Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
– Дальнейшее я беру на себя…
Он позвал Огурцова, и тот предстал пред княжеские очи, уже сильно попачканный мелом. Трудненько ему было стоять, сердешному.
– Так и быть, – разрешил ему Мышецкий, – можете облокотиться на стол… Слушайте! Надобно, чтобы губернская типография срочно отпечатала бланки. Имя, отчество, фамилия. Возраст и что-нибудь еще… там придумаете. А в конце – подпись Чиколини. Для начала пусть отпечатают хотя бы две сотни…
Борисяк с Кобзевым ретиво взялись за дело. Панафидин оказался порядочным человеком: помимо палаток, выделил в помощь трех военных фельдшеров. Скоро за Кривой балкой уютно заполоскались белые полотнища, взвился над новеньким бараком красный крест. Здоровье уренских поселенцев было проверено неторопливо, без суматохи, без угроз и паники.
Борисяк пришел однажды сам, радостный.
– Итак, князь, – сообщил он, – в карантине всего сто тридцать четыре человека.
– Выдержите их еще с недельку, да потом снимайте.
– Еще будут! Черпать не перечерпать…
– Знаю. Идите в типографию, возьмите заготовленные там бланки. Пусть их подпишет полицмейстер.
– Зачем?
– Можете выпускать людей из этого позорного зверинца. Выдавайте им по выходе в город бланк, заверенный Чиколини… Хватит им быть на положении прокаженных!
Весть о добротном житьишке уренских поселенцев дошла и до Свищева поля – желающих разделить судьбу смельчаков заметно прибавилось и Сергей Яковлевич велел в типографию отпечатать еще триста бланков.
Но зато оставшиеся на Свищевом поле совсем остервенели, требуя срочной отправки дальше, и пришлось вызывать для их успокоения местных казаков.
Плетьми и бранью людей заставили смириться перед необходимостью выжидания. Пароходство ссылалось на паводок и не торопилось с баржами.
– Плоты, плоты! – подстегивал Мышецкий свою канцелярию. – Только плоты спасут нас. Еще неделя, две – и надо выкачать Свищево поле без остатка. Иначе – мор!..
Чиколини согнал из ночлежек местную голытьбу, обещая на обед водку, и началась каторжная работа. Плоты собирались в ледяной воде – громадные, наспех сбитые скобами. Сергей Яковлевич только единожды посетил место работ и велел полицмейстеру не жалеть сивухи для голодранцев.
Он почти с ужасом смотрел, как бултыхались в стылой воде посиневшие подонки, с матюгами и песнями подгонявшие одно бревно к другому.
– Вот она, Россия-то-матушка! – похвалился Чиколини, расхаживая по берегу. – Такой и сам черт не страшен.
– Это верно, – суховато согласился Сергей Яковлевич. – Что-нибудь другое, но черт нам не страшен…
Он еще раз глянул на работающих бродяг, и вдруг перед ним, словно леший, с венком тины на голове, вынырнул из-под бревен усатый мужчина с побелевшими от холода глазами.
– Хрррр, – прорычал он, влезая на бревно пузом; мокрые штаны облепили его сытый выпуклый зад. – Не крррути ладью, хузаррры-ы…
Этот рыкающий голос и эта усатая морда… Казалось, еще один нажим памяти – и он сразу все вспомнит.
«Однако же нет, не вспомнить».
– На Свищево, – махнул он, усаживаясь в коляску, – погоняй!..
Ему очень не хотелось ехать на Свищево поле, но он все-таки превозмог себя – поехал.
Громадная, тысяч в двадцать, ошалевшая от безделья толпа мучительно томилась на этом позорище, стиснутом насыпью железнодорожного полотна и впадиною оврага. А дальше грядками шли могилы и щербатился гнилой дранью холерный барак.
Постыло и противно выглядел здесь человек! Раскисшие от весеннего тепла, переселенцы больше валялись на земле или бесцельно бродили от костерка к костерку. Бабы кормили детей, отупело и без стыда обнажая свое тело; старухи с ножиками в руках «искались» одна у другой в головах, посматривая на Мышецкого из-под распущенных жидких волос – с мольбой и надеждой.
Маячившие в отдалении казаки дополняли эту картину людской беспомощности и разоренности.
Сергей Яковлевич имел неосторожность сказать:
– Завтра отправим томскую партию… Готовьтесь!
Поверх пахучего людского месива будто пыхнуло чем-то горячим, словно он плеснул водой на раскаленные камни. Толпа вдруг зашумела, поднялась разом, топча под собой пламя костров и давя спящих.
Ровный гул заполнил Свищево поле, и Мышецкий увидел, как вскинули пики казаки…
Ениколопов недовольно заметил:
– Зачем вы это сказали им, князь? С порохом так не обращаются…
Сергей Яковлевич присел у стола, вкопанного в землю в тени барака, и подсчитал, сколько людей останется на Свищевом поле после отправки томской партии.
– И немало останется, – опечалился он.
– Тысяч пятнадцать? – спросили его.
– Да, около этого…
Со звоном вылетело из окна стекло. Чьи-то руки – в крови и грязи – высунулись наружу, словно ощупывая солнечное тепло.
– Я же вам говорил, – буркнул Ениколопов. – Вот и в бараке уже началось… Назад, скотина! – вдруг крикнул он и, схватив палку, долго бил по этим рукам, торчавшим среди острых осколков стекла…
– Надо объяснить людям, – подошел к нему Мышецкий с выговором.
– Людям? – переспросил Ениколопов. – Если бы здесь были люди, то, смею вас заверить, я и сам давно бы объяснил им, что отсюда никому не выбраться!
Отчаянный гвалт со стороны Свищева поля долетал до холма, на котором высился флаг с красным крестом, и теперь из барака донеслись вопли и суетливая толкотня ног.
Брякнуло стекло с другой стороны барака.
– Видите? – обозлился Ениколопов. – Теперь хоть поджигай их здесь!
Подскочила откуда-то баба (растрепанная, почти безумная), затыкалась в слепые окна, прикрывая глаза ладошкой:
– Архипыч, а Ляксей-то – куды? Слышь-ка… Ляксею скажи: завтреча томских рассадят!
Мышецкий брезгливо схватил бабу, толкал ее в загривок – обратно, в ревущую и стонущую котловину Свищева поля:
– Прочь, подлая! Убирайся…
Но было уже поздно. Где-то уже хрустнули доски, изнутри барака выплескивались душные голоса:
– Выпущай-ай… томских выпуща-ай! Изверги-и…
Ениколопов, отставив мизинец в сторону, щелкнул крышкою портсигара:
– Вот, пожалуйста, ваше сиятельство. Российский парадокс! Я ему, скотине мозолистой, клизму ставлю, а он меня извергом называет… Нет, – закончил он с пафосом, – конечно же, есть что-то положительно трагическое в звании русского интеллигента!..
Сергей Яковлевич направился к дверям барака.
– Откройте, – сказал он. – Надо лишь отнестись к людям внимательнее. Это же ведь люди, и они поймут меня…
Студент-медик накинул ему на плечи белый халат.
– Сделайте это, – попросил он трогательно.
Ениколопов задержал вице-губернатора:
– Сергей Яковлевич, не входите в очках. Вас могут принять за врача.
– Ах, оставьте вы это! При чем здесь мои очки?
Ему показалось, что Ениколопов хохочет за его спиной.
– А стрелять у вас есть чем, князь?
– Я не ношу оружия… Открывайте.
– Ну и глупо.
Ениколопов двинулся вслед за Мышецким, но Сергей Яковлевич задержал его:
– Останьтесь, Вадим Аркадьевич. Боюсь, что ваше появление больных не успокоит. Лучше я один…
Он вошел в тамбур барака, толкнул дверцу – и сразу же отступил назад, сшибая рукомойник.
– Да не сюда вы! – крикнул Ениколопов. – В следующую…
Но Мышецкий уже успел заметить кладовку, заваленную – вперемежку с дровами – голыми трупами, поверх которых, измазанный чем-то зеленым, лежал мертвый ребенок.
И, наскоро перекрестившись, он толкнул следующую дверь.
– А-а-а… – встретил его гул голосов.
Ноги заскользили в чем-то противном. Вокруг, распространяя зловоние, квасились лужи холерного поноса. Сергей Яковлевич не посмел идти дальше и остался возле порога.
– Надо же иметь разум! – выкрикнул он взволнованно, и сразу что-то звонкое разбилось над ним об косяк дверей.
Из глубины барака на него наступали… Нет, не люди (Ениколопов прав), а какие-то зеленые бестелесные тени. «Почему зеленые?» – машинально подумал он и внутренне содрогнулся.
– Оставьте волнения, – заговорил Мышецкий снова, собравшись с духом. – Ваши семьи будут отправлены в полном порядке. А вы догоните их потом, когда врач признает ваше выздоровление. В таком состоянии вам не перенести этого пути…
Что-то поднялось и разом опустилось над ним. Сергей Яковлевич согнулся под ударом, и сразу все из зеленого сделалось ярко-красным, будто он посмотрел на солнце.
– Стойте! – закричал он, боясь теперь одного: лишь бы не упасть под ударами на этот осклизлый, загаженный пол…
Прямо над ним громыхнул выстрел – резкий, как пощечина, и раздался голос Ениколопова:
– Назад, быдло! Ложись по нарам…
Загораживая Мышецкого, врач выстоял с минуту под градом летящих в него тарелок, шапок, кирпичей и табуреток. Потом открыл стрельбу поверх голов.
– На! – кричал он, злорадствуя. – На… на, собаки!
Сергей Яковлевич ничего не видел. Даже не сразу понял, что дышит уже чистым воздухом, а за спиной его грохочут засовы дверей.
