Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
– А я до лавки, – сказал он без боязни, обращаясь к Ивану Степановичу.
Кобзев вытянул руку.
– Сергей Яковлевич, желаю вам запомнить – на этого человека вы можете положиться. Бестрепетно!
– Весьма польщен, – ответил Мышецкий и шутливо приподнял цилиндр над гладко зачесанными волосами.
Когда они отъехали, Сергей Яковлевич рассмеялся:
– Простите, я так и не понял: кому же вы меня столь любезно сейчас представили?
– Карпухин, – пояснил Кобзев, не разделяя княжеского веселья. – Это староста поселенцев, отобранных для вашей, как вы любите утверждать, губернии.
– А-а-а… – протянул Мышецкий и выкинул вперед руки, стиснув в пальцах костяной набалдашник трости.
Позади губернаторской коляски прыгал под дождем мужик – босой, в пиджаке с чужого плеча. «До лавки» прыгал.
Он и не знал, бедняга, что судьба его тоже, как и судьба Кобзева, отныне переплетется с судьбой этого человека, который приподнял сегодня перед ним только краешек своего цилиндра.
Мышецкий тоже ничего не знал – следил по сторонам глазами: что бы еще исправить, переиначить по-своему, втравить в этот город свой вкус, свои замашки.
– Задворки, – сказал он, – мы живем на задворках империи!
Вечером его запросто навестил – проездом через Уренск – генерал Аннинский; он был подавлен и печален.
– Вы еще не слышали, князь? – спросил он. – В здании финского сената убит генерал-губернатор Бобриков… Бот вам плоды правления Вячеслава Константиныча!
Мышецкий невольно поежился: он, как чиновник, тоже ведь вылупился из яйца, которое высидел Плеве в своей канцелярии, и потому круто перевел разговор:
– А как вы, генерал, расцениваете сражение под Цзиньчжоу?
Аннинский вяло махнул рукой:
– Ляпнул один дурак поначалу где-то под аркой Главного штаба: мол, шапками закидаем! Да вот шапок-то, видно, и не хватает. Смешно, князь, – наделяют солдат образками с Серафимом Саровским… Прав умница Драгомиров: мы их – иконами бьем, а японцы нас – шимозой да пулями! Глупо все!
Мышецкий вспомнил о том, что он все-таки камер-юнкер, придворный, и заступился за царя, сам того не желая:
– Да, его величество очень верит в Серафима… Изображение его я даже видел в кабинете царя. Но это скорее лишь спальное приложение к высочайшей постели, ибо Саровский якобы даст им наследника после четырех дочерей…
Распрощались они суховато – у каждого болело свое.
6В чахлый садик, что навис над рекою, в воскресенье пришли с трубами гарнизонные солдаты. Уселись рядком, посмотрели на капельмейстера в чине фельдфебеля и дружно раздули щеки.
Закружились головы переспелых гимназисток, забыли они про экзамены, и стало веселее на улицах от молодых лиц, еще не знающих огорчений. А солдаты листали перед собой нотные листы, все косились на своего фельдфебеля и дули и дули в медноголосые трубы.
И они – эта серая скотинка – вдруг расцветили город под вальсы и польки: солдаты щедро дарили обывателям светлую печаль прошлого, сладкую тоску по любви и доброму слову…
Коснулась музыка и Мышецкого: провел он ладонью по лицу, будто смахнул надоедную паутину, и спросил в пустоту – тихо-тихо:
– Лиза, Лизанька, почему вы меня разлюбили?..
Было уже за полдень, когда в доме вице-губернатора раздался резкий и короткий звонок с улицы. Так мог позвонить только человек, который знает, что ему нужно в этом доме, и которому непременно нужно быть в этом доме.
– Господин Иконников, – доложила горничная.
Мышецкий долго-долго протирал стеклышки пенсне.
– Нет, – ответил он, наконец, все продумав. – Не принимать и впредь… Хотя постойте! Я сам спущусь, а то вы, подозреваю, не сможете передать смысл моего отказа…
Он накинул сюртук, спустился вниз. Замер:
– Вы… Иконников?
– Да, ваше сиятельство. Геннадий Лукич…
Перед ним стоял холеный рослый блондин в одежде ультрамодного покроя; еще молодой человек, лет тридцати, почти ровесник Мышецкому, и смотрел – спокойно, открыто, чисто.
– Что привело вас ко мне, господин Иконников?
– Вы, очевидно, ожидали видеть моего папеньку?
Сергей Яковлевич не ответил.
– Нет, ваше сиятельство! – уверенно продолжил Иконников-младший. – Как это ни прискорбно, но я уже вполне извещен о тех печальных недоразумениях, кои возникли между вами… Отчего-то и почел своим непременным долгом, едва прибыв в Уренск, сразу же нанести вам визит.
Мышецкий спустился еще на одну ступеньку ниже, снял руку с перил лестницы.
– Впрочем, ваше сиятельство, – закончил Иконников, – я могу и уйти, ибо мой папенька сделал все, чтобы имя Иконниковых было для вас неприятным…
– Нет, отчего же? – ответил Мышецкий. – Вы столь искренни, сударь… Останьтесь!
Мановением руки Геннадий Лукич отказался от услуг горничной и самолично повесил свое пальто. Он был строен, красив и наряден. Держался скромно и независимо.
– Куда мне будет дозволено пройти? – спросил Иконников с легким поклоном. – Благодарю вас, князь. Я очень рад, что вы меня приняли…
Сергей Яковлевич провел его к себе:
– Как видите, я только еще устраиваюсь.
– Очень мило! Книги, которые я здесь вижу, лучшее украшение вашей комнаты. Как и моей, князь, тоже!
Осмотревшись, молодой миллионер заговорил о главном:
– Мой папенька живет еще старыми понятиями. Он не может уяснить себе, что в наше время обладание капиталом накладывает на человека и особые обязанности перед общественностью. (Мышецкий кивнул, соглашаясь.) Поверьте, что когда дело перейдет в мои руки, все станет на иные рельсы. Что же касается этих глупых рогаток поперек улицы…
Сергей Яковлевич быстро нахмурился, и Геннадий Лукич тут же его утешил:
– Нет, князь, вы можете не сомневаться: рогатки уже убраны мною. Относительно же церкви, которую мой папенька столь неосмотрительно взялся строить, то это вопрос губернского архитектора, и меня не касается. Я вообще против этой дурацкой традиции. Хватит нашим толстосумам отливать колокола – лучше бы они открыли читальню!
Сергей Яковлевич выслушал Иконникова и оттаял душою:
– Что ж, Геннадий Лукич, я рад вашему появлению в губернии. Вы приехали сейчас из…
– Прямо из Лейпцига, – подсказал Иконников. – Я рассчитался с профессорами и отныне свободен. На зиму думаю переехать в Москву, чтобы не зажиреть здесь, а пока…
– Вы окончили университет?
– Уже третий, – без похвальбы ответил Иконников. – Было лишь трудно в Женеве – среди русских. Когда же я оторвался от дорогих соотечественников, то стало легче, и я быстро сдавал экстерном.
– Русских сейчас много за границей?
– О да! Европа просто кишит русопятыми. Они бестолковы и поразительно доверчивы. Особенно – наша знать…
Их позвали к обеду, и Геннадий Лукич не отказался. В просторной столовой были открыты окна, через которые дом вице-губернатора наполняла далекая музыка. В зеленеющих ветвях деревьев чернели скворечни, высоко в небе плыл бумажный змей. Висла над городом белая мучнистая пыль.
– Моя жена, – представил Мышецкий гостю Алису. – Сделайте удовольствие – поговорите с ней по-немецки…
Алиса в этот день была необычайно мила. Чистые тонкие руки ее двигались над убранством стола – плавные и воздушные. Она кокетливо посматривала то на супруга, то на интересного молодого гостя.
– Я слышал, – говорил Иконников, – что вы, ваше сиятельство, намерены начать постройку в губернии элеватора.
– Хотелось бы, – помялся Сергей Яковлевич. – Зерно гниет в каких-то сараях… Элеватор поможет разрешить в губернии проблему весенних голодовок. Хотя бы отчасти!
– Если позволите, – предложил Иконников, – я согласен участвовать в этом благом деле. Деньгами, конечно.
– Буду только рад, – оживился Мышецкий. – Вся беда в том, что я не нахожу поддержки общественности. И потому ощущаю настоятельную необходимость обратиться к лучшей части российской интеллигенции…
Иконников быстро подхватил:
– Знаете, князь, у меня есть связи с Власием Дорошевичем… Для тех начинаний, которые вы предприняли, нужны средства, и пусть литераторы помогут в этом! Да и Столыпин…
– Петр Аркадьевич?
– Нет, князь, я имею в виду братца его – Александра Столыпина, он все крутится вокруг «Нового времени»… Можно потрясти и Яшку Рубинштейна – большой проныра!
– Я мыслю несколько иначе, – сознательно отгородился от этих имен Мышецкий. – Пусть писатели (именно писатели) издадут в фонд помощи голодающим литературно-художественный сборник. У каждого литератора всегда найдется в ящике стола вещица, которую он не удосужился пристроить. Пусть он ею и пожертвует!
– Пожалуй, – согласился Иконников. – Я уже ясно вижу этот сборник. На титуле скромно оттиснуть: «В помощь голодающим Уренской губернии». А название – краткое, объемное…
– Например – «Пустошь», – размечтался Сергей Яковлевич. – Это как раз отвечает сейчас моим замыслам… Немного беллетристики, разжиженной стихами. Кое-что из новостей в искусстве.
