Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов
— У меня сегодня был князь Владимир Яковлевич Баратов.
Княжна молчала.
— Ты догадываешься о цели его раннего визита? Он приехал именно тогда, когда ты, по обыкновению, катаешься.
— Нет, папа!
— Он приезжал просить твоей руки.
Княжна Варвара Ивановна вся вспыхнула.
— Я со своей стороны дал ему свое согласие, но сказал, что тебя не неволю и окончательное решение зависит от тебя. Конечно, князь — лучшая партия в Москве, но брак без склонности, без любви не может быть счастлив даже среди довольства и роскоши, золота.
Князь замолчал и снова мелким шагом забегал по кабинету. Княжна Варвара Ивановна тоже сидела молча, низко опустив голову.
— Ты любишь князя?.. — остановился перед ней отец.
— Он мне нравится, — подняла на него глаза княжна Варвара.
— Ты предпочитаешь его другим?
— Да, папа!
— Ты согласна быть его женой?
— Как вам угодно.
— Не мне… Я спрашиваю, как тебе угодно. Ведь не я собираюсь за него замуж! — рассердился князь.
— Я согласна, — отвечала княжна.
— Ну, дай я тебя поцелую и будь счастлива.
Князь Иван Андреевич взял дочь за голову и поцеловал в лоб. Княжна поцеловала его руку.
— Князь Владимир приедет сегодня вечером.
— Сегодня? — побледнела княжна.
— Да. Ты, во-первых, принарядись хорошенько и сама лично можешь сказать ему о своем согласии.
Княжна снова покраснела как маков цвет.
— Ступай, деточка, ступай. Князь — хороший человек. Ты будешь счастлива.
Варвара Ивановна вышла.
Вечером приехал князь Владимир Яковлевич.
Княжна приняла его сперва смущенно, затем освоилась с мыслью, что он ее жених, и сама выразила ему свое согласие.
По обычаю того времени князь Иван Андреевич тут же благословил их образом, переходившим из рода в род для этой цели. Князь Владимир Яковлевич был в восторге.
С утра другого же дня на княжну Варвару посыпались подарки жениха в виде букетов и драгоценностей.
Через несколько дней князь Прозоровский дал официальный обед для своих близких знакомых, на котором его дочь и князь Баратов были объявлены женихом и невестой.
IX. Пилюли патера Флорентия
Прошло около двух месяцев.
В доме князя Ивана Андреевича Прозоровского господствовало необычайное оживление. Привезенные из вотчины девушки шили и готовили приданое невесте. Она сама все время проводила в московских магазинах за выбором материй или же у подруг за обсуждением разных вопросов, касающихся туалета. Часто подруги и знакомые собирались и у них в доме.
На долю Капочки пришлось играть первую роль в качестве наблюдающей за работами. Она была занята с утра до вечера. Лишь когда тушили огни, она урывала время, чтобы пробраться в комнату Сигизмунда Нарцисовича.
Идя на одно из таких вечерних свиданий по галерее и темному коридору, соединяющих главный дом с флигелем, где жил Кржижановский, она уже подходила к двери его комнаты, как вдруг услыхала два мужских голоса. Сигизмунд Нарцисович был, видимо, не один. Она остановилась в недоумении.
Кто мог быть этот поздний посетитель, вероятно вошедший в дом по черному ходу? Она не знала, да и не это интересовало ее. Он, вероятно, скоро уйдет, ведь уже ночь. Это предположение появилось в ее уме.
Что же ей делать? Уйти к себе и снова пережить муку тревоги путешествия по темной галерее или подождать здесь ухода позднего гостя Сигизмунда Нарцисовича?
Она быстро решила этот вопрос в последнем смысле; ждать в коридоре было небезопасно, так как каждую минуту дверь могла отвориться и Кржижановский, выйдя со свечой провожать своего гостя, осветит коридор…
Капочка быстро разрешила и это недоумение. Она вошла в соседнюю комнату и очутилась в большой и просторной комнате. Это была классная княжеских племянников. Она была рядом с комнаткой Сигизмунда Нарцисовича, но дверь, вышедшая туда из классной, была заперта.
Только из замочной скважины без ключа пробивался в нее луч света из комнаты Кржижановского. Капитолина Андреевна села на первый попавшийся стул. Сердце ее усиленно билось.
«Кто же это там?» — задавала она себе мысленно вопрос.
Из смежной комнаты продолжал между тем доноситься громкий польский говор. Слышались, несомненно, два мужских голоса, но это не помешало Капочке вдруг заподозрить, что у Сигизмунда Нарцисовича в гостях не мужчина, а женщина с таким грубым голосом. Как ни очевидна была эта нелепость, но мало ли нелепостей принимается женщинами за основание их дальнейших мысленных посылок. Капитолина Андреевна была женщина.
С осторожностью встала она со стула, взяла его и перенесла, еле ступая по полу пальцами ног, к двери. Здесь разговор был еще слышнее. Оба голоса были мужские, но это ее не убедило.
Она приложила глаз к замочной скважине, и только тогда, когда узнала в собеседнике Сигизмунда Нарцисовича графа Довудского — он бывал изредка у Кржижановского и Капочка его знала, — она успокоилась.
Это спокойствие, впрочем, продолжалось недолго. Не будучи в силах противостоять женскому любопытству, Капитолина Андреевна вместо глаза подставила к замочной скважине ухо, и первые же слова — Капочка понимала по-польски, — которые она услыхала совершенно явственно, заставили ее насторожить свое внимание.
Говорил Сигизмунд Нарцисович, вероятно отвечая на слова графа Довудского.
— Пускай тешатся, пускай готовят приданое. А княжна все-таки рано или поздно будет моей.
— Значит, пилюли патера Флорентия пошли в ход? — заметил граф Довудский.
— Он на днях кончит их прием, осталось принять две, будет шесть.
— И тогда через неделю или две, смотря по организму, он умрет внезапно от порока сердца, и никакой врач мира не будет в состоянии заподозрить отраву.
— Прибавь, что перед этим он будет чувствовать себя очень хорошо, здоровее и сильнее, нежели раньше.
— Да, и надо отдать честь ордену иезуитов, эти пилюли — одно из нескольких удивительных их изобретений, служащее верным средством для устранения врагов церкви Христовой вообще и общества Иисуса в частности. Патер Флорентий, хотя мы и называем эти пилюли его именем, сам, кажется, не знает их состава.
— Нет… Они получаются из Рима… Это изобретение фамилии Борджиа, и секрет их приготовления всегда хранится лишь у одного лица в мире.
— А не помешает тебе в дальнейшем твой глупый роман с этой птичкой?
— С Капочкой?.. Нет… Хотя, откровенно сказать, она уже за последнее время сильно надоедает мне, ждет, кажется, предложения. А если и помешает, то у меня есть еще шесть пилюль патера Флорентия.
Кржижановский захохотал.
— Однако и молодец же ты, пан Сигизмунд… — тоже со смехом проговорил граф Довудский.
Капочка, впрочем, не слыхала последних слов графа Станислава Владиславовича. Она не выдержала сделанного ею, холодящего душу открытия и лишилась чувств. Беззвучно сползла она со стула, как сидела, прислонив ухо к замочной скважине и несколько согнувшись.
Она не помнила, сколько времени провела она в таком положении и как, наконец, добралась из классной на свою постель в девичьей. Спала она или не спала, она тоже не знала, но очнулась уже ранним утром, одетая, в своей постели.
Сперва все происшедшее ночью показалось ей сном, тяжелым, страшным сном, от которого, проснувшись, человек сперва еще все ощущает тяжесть, а затем наступает радостное сознание, что он проснулся, что это был только сон.
"Последнего сознания, увы, не могло быть у несчастной Капочки. Она почувствовала облегчение только на одно мгновение, именно тогда, когда ей показалось, что все это был сон. Но надетое на ней платье, неоправленная постель тотчас отняли у ней это сознание.
С ужасом припомнила она все мельчайшие подробности ужасного происшествия прошедшей ночи.
Увы, это не был сон!
Что же ей делать, что делать?
Кругом весь дом еще спал, и только она одна без сна думала свою горькую, неразрешимую думу.
Человек, которому она принадлежит, убийца.
Но этого мало — пусть он будет преступник, убийца, но он, кроме того, не любит ее, он никогда не любил ее, он играл с ней, безжалостно опозорив ее, разбив ее жизнь, а она, она полюбила его со всей первой проснувшейся в ней страстью и полюбила после князя.
Образ князя Владимира Яковлевича Баратова восстал перед ней. Его дни сочтены. Он обреченная жертва этого негодяя, который простирает свои сластолюбивые виды на княжну Варвару.
И она, Капочка, все это знает… и живет.
Холодный пот выступил на ее лбу, она вся дрожала, как в лихорадке.
Что же делать, что делать?
Рассказать все, спасти князя Баратова, если только это еще можно. Он принял четыре пилюли, осталось еще две, — припомнились ей слова Кржижановского, но уже и эти четыре пилюли, если они яд, успели принести вред! Но если он не примет две, быть может, он будет жив?
