ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ
После того как всего лишь пять лет назад Хрущев пообещал к „1960 году догнать США по производству мяса на душу населения,”, а по молоку — в 1958-м, постановление признавало, что возникли „трудности в обеспечении городов мясными продуктами” и сообщало о повышении цен на мясо на 30% и на масло на 25%. Долго сдерживаемое недовольство, о котором открыто говорили повсюду, прорвалось наружу.
В Иванове началась забастовка рабочих. Секретарь парторганизации был избит. У прибывшей милиции было отобрано оружие. Затем последовало столкновение со спецчастями. Десятки рабочих были убиты и ранены. Еще большего масштаба достигло народное возмущение в столице Всевеликого войска Донского, колыбели Белого движения — Новочеркасске, где произошло настоящее восстание рабочих. Началось оно с жалоб на то, что невозможно теперь дотянуть до получки, но уже через несколько часов на заводском дворе пылал костер из портретов Хрущева и других членов тогдашнего советского руководства. На тендере паровоза кто-то огромными буквами написал: „Хрущева на мясо!” — и этого никто не стирал.
В город были введены войска. Командовавший одной из частей генерал-майор М. Шапошников выступил против того, чтобы его солдаты были брошены на подавление рабочих и приказал оружие разрядить и боеприпасы сдать. За это он был исключен из партии. У других командиров никаких сомнений в правильности приказа не возникло.
В результате, по официальным данным, появившимся в советской печати, через 27 лет, „22 или 24 человека было убито. 30 ранено”. Но в той же статье пишется о том, что по плотно стоявшим на площади людям был открыт массированный огонь из автоматов. В своих показаниях перешедший на Запад очевидец событий Е. Елин писал: „Сколько было убитых, сказать трудно. На площади лежало 200 — 250 человек, но расстрелы были и в других местах города”. 14 человек предстало перед судом. 7 из них были приговорены к расстрелу. Помилованы они не были.
В Гжатске из-за непролазной грязи я с трудом добрался до дома Гагариных, но зато он сам в это время летал в космосе.
Стало больше приезжать иностранных артистов.и по-прежнему танцевали твист. В моду входили мини-юбки, прическа ’’бабетта” и разрезы на мужских пиджаках.
Вышел в свет ”Один день Ивана Денисовича’’ и возведена была Берлинская стена.
Вот таким было то время, когда известный лишь узкому кругу партаппаратчиков человек с гладкозачесанными назад темными волосами и ничего не выражающими холодными глазами, прикрытыми очками в тонкой золоченой оправе,по имени Андропов сделал первый реальный шаг на пути к высшей власти в стране. Помог ему в этом тот, на чью помощь он рассчитывал меньше всего.
Июньский пленум 1957 года, на котором Хрущев едва не потерпел поражение, привел к появлению на московской политической арене, казалось бы, полностью канувшей в забвение фигуры.
Вновь появляется в столице Отто Вильгельмович Куусинен, чье имя последний раз упоминалось в составе сталинского президиума, избранного на XIX съезде партии. Из малозначительного председателя Президиума Верховного Совета Карело-Финской республики он превращается во влиятельного члена Президиума ЦК, а через год становится еще и секретарем ЦК. Это тот самый Куусинен, который уцелел в то время, как все остальные финские коммунисты, находившиеся в СССР, были или брошены в лагеря или расстреляны. Это он, старый коминтерновец, узнав, что его сын умирает от туберкулеза в сталинском лагере, ответил: ”У меня нет сына”.
Теперь опять пришло его время. В Кремле явно чувствовали необходимость в этом человеке, мечтавшем стать наместником Финляндии и из всех принципов признававшем только один — полное отсутствие принципов. Этот стареющий финн, для которого труды Макиавелли не были историей, а практикой жизни, стал для Кремля незаменимым в плетущихся им интригах. А Куусинену для осуществления этих интриг нужны помощники, и он выдвигает тех, кого хорошо изучил, в ком уверен, что будут следовать его указаниям. Андропов полностью отвечал его требованиям. Он обладает способностью не только усваивать уроки учителей. Он умеет улавливать и то, что они не решаются произнести, но что логически вытекает из преподаваемых ими уроков.
Став после своего возвращения из Венгрии заведующим отделом социалистических стран, который только что был создан, Андропов сосредоточил в своих руках огромную власть. Из по сути дела ординарного посла в маленькой стране он вдруг превратился в проконсула огромной империи. Постепенно он начинает выходить из тени. Теперь его все чаще можно видеть на фотографиях. Правда, пока он еще где-то сзади в третьем, редко — во втором ряду. Но уже нельзя не заметить это лицо с деланной улыбкой, эту возвышающуюся над всеми фигуру в серой шляпе.
Перебирается в эти годы в Москву и Черненко. Это тоже результат закулисных сделок, вершащихся в Кремле. Таких, как он, конечно, в расчет не принимают. Их положение целиком определяется позицией на шахматной доске власти той фигуры, от которой они зависят. Продвижение Брежнева, осуществленное Хрущевым, выводит в проходные пешки и Черненко. То, что он теперь не просто пешка, а пешка проходная, не знает еще ни он сам, ни вытянувший его Брежнев, который после четырехлетнего перерыва вновь становится кандидатом в члены Президиума. Парадокс заключается в том, что впервые Брежнев занял этот пост на самом сталинском из съездов, девятнадцатом, в преддверии нового террора. Он вновь возвращается в Президиум на самом антисталинском съезде — на XX! Вот теперь и скажи, что только древнеримский бог Янус имел два лица. Суть, однако, в том, что советские политики давно оставили позади древнеримского Януса. У каждого из них не. две, а бессчетное количество масок, которые они легко меняют, каждый раз представая в том обличье, которое кажется наиболее выгодным и подходящим. В этом они все похожи друг на друга. Без этого они просто не сумели бы добраться до вершин власти.
Возвращенный Хрущевым из Казахстана Брежнев переезжает в квартиру на Кутузовском проспекте, которую он больше не покинет. Отсюда теперь по утрам отправляется на Старую площадь блестящий черный лимузин, в котором рядом с водителем сидит малознакомый москвичам новоиспеченный партийный вождь. Его густые брови еще только стали появляться на портретах и потому еще не успели стать предметом анекдотов. Он еще полон сил и тем, чего достиг, ограничиваться отнюдь не намерен. Точно так же, как он нужен Хрущеву, так и ему нужны свои люди. Будущий Ильич Второй начинает тянуть в столицу тех, кого знает по Днепропетровску и Молдавии. Одним из первых прибывает Устиныч. Пока он получает скромную должность зав. сектором в отделе пропаганды. С его изворотливостью, способностью услужить кому нужно он налаживает связи, которые окажутся столь важными в будущем. Он, не знавший никакой другой работы, кроме партийной, легко врастает в центральный аппарат.
Внешне невзрачный, он ничем не выделяется, кроме своего умения играть на балалайке, и потому его считают не опасным и уж меньше всего можно угадать в нем возможного претендента на престол. Это обманчивое впечатление. Когда пробьет его час, он покажет, что умеет бороться за власть безжалостно. В те годы трудно еще было предвидеть, что близко время, когда партаппарат станет сам решать, кого поставить у кормила власти, что первенствующее значение приобретет принадлежность к аппарату, опыт, приобретенный не где-нибудь, а именно в аппарате. Главное, чтобы знал, как работает партийная машина, чтобы умел управлять ею, чтоб не развалил бы, не тряс бы, как Хрущев, не пугал бы, как Андропов, а вел бы не торопясь и потихоньку, не беспокоя усидевшихся на брежневских подушках партийных своих собратьев, как и подобает опытному кучеру. Всему этому Черненко учится у своего хозяина, которому верно и преданно служит. Он видит, что Брежнев готов на все, чтобы угодить Хрущеву, чтобы не дай Бог не сорваться опять и опять не угодить в провинцию. Брежнев буквально молится на Хрущева. ’’Народы Советского Союза видят в своих успехах результат плодотворной деятельности талантливого организатора и выдающегося руководителя коммунистической партии, советского государства и всего международного коммунистического и рабочего движения Никиты Сергеевича Хрущева”, — говорит Брежнев, употребляя те же самые слова, которыми воспевал Сталина, выступая в апреле 1957 года с речью, ставшей одной из первых ласточек нового культа личности.
Черненко знал истинную цену этому хвалебному гимну в честь „нашего дорогого Никиты Сергеевича”. Он хорошо изучил своего Леню. Ему ясно, что все это лишь дымовая завеса, что когда надо будет, Леня и не вспомнит о своей речи, а, не задумываясь, нанесет удар „выдающемуся деятелю международного коммунистического движения”. От него не осталась в секрете способность Брежнева к вероломству, хотя, выпив рюмку-другую, Леонид Ильич и способен пустить слезу, вспоминая о своих прошлых грехах, что, впрочем, не мешало ему, протрезвев, грешить вновь. Вероломство вообще играет важную роль в закулисной жизни Кремля. Ведь и Андропов не в малой степени обязан Брежневу, однако, в борьбе за власть это его не остановит.
