка с орденом Святого Андрея Первозванного начнёт он восхождение на русскую Голгофу и рядом с ним встанет молодая императрица. Платье из серебряной ткани, скромная нить жемчуга на шее, два локона на гладкой причёске резко отличают её от сверкающих изумрудами и сапфирами дам царского окружения. Пурпурный румянец будет гореть на её прекрасном лице во время торжественного богослужения. Весь обряд представится ей божественным мистическим бракосочетанием с Россией. В сиянии свечей и молитв, стоя на коленях перед супругом при возложении ей на голову малой короны, она навсегда обретала русское сердце и русскую душу. И не заметила, как на ступени алтаря с груди императора упала цепь Андрея Первозванного… Слёзы восторга покатились из её чистых глаз, когда луч света упал на голову государя, осияв его золотым ореолом.
В лихой час для России она повяжет голову белым платком хирургической медсестры. «Немецкая шпионка» с сердцем русской бабы будет убирать с операционного стола ампутированные руки и ноги, утешать раненых, рыдать над умирающими солдатами Первой империалистической.
Вглядимся же и вслушаемся в обряд коронования, где каждый жест, слово призывают благодать Божию. Может, тогда осознаем, кем был для России государь-император Николай Второй Александрович.
Вот, с усилием одолевая ступени в золоте праздничного облачения, поднимается к царскому престолу митрополит Палладий. Останавливается перед государем, старчески задышливо начинает речь по уставу:
– Благочестивейший Великий Государь наш Император и Самодержец Всероссийский! Понеже благоволением Божиим и действием Святого и Всеосвящающего Духа и Вашим изволением имеет ныне в сем первопрестольном храме совершиться Императорского Вашего Величества
Коронование и от святого мира помазание; того ради, по обычаю древних христианских монархов и Боговенчанных ваших предков да соблаговолит Величество Ваше во слух верных подданных Ваших исповедать православную кафолическую веру. Како веруешь? Государь принял из подрагивающих рук митрополита инкрустированный дорогими каменьями молитвослов, развёрнутый на странице с молитвой «Символ веры». Уверенно выговаривая каждое слово и не заглядывая в книгу, прочёл молитву, осеняя себя крестным знамением при произнесении святых имён Бога Отца, Сына Божия и Духа Святаго.
– Благодать Святаго Духа да пребудет с Тобою. Аминь. – глухо выговорил митрополит сухими от волнения губами. Зато красавец и богатырь диакон возгласил великую ектинью басом, заставившим затрепетать пламя свечей. Государь, как и при въезде в Москву углублённый в себя, краем глаза увидел радостное смущённое лицо супруги, улыбнулся. И когда диакон смолк, повелел подать корону. Тут же к нему двинулся генерал-адъютант граф Милютин, неся на вытянутых руках золотую в алмазах императорскую корону. Попав в полосу света, подушка малинового бархата, на которой лежала корона, окрасила корону кровавым отсветом. Государь по бледнел: «Голова Иоанна Предтечи на блюде…».
Митрополит, ничего не заметив, принял корону и подал её Его Величеству. Государь недрогнувшими руками взял корону и водрузил себе на голову.
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, – произ нёс Палладий и прочёл:
– Благочестивейший Самодержавнейший Великий Государь Император Всероссийский! Видимое сие и вещественное главы Твоея украшение – явный образ есть, яко Тебя, Главу всероссийского народа, венчает невидимо Царь Славы Христос, благословением Своим благостным утверждая Тебе владычественную и верховную власть над людьми Своими.
Умолк голос митрополита. И в благоговейной тиши собора, нарушаемой лишь дыханием множества людей, раздался ровный и твёрдый голос Государя:
– Подайте мне скипетр и державу! Он взял из рук митрополита в правую руку сверкающий скипетр с двуглавым орлом на конце, а в левую – державу, так похожую на крохотный земной шар с водружённым над ним крестом.
«О! Богом венчанный и Богом дарованный и Богом преукрашенный, Благочестивейший Самодержавнейший, Великий Государь Император Всероссийский! – читал по книге митрополит Палладий. – Прими скипетр и державу, еже есть видимый образ данного Тебе от Вышняго над людьми Своими самодержавия к управлению их и к устроению всякого желаемого им благополучия». В порфире со скипетром и державой Государь воссел на трон.
