Хилари Мантел - Внесите тела
Он не станет потом уверять, будто у него не упало сердце. Не станет бахвалиться противоестественным хладнокровием, невозможным у разумного человека. Генрих мог в любое мгновение сделать знак страже, и его бы схватили.
Однако он делает шаг назад, зная, что лицо его не выражает ничего – ни раскаяния, ни сожаления, ни страха, а про себя думает: вас бы не взяли в кузницу. Уолтер и близко не подпустил бы вас к горну. Сила – только полдела. Рядом с огнем нужна холодная голова, когда искры летят к потолку, надо приметить, куда они попали, и сбить пламя ладонью. И сейчас, видя распаленное лицо монарха, он вспоминает отцовский совет: если обожжешь руки, Том, скрести их перед собой и держи, пока не найдешь воду или мазь. Не знаю, чем это помогает, но боль слабеет, а если еще и молиться при этом, то кое-как переживешь.
Он поднимает ладони. Скрещивает руки перед собой. Прочь, Генрих. Словно неправильно истолковав его жест – и будто почти радуясь, что получил наконец отпор, – король умолкает и пятится, отворачивается от Кромвеля, избавляя того от зрелища своих налитых кровью белков, от недолжной близости выпученных монарших глаз.
Он говорит тихо:
– Храни вас Господь, ваше величество. А теперь дозволите ли вы мне удалиться?
С дозволения или без, он уходит. Уходит в соседнюю комнату. Вы слышали выражение: «Кровь во мне вскипела»? Его кровь кипит. Он складывает руки крестом, ладонями вперед, садится на сундук и требует вина. Когда вино приносят, он смыкает руку на холодном металле, гладит кубок подушечками пальцев. Капля кларета переливается через край, он размазывает ее пальцем и, для большей чистоты, слизывает языком. Непонятно, правда ли боль прошла, как обещал Уолтер, но хорошо, что отец за него. Должен же кто-нибудь быть рядом.
Он поднимает глаза. Перед ним Шапюи, лицо – ехидная маска.
– Мой дорогой друг. Я полагал, вам конец. Поверите ли, но я вообразил, что вы забудетесь и поднимете на него руку.
Он улыбается:
– Я никогда не забываюсь. Я всегда думаю, что делаю.
– Но не всегда говорите, что думаете.
Бедный посол – столько претерпел сегодня за то, что честно делал свою работу. К тому же я оскорблял его чувства, высмеивал его шляпу. Завтра я пришлю ему подарок, хорошую верховую лошадь. Я сам, прежде чем ее выведут из конюшни, внимательно проверю подковы.
На следующий день собирается королевский совет. Присутствует Уилтшир, иначе монсеньор; Болейны – лоснящиеся коты, сидят и охорашиваются. Их родич, герцог Норфолк, осунувшийся, дерганый, останавливает его перед входом – его, Кромвеля:
– Все в порядке, малец?
Когда еще главный церемониймейстер страны обращался так к начальнику судебных архивов? В зале совета Норфолк двигает табуреты, выбирает тот, что поудобнее, садится со скрипом. Говорит:
– С ним такое бывает. – Ухмыляется, показывая зубы. – Стоишь, думаешь, как бы не упасть, и тут он выбивает почву у тебя из-под ног.
Он кивает, терпеливо улыбаясь. Входит Генрих, садится во главе стола, словно большой недовольный младенец. В глаза никому не смотрит.
Итак: он надеется, что другие советники не подведут. Он много раз им объяснял. Льстите Генриху. Умоляйте сделать то, что ему так и так сделать придется. Пусть думает, будто у него есть выбор. Пусть восхищается своей добротой, как если бы он вам помогал, а не себе.
Ваше величество, говорят советники. Сделайте милость. Ради блага страны снизойдите к нижайшей просьбе императора. К его мольбам и уговорам.
Это продолжается минут пятнадцать. Наконец король говорит: хорошо, коли того требует благо страны, я приму Шапюи, мы продолжим переговоры, видимо, мне придется проглотить все личные оскорбления.
Норфолк подается вперед:
– Считайте это микстурой, Генрих. Она горькая, но, ради блага Англии, не выплевывайте.
От темы врачей разговор естественно переходит к замужеству леди Марии. Куда бы король ни переселил дочь, та продолжает сетовать на дурной воздух, скудную пищу, невозможность побыть одной, на боли в суставах и в голове и общую подавленность духа. Врачи говорят, что здесь помог бы мужчина. Когда жизненные соки в молодой женщине закупорены, она теряет аппетит, бледнеет, худеет и чахнет; брак дает ей занятие, и она забывает про мелкие хвори; ее матка пребывает в довольстве и на своем месте, а не блуждает по всему телу, вызывая всевозможные болезни, как учит нас Гиппократ. Если же нельзя выдать Марию замуж, ей надо хотя бы помногу ездить верхом, что для девушки под домашним арестом крайне затруднительно.
Наконец Генрих прочищает горло.
– Не секрет, что император обсуждает Марию у себя в совете. Он хотел бы выдать ее за кого-нибудь из своих родственников, в собственных владениях. – Лицо короля суровеет: – Я ни в коем случае не выпущу ее из страны и вообще не позволю ей выходить из дома, пока она не научится вести себя с отцом, как положено.
Он, Кромвель, говорит:
– Она все еще не оправилась после смерти матери. Уверен, что некоторое время спустя она осознает дочерний долг.
– Как отрадно наконец услышать ваш голос, Кромвель, – усмехается монсеньор. – Вы обычно говорите первым, и последним, и в середине, так что остальные советники вынуждены общаться шепотом или передавать друг другу записки. Позвольте спросить, не связана ли как-нибудь ваша сдержанность со вчерашними событиями? Когда его величество, если я верно припоминаю, поставил вас на место?
– Большое вам спасибо, милорд Уилтшир, – бесстрастно произносит лорд-канцлер.
Король говорит:
– Милорды, я вынужден напомнить, что мы говорим о моей дочери. Хотя я далеко не уверен, что ее следует обсуждать в совете.
– Я бы, – гремит Норфолк, – я бы поехал к Марии и заставил ее присягнуть королю и ребенку моей племянницы. Положил бы ее руку на Библию и держал. А не поможет – бил бы головой об стену, пока не станет мягкая, как печеное яблоко.
– И вам спасибо, милорд Норфолк, – говорит Одли.
– Так или иначе, – произносит король, – у нас не столько детей, чтобы отдавать их в чужие края. Я предпочел бы с ней не разлучаться. Когда-нибудь она станет мне послушной дочерью.
Болейны довольны: король не ищет Марии достойного жениха за границей, она никто, незаконная дочь, о которой вспоминают только из жалости. Вчерашняя победа над испанским послом еще свежа у них в памяти, и то, что они ею не бахвалятся, делает им честь.
После заседания его окружают другие советники, все, кроме Болейнов. Заседание прошло успешно: он получил что хотел, Генрих продолжит переговоры с императором. Тогда почему ему так душно, так неспокойно? Он раздвигает советников локтями, впрочем, со всей учтивостью. Ему надо на воздух. Генрих, проходя мимо, останавливается, поворачивает голову, спрашивает:
– Господин секретарь, вы не прогуляетесь со мной?
Они гуляют. Молча. Начинать разговор прилично государю, а не министру.
Ему торопиться некуда.
Генрих говорит:
– Хорошо бы съездить в Кент, как мы собирались, посмотреть на тамошних литейщиков.
Он ждет.
– Я смотрел разные чертежи, математические расчеты, читал советы насчет того, как улучшить наши пушки, но, сказать по правде, вы бы разобрались в них лучше.
Смиреннее, думает он. Еще чуточку смиреннее.
Генрих говорит:
– Вы бывали в лесах, видели углежогов. Помнится, вы рассказывали, что это очень бедные люди.
Он ждет. Генрих говорит:
– Я думаю, следует знать все с самого начала, идет ли речь о пушке или о доспехах. Бесполезно требовать металл с определенными качествами, определенной закалки, если не знаешь, как его выплавляют, с какими трудностями сталкивается мастер. Я никогда не брезговал часами сидеть с оружейником, когда тот делает мне латную рукавицу на правую руку. Думаю, надо изучить каждую пластину, каждую заклепку.
И? Да?
Он не спешит королю на выручку: пусть выпутывается сам.
– И… так вот. Вы – моя правая рука, сэр.
Он кивает. Сэр. Как трогательно.
Генрих говорит:
– Итак, в Кент? Когда? Назначить ли мне срок? Двух-трех дней будет вполне довольно.
Он улыбается:
– Не этим летом, сир. У вас будут другие дела. К тому же литейщики такие же люди, как и мы. Им надо отдохнуть. Полежать на солнышке. Яблоки собрать.
Генрих кротко смотрит на него умоляющими голубыми глазами: устройте мне счастливое лето. Говорит:
– Я не могу жить, как жил.
Он, Кромвель, здесь, чтобы получить указания. Добудьте мне Джейн, Джейн, такую добрую, такую сладкую. Избавьте меня от горечи, от желчи.
– Думаю, мне следует поехать домой. С вашего дозволения. Мне многое надо сделать, чтобы дело сдвинулось, и я чувствую… – Он не может подобрать английское слово. Такое иногда бывает. – Un peu…[14] – Однако и французское слово не подбирается.
– Но вы не захворали? Вы скоро вернетесь?
– Я посоветуюсь со знатоками канонического права, – говорит он. – Дело может затянуться, вы же знаете эту братию. Буду торопить их, как смогу. И я поговорю с архиепископом.
