Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
Холопий подклет — возле деревянного тына, недалеко от ворот. Мужики услыхали, как с улицы кто-то громко застучал в калитку.
Из сторожки вышел привратник. Раскрыл оконце в калитке. Признав в сумерках княжьего холопа, пропустил его во двор.
Дворовый, едва отдышавшись, подсел к ратникам и, вытирая шапкой потное лицо, возбужденно и словоохотливо заговорил.
— Ну и дела, братцы. В полдень все погорельцы на Троицкую улицу высыпали. Яблоку негде упасть. Царя Федора Ивановича поджидали. А государь, сказывают, в святой лавре остался. Дальше Троицкой людей не пропустили. Навстречу посадским Борис Годунов стрелецкий полк выслал. Слобожане зашумели, на служивых, было, наперли, а те из пищалей поверх толпы пальнули. Посадские не оробели. Чудотворную икону вынесли и снова на стрельцов двинулись. Закричали: «Пропускайте нас к царю-батюшке. Будем его милости просить». Вышел тогда к народу ближний царев боярин. Шапку снял, крестное знамение сотворил и руку к сердцу приложил. Выступили тут из толпы челобитчики, упали на колени, нужду посадскую высказали. Борис Федорович всех со смирением выслушал и великие милости обещал народу даровать…
Из терема вышел Якушка. Увидел в темноте ратников, недовольно покачал головой.
— Ступайте в подклет, полуношники. Завтра с петухами подниму.
Мужики побрели на ночлег.
Челядинец как сказал, так и сделал. Разбудил рано. Накормив и напоив лошадей, ратники выехали на Никольскую, а затем Богоявленским переулком пересекли Ильинку, свернули в Ипатьевскую слободку и выбрались к Варварским воротам.
Возле часовни Боголюбской божьей матери позевывали, крестя рот, воротные сторожа с рогатинами.
— Поднимите решетку, ребята, — попросил караульных Якушка.
— Подорожну кажи, человече, — нехотя и сонно проворчал один из сторожей.
— Протри глаза, борода. Из Китая едем, а не в город ломимся. Какая тебе еще грамота понадобилась?
— Десятником не велено из Китая пропущать. У нас Демид Одинец на службе строг.
— Одинец, сказываешь? Вот дьявол! Привык с проезжих деньгу вымогать, — осерчал Якушка и, подъехав к сторожке, застучал кулаком, — Эгей, Демидка! Вылазь на свет божий!
Вскоре из караульной избы вышел заспанный десятник в лазоревом кафтане и шапке с малиновым верхом. Потянулся, звякнул бердышом по стене.
«Эге, старый знакомый. Тот самый стрельче, что торговый обоз из Ярославля не пропускал», — признал служивого Иванка.
— Худо государеву службу справляешь, Одинец. Сам спать завалился, а дружков у ворот томишь, — произнес Якушка.
Десятник поднял на всадника глаза, усмехнулся.
— А это ты, Якушка… Пропустите его, ребятушки. Приятель мой.
Когда ратники проехали через ворота, Одинец зевнул, забормотал:
— Не спится людям. Экую рань поднялись… А чернявого пария я, кажись, где-то встречал.
Силился вспомнить, по махнул рукой и снова побрел в сторожку.
Миновав выжженный Белый город и Яузские ворота, Якушка повел свой отряд вдоль каменной стены, а вскоре свернул к Воронцову полю.
Мужики слезли с копей. Иванка окинул взглядом обширное зеленое угодье. Вокруг — дикое разнотравье: мятлик, столбунец, лисохвост… Самая пора с косой пройтись. Сказал Якушке:
— Жаль угодье мять. Знатные травы выросли.
— Верно, парень. В прошлое лето здесь большие стога государевы конюхи ставили. Нонче боярин Годунов не велел трогать травы.
— Отчего так, милок? — спросил Афоня Шмоток.
— В степях басурмаиы умело бьются. Там в иных местах травы в добрую сажень. А мы привыкли в чистом поле на брань выходить. Вот и указал Борис Федорович посошных людей к ратным поединкам на лугах готовить. О том мне князь Андрей Андреевич поведал, — пояснил Якушка.
— Поесть бы не мешало. В животе урчит, — невесело протянул Тимоха Шалый.
— После еды ко сну клонит. На голодное брюхо спорее ратное дело постигнете. А ну, становись в ряд! — весело прокричал Якушка.
И началось ученье!
Вначале Якушка разбил мужиков на десятки, потом проверил их умение держаться на полном скаку в седлах. Сердито кричал, сверкая белыми зубами. Особенно доставалось Афоне.
— Чего сидишь, как истукан? Эдак тебя мигом копьем собьют. Припадай к коню!
— Уж больно княжий конь шальной, милок, — подпрыгивая в седле, отзывался Шмоток, уже трижды побывавший на земле.
— Ух, тоже мне ратник! — грозил кулаком Якушка.
Часа через три он повел свой отряд обратно в Китай-город. Мужики взмокли, устали с непривычки. Ворчали на Якушку:
— Замаял, парень. На загоне так не доставалось. За сохой ходить куды легче. Нешто мы скоморохи какие? И с коня на бегу прыгай, и стрелу на ходу кидай, и кулачный бой с вывертами кажи…
— После обеда еще тяжелей будет, братцы. По щиту с мечом дам. Вот тогда повоюем с ворогом, — посмеиваясь, молвил Якушка.
Иванке понравился этот парепь. Веселый, ловкий и душа в нем, видно, добрая. Болотников большой устали в теле не чувствовал. Ратное учение пришлось ему по нраву. Не хотелось даже уезжать с Воронцова поля. Не зря и Якушка это подметил.
Явившись на княжий двор, челядинец привел ратных людей в поварню. Весело крикнул:
— Снеди для моих ребят не жалеть! Князь Андрей Андреевич указал кормить вволю. Татар воевать нелегко. А эти вон как отощали…
Глава 5
Дворяне
Всю ночь до ранней обедни лил на Москве дождь. Повсюду на узких кривых улицах и переулках мутные лужи.
В Введенском переулке Китай-города возле Гостиного двора из царева кабака доносятся пьяные выкрики и разудалые песни.
Прохожий мужичонка в заплатанном армяке, любопытствуя, шмыгнул в сруб. Однако не прошло и минуты, как дотошный селянин был выкинут из кабака могутным бородатым человеком в мухояровом[91] зеленом кафтане.
Поднявшись из лужи, мужичонка глуповато ухмыльнулся, озадаченно развел руками и побрел своей дорогой.
Москвитяне, проходя мимо кабака, хмуро роняли:
— Дворянство гуляет…
— Поболе десяти тысяч, бают, съехалось.
— И без того жрать нечего. Купцы на хлеб вдвое деньгу подняли.
— Подохнем с голодухи, братцы. Купцам приезжие господа на руку: на хлебушек и мясо спрос небывалый — вот и ломят цены, толстобрюхие. А нам на погост да и только.
Шумно в государевом кабаке от дворян захмелевших. В переднем углу возле стойки сидели трое молодых рязанцев — Истома Пашков, Прокофий Ляпунов и Григорий Сумбулов да подмосковный дворянин Митрий Капуста.
Митрий Флегонтыч, только что выкинувший на улицу любопытного мужичонку, возмущенно рассказывал, расплескивая вино из оловянного кубка:
— Захирело моё поместье, государи мои. Сманил крестьян в свою вотчину князь Андрей Телятевский. Вот тебе и соседушка!
— А ты челом государю ударь. Нонче не те времена. Покойный царь Иван Васильевич лихо с князьями расправлялся. И Годунов за дворян держится, — вымолвил Истома Пашков, высокий, широкоплечий, с темно-русой бородой. На нем голубой зипун с позументами[92], рубаха красная с жемчужным козырем.
— Написал я челобитную, государи мои. При мне сия грамотка, — проговорил Капуста и вытянул из-за пазухи бумажный столбец.
— А ну, прочти. Мне трижды челом бить царю доводилось. В грамоте надлежит мудрено все обсказать, иначе приказные дьяки под сукно твою нужду упрячут, — деловито проронил приземистый Прокофий Ляпунов в вишневой однорядке.
— А чего мне таиться. Слушайте, братцы, — проговорил Митрий Флегонтыч и развернул столбец. — «Великому государю царю и великому князю всея Руси Федору Ивановичу от холопишка верного Митьки Капусты. Великий государь и царь! Слезно челом бью тебе. Кормлюсь я, холопишко твой, поместьем, что в сельце Подушкино Московского уезда. Да нонче поместьишко моё запустело и служить теперь мне не с чего. Крестьяне разбрелись, кои в бега подались, а многих в свою вотчину князь Андрей Андреевич Телятевский свел. Укажи, великий государь и царь, на княжий разбой, неправды и притеснения Андрея Телятевкого сыск учинить, вину на него наложить и мужиков моих возвернуть. А за укрывательство моих осьмнадцати крестьян, согласно великому государеву указу, надлежит с Андрея Телятевского отписать сто восемьдесят рублев…»
— Вот то верно, Митрий. Еще покойный царь Иван Васильевич за укрывательство беглых мужиков по десять рублев повелел в казну взимать. Пущай мошной тряхнет князь, — проговорил осанистый, горбоносый, с черной кучерявой бородой Григорий Сумбулов в байберковом[93] кафтане.
«…Великий государь всея Руси Федор Иванович! Воззри на мою горькую слезную просьбу и свою царскую милость окажи», — закончил Митрий Капуста.
Прокофий Ляпунов не спеша отпил из кубка, закусил груздочком и молвил степенно:
