Хидыр Дерьяев - Судьба (книга третья)
Самодовольно усмехнувшись, Ораз-сердар крикнул:
— Люди, погодите! Сын ишана Сеидахмеда Черкез-ишан хочет сказать вам несколько слов. Послушайте его!.
— Во имя аллаха милостивого, милосердного! — начал Черкез-ишан своё выступление ритуальной формулой. — Люди, послушайте священные слова пророка! В писании сказано: «Держись прощения, побуждай к добру и отстранись от невежд!» И ещё сказано: «Есть ли воздаяние за добро, кроме добра?» Если вы не сделали никому зла, то и вам зла не сделают, — так утверждаем пророк. Скажите, зачем вам нужно кровопролитие? Зачем лучших сыновей своих вы пошлёте на гибель, которая совершенно бесцельна? Не надо вооружать людей! Не надо посылать их на войну!..
Ораз-сердар что-то негромко сказал. Бекмурад-бай и несколько офицеров выдвинулись вперёд, отгородив Черкез-ишана от толпы и тесня его к вагону.
— Идите, люди, выполняйте приказание! — крикнул Ораз-сердар. — Малейшая задержка — гибельна! За задержку будем наказывать!
Арчилы и яшули разошлись, по-разному толкуя странное выступление сына ишана Сеидахмеда. Черкез-ишан был арестован и. брошен в тюрьму. Однако он не падал духом. Сидя в вонючей, кишащей клопами камере, он давил клопов и сочинял стихи против Ораз-сердара. Это были ядовитые и злые стихи, открыто обличающие Ораз-сердара в грубом нарушении мусульманских законов, в измене родине и пророчащие ему бесславный конец от руки большевиков.
А муллы и арчины в это время ревностно выполняли приказ Ораз-сердара. Как и обычно, больше всех досталось беднякам. У одних отбирали лошадь, у других — оружие, третьих отправляли на фронт. Не всё шло гладко. Многие отказывались подчиняться. Таких без долгих разговоров отправляли под конвоем на расправу к Ораз-сердару. Некоторые, видя безвыходность положения и не желая воевать, уходили в пески. Однако немало было и таких, которые шли беспрекословно, некоторые — даже с охотой.
Четырнадцатого августа все дороги, ведущие от аулов к городу, были переполнены народом. Шли пешие и конные, вооружённые и безоружные, шли группами и в одиночку, сами и под конвоем.
Естественно, марыйские большевики тоже не сидели, сложа руки. Они послали на дороги своих агитаторов, чтобы разубедить дайхан, вернуть по домам хоть часть из них. Среди агитаторов были и наши друзья — Сергей, Берды и Клычли.
Старик в стоптанных чарыках, с берданкой на плече и мокрой от пота бородой шёл, видно, издалека и так устал, что сначала даже не заметил трёх джигитов, сидящих в тени у арыка. Он склонился к воде и стал черпать её одной рукой, второй придерживая на плече берданку. Потом сбросил ружьё на землю и стал пить пригоршней, причмокивая от удовольствия.
Напившись, он помял руках бороду, огладил её и посмотрел по сторонам. Только тут он заметил трёх джигитов и поздоровался:
— Салам алейкум, парни! Живы-здоровы?
— Спасибо, яшули, — отозвался Клычли. — Отведайте нашей дыни.
Старик с сомнением посмотрел на янтарные, источающие аромат ломти. Искушение боролось в нём с привычной осторожностью.
— Дыню-то можно было бы поесть, — сказал он наконец, — да я воды только что напился.
— Присаживайтесь, отец, отдохните, а потом дальше пойдёте, — пригласил Сергей.
Старик покряхтел: «Эх-вай-эй!», сел, опираясь руками о землю, стараясь не смотреть на соблазнительную дыню.
— Куда путь держите, отец?
— Иду на войну, сынок.
— Большевиков убивать собираетесь?
— Если сможем, будем и убивать.
В разговор вступил Берды:
— У вас ружьё неважное, яшули, надо бы взять такое, как моё, — он похлопал рукой по прикладу карабина. Это был карабин из числа захваченных на хивинской дороге трофеев.
Старик покосился, равнодушно сказал:
— Нам, сынок, такого оружия не досталось. А если бы и досталось, мы с ним обращаться не умеем.
Решившись, он взял ломоть дыни, пододвинутый к нему Клычли, и стал с удовольствием есть, обильно смачивая дынным соком бороду. Около них — послушать, о чём говорят добрые люди — остановились несколько вооружённых дайхан, присели на корточки.
— На войну надо идти с хорошим оружием, — продолжал разговор Берды. — Вон, видите, коршун на дереве сидит? Попробуйте сбить его.
— Паша пуля полпути не пролетит — упадёт на землю — отказался старик, тщательно выгрызая из ломтя остатки мякоти.
Один из подсевших дайхан, мысленно измерив расстояние до коршуна, покачал головой.
— Далековато. Даже из хорошей винтовки трудно попасть.
— Тогда посмотрите, как стреляет карабин большевиков! — Берды вскинул приклад к плечу, выстрелил почти не целясь.
Коршун прошуршал в листьях, упал на землю. Дайхане одобрительно зацокали, посмотрели на Берды с уважением: меткий стрелок, настоящий мерген.
— У вас семья есть, яшули? — обратился к старику Сергей.
— Какая семья, если жены нет! — пробурчал старик, принимаясь за второй ломоть дыни.
— Умерла жена? — посочувствовал Сергей.
— Вообще пе было её.
— Неужто, дожив до таких лет, не сумели найти женщину по сердцу?
— Не искал. Холостяком решил прожить. Калым платить нечем. А подбирать то, что другим не надобно, мне не с руки.
Старичок был не так прост, каким казался с первого взгляда. Окружающие сдержанно засмеялись. Клычли сказал:
— Другие идут на войну, чтобы достаток у семьи был. А у вас, яшули, и семьи-то нет. Зачем же вам большевиков убивать?
— Я, сынок, вчера со своим хозяином поругался. Вот назло ему и пошёл на войну.
— У вас не получится, как у того дайханина, что, осердясь на вошь, бросил в огонь весь тулуп? — улыбнулся Клычли.
Старик вздохнул, выбирая из бороды мелкие кусочки дыни и отправляя их в рот.
— Ничего странного в этом нет, сынок. Тот человек назло вше тулуп в огонь бросил, мы сами назло хозяевам в огонь бросаемся. Нынче человек куда дешевле тулупа. Кому мы нужны? Ты не думай, что мне лет много, если спина кривая, Спину мне работа на хозяев согнула, не годы. И убивать я, сынок, никого не собираюсь, мне большевики. зла не причинили. Иду, чтобы самого убили.
— Жить на свете, надоело? — пошутил Сергей.
— Не надоело, сынок. Жить каждой козявке хочется, не только человеку. Однако совсем неинтересной стала жизнь, трудной. Я слыхал, как ишан Сеидахмед говорил: кто погибнет, праведником в рай. попадёт. Ну, я не знаю, выйдет из меня праведник или не выйдет, а только… — Старик махнул рукой и замолчал.
Клычли, которому стало почему-то невыносимо жалко этого старика, бредущего невесть куда и неизвестно зачем, спросил:
— Яшули, вы слыхали о поэте Зелили?
— Это из какого же племени поэт?
— Из гокленов.
— А разве живут в марыйских краях гоклены?
— Нет, яшули, они в Гургене живут.
— Я, сынок, в той стране, не был — откуда могу про Зелили знать.
Опять вспыхнул смех. Люди рады были возможности хоть на минуту забыться от невесёлых дум. К ним подошла ещё одна группа дайхан. Вокруг дерева образовался уже довольно многолюдный кружок.
— А поэта муллу Махтумкули знаете? — продолжал допытываться у старика Клычли.
Старик подумал и сказал:
— Что он поэт, не знаю, но с муллой Махтумкули знаком лично.
— Как — знакомы? — удивился Клычли.
Слушатели тоже притихли, ожидая ответа старика.
Он сказал:
— Однажды сильный ураган был. Часть его овец отбилась от отары. Разыскивая их, он пришёл к той отаре, которую я пас. Вот тогда и познакомились, только он, по-моему, сказал, что принадлежит вроде бы племени ванаш.
Грохнул хохот. Дайхане, большинству которых было известно как имя, так и многочисленные стихи прославленного на всю Туркмению поэта, хватались за животы, валились от смеха на сниму: вот так отчудил старик — спутал орла с цыплёнком!
Сергей нахмурился, строго сказал:
— Смеяться нечего, товарищи, ничего здесь смешного нет.
То ли его тон, то ли непривычное обращение подействовали на дайхан отрезвляюще — смех затих. А Сергей продолжал:
— Среди туркменского народа много ещё таких тёмных людей, как этот яшули. Вы поднимаете на смех каждое его слово, но сами-то в темноте живёте, сами-то правильного пути не находите для себя! Вы на войну идёте и радуетесь, а ведь один только пушечный залп не оставит в живых никого из вас! Так что над стариком смеяться нечего. Он идёт на войну и вы идёте на войну. Зачем, спрашивается? Чтобы оставить сиротами своих детей, вдовами — жён? Чтобы родители ваши до конца своих дней оплакивали вас? Идёте — и сами не знаете, куда идёте и зачем идёте! Чему же тут смеяться?..
Воцарилось молчание. Дайхане, потупившись, не глядя друг на друга, завздыхали. Слова Сергея вернули их к недоброй действительности. И хотя это были правильные слова, с которыми в глубине души соглашался каждый, собравшиеся недовольно хмурились. Ну посмеялись немного — кому от этого убыток? Плакать ещё вперёд времени хватит. Сами, что ли, идут на эту войну, будь она неладна? Арчин гонит, мулла гневом аллаха стращает. Да и поговаривают, что можно добром разжиться на войне — кому добро лишним было? Конечно, умирать раньше положенного никому не интересно, да кто знает, кому сколько отмерено. Срок твой не пришёл, так и из горящей печи невредимым выскочишь, а кончилась отмеренная судьбой нить — в объятиях собственной жены помрёшь.
