Михайло Старицкий - РУИНА
Эти пророческие слова заставили дрогнуть сердце Мазепы.
— Спасибо тебе, батьку, на добром слове, — произнес он прочувствованно. — Только хвалишь ты меня больше, чем того моя голова заслужила.
— Нет, друже, я не льщу, да и зачем мне льстить, — ответил Сирко, — помнишь, еще тогда у Сыча я заметил тебя и говорил тебе те же слова.
Переход к Сычу чрезвычайно обрадовал Мазепу.
— У Сыча? — повторил он поспешно. — А что, пане атамане, не слыхал ты о нем ничего?
— Нет, — произнес Сирко, садясь за стол, — все горе, да хлопоты, да тревоги, с того часу и не заезжал на хутор.
— Как? — изумился Мазепа. — Так ты и не знаешь, что хутор весь разграблен, сожжен, что Сыч и все хуторяне убиты, а Галина или замучена, или продана в турецкий гарем?
Сирко невольно отшатнулся от Мазепы.
— Что ты говоришь? — произнес он, словно не понимая его слов. — Убиты, сожжены… Когда? Кем?
Мазепа передал Сирко все, что знал о несчастии, постигшем Сыча. Этот рассказ произвел глубокое впечатление на Сирко. Он долго не хотел верить этому сообщению, но когда Мазепа сказал, что сам был там на хуторе и видел страшное пепелище и ободранные волками скелеты, Сирко должен был убедиться в ужасной истине. Мазепа рассказал ему, как он целый год разыскивал и в Крыму, и в Турции Галину, как порешил наконец, что она убита, и вдруг неожиданно перед ним открылся снова ее след.
— Ты помнишь, батьку атамане, что Сыч спас меня от лютой смерти, приютил и выходил, — окончил он. — И я, узнав о несчастии, постигшем его, поклялся себе или отыскать его Галину, или хоть отомстить ее убийцам. Для того и хотел просить у тебя помощи.
— Все, что хочешь, я сам полечу с тобой покарать напастников, — вскрикнул Сирко, — только где и кого будешь ты искать?
Мазепа рассказал Сирко о неожиданной находке в Богуславе перстня, который он подарил Галине, и о том, что на основании этого кольца он предполагает, что Галину украл никто иной, как один из запорожцев, сопровождавших Сирко во время его пребывания у Сыча.
Сначала Сирко отвергнул с негодованием эту мысль, но, выслушав все доводы Мазепы, невольно поддался им.
— Я завтра же узнаю обо всем, — произнес он сурово, — и не будет той кары, которую я не придумал бы для изверга, нарушившего и божеский, и наш запорожский закон.
— Стой, батьку, — остановил его Мазепа, — так, прямо, сгоряча, не действуй, потому что, если напастник дознается, что нам уже известен наезд на хутор, он может легко укрыться от нас, и мы не найдем его никогда. Постарайся, если можешь, вспомнить, кто был тогда с тобою на хуторе, а тогда и разведаем, кто из этих казаков был все время на Сечи, кто отлучался с товарищами без войсковой потребы, кто проживает или проживал в зимовнике.
Сирко обещал исполнить все, как хотел Мазепа.
— А что до дела, — произнес он, подымаясь с места, — то завтра на утро соберу я раду. На раде все выскажешь нам, — как порешит рада, так и будет. Помни только, что всей душой прилучаюсь я к Дорошенко и к тебе, но не к згоде басурманской, не потому только, чтобы ненавидел я басурман, а потому, что верю и знаю, что из-за этой згоды повстанут злые незгоды, — нельзя загнать в одну кошару хищных волков и овец.
Мазепа попрощался с Сирко и вышел на майдан.
XXXIII
Задумчиво шел Мазепа, погруженный в разноречивые мысли, вызванные в нем беседою с Сирко. Подойдя к своему куреню, он был крайне изумлен: в окне его светился огонек.
«Гм… кто бы это мог быть?» — подумал он про себя и толкнул поспешно дверь. В хате было уже не так сумрачно и холодно, как в первую минуту; на столе, уставленном бутылками и мисками, горела сальная свечка, в печи пылал огонь, а за столом сидел какой-то казак.
— Гордиенко? Ты?! — вскрикнул радостно Мазепа.
— Он самый, — отвечал с широкой улыбкой казак, подымаясь с места и направляясь к Мазепе.
Приятели поцеловались трижды.
— Ну, садись же, ешь и пей сначала, — обратился Гордиенко к Мазепе, — товарыство прислало вам корму и всякой там всячины, а потом расскажешь обо всем!
Мазепа разделся и сел за стол.
— Был у кошевого? — продолжал расспрашивать Гордиенко.
— Был.
— Ну, что?
Мазепа передал содержание своей беседы.
— А как среди товарыства? — обратился он в заключение к Гордиенко.
— Да вот ты ешь, а я буду тебе рассказывать.
Мазепа принялся за вечерю, а Гордиенко рассказал
ему, что, прибывши в Сечь, он начал затевать со всеми казаками исподволь разговоры о Ханенко, о Дорошенко, о польском подданстве, чтобы узнать общее мнение, и вот к какому пришел заключению: Ханенко, собственно, запорожцы не любят, а идут за ним потому, что он вопит против турецкого подданства, которое донельзя противно всем, хотя и к польскому протекторату запорожцы относятся весьма недоброжелательно. Дорошенко же пользуется все-таки у большинства казаков крепкой симпатией, если бы не этот союз с басурманами, который возбуждает у всех страшное омерзение, тем более, что о нем ходят всюду чудовищно преувеличенные слухи. Впрочем, ему, Гордиенко, удалось своими разговорами рассеять отчасти эти ложные известия, так что у Дорошенко есть теперь порядочная партия среди сечевиков.
— Ну, а насчет Галины и Сыча расспрашивал, друже?
— Да, щупал всюду, так ведь прямо не решался говорить, чтобы заранее не вспугнуть пташек, — никто не слыхал ничего о Сыче. Один только из старых запорожцев говорил мне, что за гетмана Богдана был такой богатырь, да потом пропал куда-то, а остальные ничего не знают.
— Так–так, — произнес задумчиво Мазепа, — я ведь говорил тебе, что никто не знал, где прячется этот хутор и кто живет в нем.
— А как Сирко?
— Да обещал сделать все, что можно, сам хотел лететь со мною.
— Ге, ге! Душа казак! — улыбнулся Гордиенко. — Если уж он пообещал, так, верь мне, все сделает, и мы Галину, хоть бы она была и на дне морском спрятана, — отыщем.
— Дай-то, Боже! В час добрый сказать, а в лихой помолчать! — ответил ободренный словами товарища Мазепа.
Товарищи наполнили свои кубки и выпили.
Поздно ночью заснул Мазепа, утомленный всеми дневными впечатлениями, крепким, непробудным сном.
Рано утром разбудил его какой-то странный, протяжный звук, потрясавший весь курень. Мазепа быстро вскочил на ноги и тут только понял, что это выстрелили из гарматы, сзывая запорожцев на раду.
Сердце Мазепы как-то сжалось: он понял, что ему предстоит решительная битва.
Выстрел этот разбудил сразу всех, заснувших трезвыми, так как он означал созыв товарыства на важную раду. Проснувшиеся — и старые и юнаки — вскочили и начали энергично будить подкутивших накануне братчиков, спавших мертвым сном в самых смелых позах; будили их и кулаками в спину, и чоботами под ребра, не обошлось, конечно, без крепких слов. Вслед за первым выстрелом раздался через четверть часа второй, а затем еще, через такой же промежуток времени, — третий. Как в летнее ясное утро вылетают роящиеся пчелы из ульев и играют возрастающими тучами, жужжа на солнце и кружась над его яркими лучами, так вылетали из своих куреней запорожцы и покрывали волнующимися массами весь майдан: червоные жупаны, расшитые золотом кунтуши, турецкие куртки, даже одни белые сорочки, да синие либо кармазинные шаровары запестрели на всем пространстве.
Многие из ближайших зимовников, так назывались запорожцы, оселившиеся уже на хуторах, до которых долетел призывный выстрел гарматы, спешили тоже на раду и, спешившись за валом, примыкали к толпе товарищей.
На майдане уже волновалось целое море голов, с каждым мгновением становилось там тесней и тесней, все это столпившееся товарыство толкалось, сновало от куреня к куреню, расспрашивая друг у друга о причине сбора. Сообщались различные предположения, поднимались споры и брань. Немолчный говор усиливался и напоминал уже шум почерневшего, взбуренного моря.
Наконец протиснулся к большим литаврам — к склыку — сам довбыш и ударил в них своими довбешками. Говор стал постепенно стихать, и вскоре из кошевого куреня вышел в парадном жупане и при клейнодах (регалиях) сам кошевой, батько Сирко; за ним хорунжий нес малиновое знамя Запорожского Войска, а бунчуковый товарищ — белый развевающийся бунчук; за Сирко шел Мазепа, а за Мазепой двигалась войсковая старшина. Шествие остановилось у церкви, на возвышенной площадке, и кошевой, снявши шапку, приветствовал собравшееся товарыство. Чубатые головы обнажились, и в ответ на приветствие кошевого шумно гаркнула вся площадь: «Здоров, батьку! Будь славен вовеки!» — И сразу все стихло, притаилось так чутко, что стали даже слышны долетавшие из далекого Предсечья глухие удары молотов и неясные выкрики паромщиков на переправе.
Сирко громогласно объявил насунувшейся жадно многотысячной толпе, что к славному Запорожскому Войску прибыл посол от гетмана Петра Дорошенко, генеральный писарь Иван Мазепа, с важными предложениями, для обсуждения которых и созвана им рада, а в чем эти предложения, нам изложит сам шановный посол, а мы их внимательно выслушаем.
