Эдуард Тополь - Летающий джаз
Тут в дверь застучали так, как стучит только НКВД. Мария затряслась в ужасе — все, конец, ее будут бить, насиловать и пытать, она же знает это ОГПУ-НКВД, она до войны мыла там полы и каждое утро своими руками замывала кровь после ночных допросов…
— Подожди, cool down, — сказал тогда Стивен под громкий стук в дверь. — А в чем проблема? Я могу дать им больше, чем какие-то доносы. Я могу дать чертежи наших «боингов».
Мария испугалась:
— Ты выдашь ваши секреты?
— Легко, — усмехнулся он. — Через три часа прилетит больше сотни «боингов», а в Советском Союзе нет таких самолетов. Поэтому у кое-кого из ваших техников есть маленькие немецкие «Лейки». Они говорят мне, что это просто так, чтобы фотографироваться с американцами. Но я же не дурак, я знаю, что они будут нарочно разбирать как можно больше узлов наших самолетов, чтобы все фотографировать. Поэтому лучше я сам дам им чертежи всего самолета, так они мне меньше поломают. Открой этому майору и скажи, что ты меня завербовала в ваши агенты.
— Стивен, я боюсь!
— Не бойся. Иди, открой, а то они дверь сломают.
— И ты, правда, дашь им чертежи ваших самолетов?
— При условии, что они тебя не тронут. Как говорят в России — баш на баш! Мы же союзники. Иди!
Тогда она еще не совсем ему поверила. И только позже, когда Козыкин ушел, Стивен еще раз объяснил ей свое «предательство». Во-первых, советские двухмоторные бомбардировщики ДБ-3, Ли-2, Су-2 и Пе-2 не идут ни в какое сравнение с «летающими крепостями», они все устарели, и поэтому Сталин так интересуется конструкцией B-17. Во-вторых, он, Стивен, своими глазами видит, как офицеры советской контрразведки требуют отчеты у всех русских техников, которые обслуживают приходящие из Тегерана грузовые «боинги», и если кто-то из этих техников не может дать им полной информации об устройстве какого-то узла или его фотографию, то этого техника тут же заменяют другим. Он, Стивен, подозревает, что уволенных техников отправляют на фронт. Ну, и в-третьих, в СССР есть замечательные авиаконструкторы — Ильюшин, Лавочкин, Туполев, Микоян, Гуревич. Рано или поздно они сделают свои четырехмоторные бомбардировщики. Так пусть они сделают их как можно раньше, еще до конца войны, чтобы быстрей разгромить фашистов.
И потому сегодня, придя из кино, Стивен дал ей первый пакет, который она завтра отнесет Козыкину. Нет, в пакете не полный комплект чертежей B-17, Стивен не так глуп, чтобы отдавать сразу и все. Ведь тогда они смогут отнять у него Марию…
И значит… Значит, думала Мария, он делает это ради того, чтобы не потерять ее. Господи, так неужели он действительно любит ее, а не просто трахает, как это делают с полтавчанками другие американцы? А может, и другие американцы повлюблялись тут в наших?
Мария резко повернулась к Стивену и посмотрела ему в глаза. Он замер с гребнем в поднятой руке, полотенце свалилось с бедер, а на лице, обычно взрослом и серьезном, еще не успело исчезнуть выражение какого-то детского удовольствия от прикосновений к ее волосам и плечам. Мария задохнулась от благодарности. Порывисто обняв Стивена, она быстро, не отпуская, затолкала его в спальню, развернула спиной к кровати и толкнула так, что он всей спиной рухнул на еще не заправленную после недавнего постель. А Мария, смеясь, тут же уселась на нем верхом.
— Как ты обращаешься с офицером американской армии?! — в шутку возмутился он.
— Цыть! — приказала она. — Ты мой! Я тебя завербовала, забыл?
— Нет, я помню…
— Тихо, не двигайся. Ты мой, и все тут мое, все! — сказала она и стала сползать по нему, с новой жадностью целуя его грудь, живот, пах.
16
Полковник Кесслер не отправил привезенных к нему Козыкиным босых летчиков на гауптвахту, а вместо наказания за утраченные ботинки приказал сегодня же вечером дать концерт на эстраде в палаточном городке.
— Но мы еще не сыгрались, сэр, мы только утром познакомились, — попробовал возразить рыжий филадельфийский трубач, который оказался бомбардиром B-17.
— Может, мы сегодня сыграемся, а концерт завтра, сэр? — спросил долговязый скрипач-капитан, оказавшийся первым пилотом.
Кесслер внимательным взглядом осмотрел их всех — молодых, босых, но с инструментами, которые они прижимали к груди, как молодой отец новорожденного ребенка.
— Москва утвердила цели, которые предложил Эйкер, — медленно произнес он. — Завтра в пять ноль-ноль инструктаж, в шесть тридцать вылет. Идите на склад, я прикажу выдать вам ботинки. И готовьтесь — ваш концерт сегодня в двадцать ноль-ноль. В двадцать два ноль-ноль отбой. Название «The Flying Jazz» вас устроит?
«Летающий джаз»! Конечно, им понравилось это название! Хотя из-за не сыгранности их вечернее выступление больше походило на джаз-сейшн, чем на концерт. Но какое это имело значение? Уже после первого номера «Dancing On A Rainbow» пол-лагеря набежало к деревянной эстраде, а после второго, «Амаполы», из ближайших хат, что стояли на Лавчанских Прудах, сюда, как притянутые магнитом, потянулись юные полтавчанки. Никто не стал рассиживаться на стульях, эти стулья просто смели в сторону, и прямо перед эстрадой начались танцы — да какие! «I Can’t Give you Anything But Love» сменяла «Калинка», а «My Heart’s Desire» — «Очи черные»…
Стоя у открытого окна своей хаты и слушая доносящиеся из палаточного городка звуки тех самых мелодий, которые рано утром играл на пруду какой-то американский летчик, немая Оксана видела, как из соседних хат выбегали пятнадцатилетние и даже двадцатилетние дивчины и босиком бежали к американскому лагерю.
И, конечно, она тоже не удержалась — быстро перемерив три единственных в хате платья и надев мамино довоенное, побежала за всеми на звуки «Буги Basin Street».
Но она не умела танцевать и, стесняясь своей немоты, остановилась в темноте в ста шагах от танцующих.
Отсюда, издали, ей была хорошо слышна завораживающая музыка «Одинокого ковбоя», но плохо или совсем не видно музыкантов. И она не видела, как один из них, играя на кларнете, все высматривал что-то (или кого-то) среди прибежавших и танцующих под эстрадой девчонок.
Но музыка! Сыгравшись на популярных мелодиях, музыканты стали все чаще уходить от их лейтмотивов в свои сольные импровизации. И вот уже то кларнет вырвется из общего музыкального потока и воспарит переливами утреннего соловья так, что дыхание останавливается, то скрипка заплачет морской сиреной, то саксофон взорлит, как слон в зоопарке или турбина взлетающего самолета. Оксана не знала, что на языке музыкантов это называется «сделать квадрат» и поражалась этим волшебным звукам, которые по незримой лестнице то взбирались куда-то вверх, к звездам и месяцу, а то ныряли в пучину чувственности глубже, чем она ныряла в воду Лавчанского Пруда. Как у всякой немой, ее обостренный слух воспринимал музыку куда ярче и полней, она поглощала ее каждой клеточкой и трепетала всем телом, как мембрана.
А там, на площадке перед эстрадой, чарльстоны сменялись фокстротами, а фокстроты чарльстонами, и молодые американские летчики и юные полтавчанки жгли и утанцовывали друг друга так, что парами уходили в темноту отдохнуть…
И, конечно, не столько по фигуре кларнетиста, сколько по звукам его кларнета Оксана почти с самого начала выделила среди музыкантов того, кто рано утром играл на берегу пруда. Хотя теперь звуки его инструмента были чуть-чуть другими — нежнее, шире, бархатистей. Но все-таки это был он, с его музыкой и с его беглостью звуковых переливов. А когда он солировал, широко расставив ноги и вдувая в инструмент не только мощь своих легких и души, но и какую-то зовущую страсть, Оксане казалось, что он зовет именно ее, что его кларнет, посылая в мирозданье трепещущие звуки, ищет и зовет именно ее в этой ночной Вселенной…
Впрочем, наверное, так кажется каждой женщине, когда она слышит прекрасную музыку — она поглощает ее глубоко, до конца — до матки и придатков. Разве не потому даже самые неказистые музыканты покоряют самых красивых женщин? Как сказал мне когда-то один знаменитый композитор-ловелас: «Мне бы только довести ее до рояля»…
Так, впитывая музыку и наблюдая издали за танцами, Оксана завороженно простояла весь вечер. В 21:30, когда танцы закончились и летчики ушли в лагерь к своим палаткам, какие-то девушки пошли туда вместе с ними. А Оксана ушла в свою темную хату ожидать «рiдну мати», которая в последнее время все позже и позже приходит с работы. Впрочем, как бы поздно Мария ни задерживалась на своей работе, она все равно, хоть в три ночи — знала Оксана — придет домой.
Так оно и случилось, хотя Оксана, даже возбужденная музыкой, уснула раньше прихода Марии, поскольку из-за накрывшего Полтаву ночного дождя Мария — мокрая насквозь — добралась домой только к пяти утра.
Они — Мария и Оксана — не знали, что этот дождь, перешедший вскоре в очередную июньскую грозу и ливень не только над Украиной, но и над Польшей и Румынией, отменил утренний вылет американских бомбардировщиков.
