Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов
Вследствие этого намеченная польским коршуном жертва — княжна Варвара Ивановна пока, к ее счастью, ограничивалась лишь созерцанием издалека своего героя. И вдруг тога добродетели, в которую одет был последний, грубо срывалась с него предсмертною исповедью Капочки. Герой становился гнусным убийцей.
Этого не могли допустить ни ум, ни сердце княжны Варвары. В этом было ее несчастье, в этом было начало удачи для пана Кржижановского. Княжна все-таки стала внимательно следить за ним, страшась и надеясь. Страшась за то, чтобы кумир не пошатнулся на пьедестале, и надеясь, что он будет стоять так же незыблемо-прочно, как и прежде.
Наблюдения оправдали надежду и почти разогнали все сомнения.
Мы говорим «почти», потому что окончательно исчезли они вследствие того, что предсмертные слова Капочки были объяснены и потеряли свое значение оскорбительной для Сигизмунда Нарцисовича загадки.
Объяснение это было дано самим Кржижановским. Ему, конечно, одному из первых стали известны подробности смерти Капочки и то, что обморок княжны случился после того, как умирающая что-то шепотом говорила ей. Для Сигизмунда Нарцисовича не трудно было догадаться, что такое говорила покойная княжне Варваре, отчего последняя лишилась чувств.
Наблюдая незаметно за княжной Прозоровской, Кржижановский заметил обращенные на него полуиспуганные, полунедоумевающие взгляды молодой девушки. Он понял почти все. Он догадался, что Капочка передала княжне об их отношениях, но в такой форме, что княжна Варвара не совсем поняла ее. Он решил, во что бы то ни стало оправдаться перед княжной и, кроме того, узнать подробнее то, о чем он только догадывался. Это можно было сделать, только начав разговор с княжной Варварой с глазу на глаз. Сигизмунд Нарцисович решил воспользоваться первым удобным случаем,
Такой случай представился не скоро, так как Кржижановский виделся с княжной или в обществе ее отца, или же Эрнестины Ивановны. Наконец, через месяц с небольшим выдалось послеобеденное время, когда князь Иван Андреевич удалился, по обыкновению, вздремнуть часок-другой, а Эрнестина Ивановна должна была уехать из дома по какому-то делу. Княжна с работой одна сидела в гостиной. Сигизмунд Нарцисович, отправив своих учеников кататься с гор на дворе, смело прошел в гостиную и сел в кресло у стола, противоположное тому, на котором сидела княжна Варвара с вязанием в руках, которым она, по-видимому, прилежно занималась. Это было, однако, только по-видимому, так как мысли ее были далеко от работы — они продолжали виться около мучившего ее все это время вопроса: сказала ли правду или солгала Капочка?
Неожиданный приход в гостиную Кржижановского и происшедшее вследствие этого столь же неожиданное с ним tete-a-tete страшно смутило княжну Варвару Ивановну. Первой ее мыслью было уйти в свою комнату — она даже сделала движение, чтобы встать, но заставила себя остаться на месте. Страх перед человеком, которого она еще не могла прямо обвинять в преступлении, показался ей постыдным малодушием. Она все-таки мельком подняла на него глаза. Ее взгляд выражал тот же страх и то же недоумение, которое Сигизмунд Нарцисович наблюдал за все последнее время.
Она снова опустила глаза к работе и молчала. Молчал некоторое время и Кржижановский.
— Я хотел с вами поговорить, княжна… — начал он.
Варвара Ивановна подняла голову и окинула его вопросительным взглядом.
— Со мной?
— Да, с вами. И даже не от себя лично, несмотря на то, что я принимаю в вас чистосердечное участие.
Он остановился. Княжна Варвара молчала, опустив руки с работой на колени. Он прямо смотрел ей в глаза, и у нее мелькало в уме: «Какой у него честный взгляд. Неужели он — убийца, отравитель. Не может быть. Это невозможно».
— Я хотел поговорить с вами от лица вашего батюшки, хотя он, — я не хочу себя выставлять перед вами не тем, что я есть, — меня не уполномочивал на это… — заговорил он, видя, что она молчит.
— В таком случае, — начала было княжна, но Сигизмунд Нарцисович перебил ее.
— Но он так огорчен, так страдает, а между тем не хочет бередить ваших сердечных ран. Он любит вас больше себя. А мне его жалко, пожалейте и вы его.
— Но в чем же дело? Что же я?.. — спросила княжна.
— Вы чересчур принимаете к сердцу все происшедшее. Конечно, удар страшный. Лишиться жениха и вместо подвенечного платья надеть эту печальную одежду
Он жестом показал на платье княжны Варвары: она была в трауре.
— Но вы молоды. Ваша жизнь вся впереди, и хотя посланное вам испытание велико, но надо перенести его с христианским смирением и верить, что Бог устраивает все к лучшему. Да и на самом деле, лучше потерять жениха, нежели мужа в первом же месяце супружества. Бог, видимо, внушил князю Владимиру Яковлевичу, — да упокоит его душу, Господь в селениях праведных, — медлить с предложением, иначе теперь вы бы были молодою вдовою. Князь слишком много жил, расстроил этой жизнью свое здоровье и носил уже давно смерть в своей груди.
— Вы думаете, что это так? — пытливо спросила княжна Варвара Ивановна, неотводно смотря ему в глаза.
Это спокойствие, с которым он говорил о смерти отравленного им, если верить Капочке, человека, поразило ее. Что это? Комедия или же перед нею сидит оклеветанный умирающей девушкой человек?
Княжна решилась добиться истины. Но как? Не спросить же его прямо, не он ли отравил князя Баратова. А если Капочка солгала, то за что же она, княжна, нанесет такое смертельное оскорбление другу ее отца и, наконец, человеку, к которому она относилась — и даже, надо сознаться, относится и теперь — почти с обожанием. Надо продолжать с ним разговор, быть может, он сам скажет что-нибудь такое, что или оправдает его в ее глазах совершенно, или же подтвердит Капочкину исповедь-обвинение.
Так решила княжна Варвара и задала Сигизмунду Нарцисовичу последний вопрос.
— А как же иначе… У князя были последние года припадки удушья. Я сам не раз присутствовал при переносимых им страданиях. Я несколько смыслю в медицине. Это грудная жаба, которая производит моментально разрыв сердца. Я не считал себя вправе говорит это ни вашему отцу, ни вам, когда князь сделал предложение, так как это была лишь моя догадка, которая, к несчастью, так сравнительно скоро оправдалась. Для вас это, впрочем, повторяю, счастье.
— Счастье… — печально улыбнулась княжна.
— Лучше потерять жениха, нежели мужа. Вы этого еще не понимаете, но это, безусловно, верно. С женихом вы не так еще сроднились, он все же вам чужой.
— Но мне все-таки его жалко.
— Без сомнения… Иначе и не может быть, но это грусть проходящая.
— Пожалуй, вы правы, недаром мой отец находит вас всегда правым, — острая боль воспоминания о князе Владимире Яковлевиче почти прошла, мне больше жаль, пожалуй, Капочки.
Она положительно впилась в него глазами при произнесении этого имени. На его лице не дрогнул ни один мускул.
— Она и умерла-то какою-то странною смертью. Точно их убила одна рука.
Громадного усилия воли стоило Сигизмунду Нарцисовичу сохранить спокойное и бесстрастное выражение лица под неподвижно-пытливым взглядом княжны Варвары, когда она произнесла последнюю фразу. Быть может, это была простая случайность, или же покойная Капочка в предсмертной агонии сделалась ясновидящей и открыла княжне Варваре тайну, которую не знала при жизни. Быть может, наконец, она подслушала? Но тогда зачем она сама приняла ядовитые пилюли?
Все это мгновенно пронеслось в уме пана Кржижановского. Ответов на эти вопросы он не нашел. Он понял лишь, что надо защищаться так, как бы было несомненно, что княжна Варвара знает все.
— Это вы верно сказали. Их убила одна рука.
Он остановился.
— Одна рука… — с испугом повторила княжна конец своей рассчитанной на смущение Сигизмунда Нарцисовича фразы.
— Да, одна рука… одна болезнь, и болезнь эта именуется худосочием. У князя Владимира Яковлевича она была приобретенная, а у Капитолины Андреевны наследственная. Да притом, ей лучше было умереть, чем оставаться жить в таком положении.
— В каком?
— Как, неужели, княжна, вы не заметили ничего?
— Нет, а что?
— Вы говорили с ней?
— Последнее время она была неразговорчива. Ходила такая печальная и отвечала на вопросы односложно.
— Теперь я понимаю. Вы могли и не заметить этого.
— Чего?
— Она была сумасшедшая.
— Что вы говорите?
Княжна даже привстала с кресла и опять села.
— Одну правду, княжна; началось это с ней еще в Баратове. Я встретил ее раз вечером в парке. Она бежала и наткнулась прямо на меня. Я спросил ее, что с ней. Она стала говорить несвязные речи.
— Какие же? — с тревогою спросила княжна.
— Простите, я буду повторять ее речи. Она говорила мне, что сейчас видела, что вы целовались с князем Баратовым.
