К. У. Гортнер - Клятва королевы
— Кто бы сомневался, — язвительно заметил Фернандо. — Знают, что иначе я сровняю с землей их замки и насажу на пики их головы.
Хотя я никогда бы не призналась в том вслух, подобное заявление подтверждало неблагоразумное замечание Каррильо, что Фернандо не знает обычаев Кастилии. Раздражать грандов бессмысленно, даже опасно. Гордыня и тщеславие — две стороны одной монеты для этих господ, которые в течение веков изводили, умасливали и игнорировали своего монарха. Их нужно было переманить на свою сторону, укротить — так, чтобы они сами об этом не догадывались; в противном случае они лишь кусались бы, словно дикие псы, каковыми в душе и являлись. Подобное я постоянно наблюдала в детстве — хаос, посеянный Энрике в попытках умиротворить враждующие группировки грандов, междоусобные интриги и союзы, которые связали его по рукам и ногам, превратив в флюгер, вынужденный поворачиваться туда, откуда дует самый сильный ветер.
Так что, в то время как Фернандо взял на себя военные вопросы, я занялась дипломатическими, в течение многих часов корпела над письмами, пока у меня не начали мелькать темные пятна перед покрасневшими глазами и не выступила кровь на кончиках пальцев. На каждое полученное послание я отвечала лично, не упуская возможности расспросить о здоровье больного члена семьи, поздравить с рождением ребенка или выразить соболезнования в связи со смертью. Я хотела, чтобы обо мне узнали все высокомерные сеньоры, которые могли столь же легко разгромить нас, как и защитить. Исабель всегда оставалась рядом со мной, играла с погремушками или сладко сопела в колыбели у огня. Я трудилась изо всех сил, зная, что внешне незначительные знаки внимания и простой обмен новостями и любезностями могут в конечном счете склонить грандов на мою сторону в момент, когда я больше всего буду в них нуждаться.
Я представляла себе состояние Энрике, беспомощно наблюдающего, как его королевство восстает против него. Даже Вильена, похоже, слег от отчаяния, глядя, как рушится возведенный на его власти и лжи песочный замок. Хотя мне были не по душе чьи бы то ни было физические страдания, я все же втайне радовалась, что, избавившись от Вильены, смогу наконец навестить мать, не опасаясь усердных патрулей маркиза. Время летело незаметно, и в промежутках между моими трудами и заботой о дочери я едва находила минуту, чтобы вспомнить о матери. Хотя при любой возможности посылала в Аревало деньги и письма, ответы доньи Клары доходили не скоро, и, судя по их тону, дела в замке шли не столь хорошо, как хотелось бы.
Я надеялась, что Фернандо отправится в Аревало вместе со мной, ведь он так и не познакомился с моей матерью, но отец неожиданно вызвал его в Арагон, чтобы встретить посланников кардинала Борджиа, привезших долгожданное соизволение от папы. Кардинал желал провести переговоры между Арагоном и Францией, а в мире мы сейчас нуждались больше всего. Если Арагону удалось бы отбиться от крупного и агрессивного соседа, у нас освободились бы солдаты для борьбы за Кастилию. Тем не менее после свадьбы мы расставались впервые, и Фернандо мог отсутствовать несколько месяцев. Я знала, что буду отчаянно по нему скучать, хотя и старалась этого не показывать. Упаковав в его седельные сумки чистые рубашки — их я сшила собственноручно — и поцеловав его на прощание, я занялась своими делами, полагая, что так время пролетит быстрее и муж вернется раньше.
Не зная, в каком состоянии Аревало, я с неохотой оставила мою Исабель, которой было уже почти четыре года, на попечение слуг в нашей новой резиденции. Меня сопровождали Инес и Чакон с отрядом солдат. Стояла весна тысяча четыреста семьдесят четвертого года. Поездка прошла без происшествий, но страхи по поводу дома моего детства оказались обоснованными; замок еще сильнее обветшал, животные сбились в кучу в грязных загонах, а в зале стоял всепроникающий запах плесени и дыма. Мать моя исхудала и сильно постарела, а речь ее блуждала по неясным тропинкам между прошлым и настоящим, словно время было для нее бесконечной рекой. Она говорила об Альфонсо, словно до сих пор живом, но норой как будто не узнавала меня, и ее отсутствующий взгляд пронзал мое сердце словно ножом. Донья Клара, волосы которой побелели, но осанка, несмотря на преклонные годы, осталась прежней, рассказала мне, что мать теперь редко покидает покои, даже в любимый монастырь Санта-Ана не ездит. Как заметила донья Клара, путешествия в столь неспокойное время нежелательны и дорогостоящи, а деньги появлялись лишь от случая к случаю, когда их присылала я, поскольку Вильена в отместку перестал оплачивать содержание замка из казны.
— Когда-нибудь нам придется питаться одной курятиной, чечевицей и луком, — сказала донья Клара, а у меня сердце сжалось от известия, что даже дрова, никогда не водившиеся в изобилии на засушливом плоскогорье, приходится экономить и в зале настолько холодно зимой, что мясо можно вешать на потолочные балки, не опасаясь, что оно испортится. — Но мы переживем, mi nina. Что нам еще остается?
Я сидела с матерью за вышиванием, глядела на ее хрупкие пальцы, втыкающие иглу в ткань, и чувствовала, что сгораю со стыда. Пусть я сама ограничена в средствах, но больше не позволю, чтобы мать жила в столь плачевных условиях. Она преждевременно превращалась в калеку, измученная бездействием и тяжкой жизнью, которую ей приходилось терпеть. По крайней мере, следовало купить новые гобелены, ковры, жаровни и ткань для одежды, а замок — вычистить от верхушки до подвала. Пока Чакон с солдатами чинил полуразвалившиеся загоны и пополнял кладовые свежей дичью, я наступила на горло собственной гордости и написала Каррильо. После его стремительного отъезда из Дуэньяса мы не виделись, несмотря на мои примирительные письма, которые он отвергал, словно «обидчивое шестидесятилетнее дитя», как говорил Фернандо. Теперь же мне самой приходилось унижаться, чтобы получить необходимые средства; и похоже, что-то в моей просьбе смягчило его сердце, поскольку однажды вечером, когда мы собирались ужинать, вошел Чакон и объявил, что гость у ворот требует его впустить.
— В такое время? — воскликнула донья Клара, видевшая в любом посетителе возможную угрозу.
Другие женщины тревожно переглянулись; всем им хорошо были знакомы воинственные чиновники Вильены, что постоянно изводили их и запугивали.
Я велела Чакону пригласить гостя в дом; на ужин у нас было рагу из кролика и салат из сушеных яблок и моркови в миндальном молоке, а того, что могут съесть шестеро, хватит и на восьмерых. Но когда в зал вошла маленькая фигурка в плаще и откинула капюшон, я не сдержала удивленного возгласа. Бросилась к ней с распростертыми объятиями, к изумлению всех сидящих за столом.
— Как? — прошептала я, обнимая любимую подругу. — Как ты здесь оказалась?
— Разумеется, из-за Каррильо. — Беатрис улыбнулась и высвободилась из моих объятий. — Он просил передать тебе это.
Она сунула мне в руку набитый монетами кожаный кошелек.
— И на словах: Вильена умирает от желудочной опухоли и союз с Португалией для ла Бельтранехи распался. Король расторг брак с королевой и отправил ее в монастырь. Он по горло сыт раздорами и желает лично принять тебя в Сеговии.
Аревало провожал меня красновато-желтой осенней дымкой. Не желая с радостью бросаться на предложенное Энрике перемирие, я составила осторожный ответ, в котором говорила, что для меня крайне важно благополучие матери и я требую выделить мне давно полагающиеся средства как знак искренности его намерений. Деньги пришли быстро — верный признак, что Вильена действительно при смерти. Однако Фернандо посоветовал мне в письме не приближаться к Сеговии, пока не станет точно известно, что маркиз пал жертвой своего недуга и меня не пытаются хитростью заманить в ловушку. Совет показался разумным, и я продолжала ждать, вызвав Исабель к себе в Аревало и обустраивая замок на полученные от короля деньги.
Беатрис помогала мне и в деталях расписывала, как мрачный Каррильо прятался от всех в своем дворце в Алькале, пока неожиданно не проявил дерзость и не обратился к королю в попытке вернуть себе монаршее расположение.
— Он услышал, что Вильена болен, а Энрике блуждает между Сеговией и Мадридом, словно потерянная душа, не в силах смириться с неминуемой потерей фаворита. — Беатрис приподняла бровь; она никогда не скрывала своих чувств и не собиралась делать вид, будто ей хоть сколько-нибудь жаль Вильену. — Энрике согласился встретиться с Каррильо, и они вместе договорились о примирении с тобой.
Я взглянула на нее, измеряя балдахин над кроватью матери, для которого мы собирались купить новые занавески.
— Надо понимать, вы с Кабрерой тут совершенно ни при чем?
— Я этого не говорила. На самом деле очень даже при чем. Именно мой муж доставил королю письмо Каррильо, откопав его, нераспечатанное, из груды заброшенной корреспонденции высотой с сам алькасар. А как только он убедил Энрике принять архиепископа, за дело взялась я. — Она немного помолчала для пущего эффекта. — Сказала Энрике, что, если он помирится с тобой, в Кастилию вернется мир, подобно древу, чьи высохшие ветви вновь зазеленели и не увянут более никогда.
