Михаил Волконский - Сирена
Она провела его повсюду и показала ему все каюты, переходы и закоулки. Капитану, матросам и всем служащим она представила Варгина, как своего нового управляющего, и отдала в его распоряжение большую каюту с верхним светом из люка, очень удобную для занятий живописью. Решено было, что завтра Варгин перевезет сюда свои вещи.
Осмотрев яхту, они прошли в каюту-гостиную, и туда принесли им кофе, заваренный особенным образом, по турецкому способу.
У Варгина давно вертелся один чрезвычайно интересовавший его вопрос, который он хотел и не решался задать леди. Этот вопрос касался Станислава. Варгин был уверен, что поляк – сумасшедший и что леди никогда не была его женой, но ему было интересно узнать, как она относится к сумасшедшей выходке поляка.
– А что, если бы вдруг этот человек, который так упорно называет тебя своей женой, стал надоедать и преследовать? – решился наконец он проговорить.
– Тогда я обошлась бы с ним, как с безумным! – спокойно ответила леди, поднося к губам чашку с кофе.
Она была спокойна относительно Станислава, потому что в ее уме уже создалось решение, как поступить с ним.
Убедившись, что Станислав был на воле, она решила, что он станет сам разыскивать ее и узнает, хотя бы от Елчанинова, что она живет на яхте; по всем понятиям, он не утерпит, чтобы не явиться к ней на яхту, а этого только и нужно было леди: если в доме у иезуитов был подвал, то на яхте существовал трюм, куда можно было еще надежнее, чем там, у иезуитов, спрятать Станислава. Поэтому она спокойно ждала его появления и ничуть не тревожилась, что Станислав опять попадет в руки иезуитов; она не предполагала, чтобы он сам вернулся к ним, а забрать Станислава силой им не позволит Елчанинов.
Вахтенный матрос подал сигнал о приближении лодки.
Варгин вышел на палубу и увидел, что к яхте приставал на наемном ялике отец Грубер.
Варгин пошел сообщить об этом леди, уверенный, что она велит поднять трап и не пускать на яхту иезуита. Почему-то ему казалось, что надо было поступить именно так, но он невольно раскрыл рот от удивления, когда леди заявила обратное:
– Конечно принять! Я хочу видеть его!
– Как «хочу видеть»? – возразил Варгин. – От таких людей надо быть возможно дальше. Зачем он тебе?
– А хотя бы затем, чтобы наконец взять верх над ним; это единственный человек, который не поддается мне; до сих пор я еще не встречала мужчины, в конце концов не склонявшегося передо мной; он первый, он единственный не замечает во мне красивой женщины, но я добьюсь своего, ты обязательно увидишь это!
– И смотреть не хочу! – надув губы, проворчал Варгин.
– Ну, тогда не смотри, но вели ввести ко мне сейчас отца Грубера!
Несмотря на то, что Варгин только что заявил леди, что и глядеть не хочет на то, как она будет разговаривать с Грубером, он почувствовал неудержимое желание так или иначе быть свидетелем их разговора.
Когда он ввел иезуита в каюту-гостиную, леди прямо приказала ему удалиться и оставить их вдвоем. Варгину ничего не оставалось, как послушаться ее, и он мрачно ушел и заходил по палубе. Но потом он вспомнил об алькове и о том, что, пробравшись в него через коридор, можно было слышать из-за занавески все, что происходило в гостиной. Он так и сделал. Не замеченный никем, шмыгнул он в коридор и неслышно очутился в алькове, где ясно раздавалось каждое слово, произносимое леди и Грубера.
– Будьте желанным гостем, отец! – сказала леди Гариссон, как-то особенно вкрадчиво растягивая слова и звучно произнося каждый слог. – Я очень рада видеть вас у себя. Садитесь и давайте разговаривать!
– Разговаривать нам не о чем, – сурово остановил ее Грубер, – я просто буду спрашивать вас, а вы мне отвечайте!
– Хорошо, спрашивайте, – рассмеялась леди, – а я вам буду отвечать. Итак, первый вопрос.
Она нисколько не смутилась тоном иезуита и вела себя так, что, наоборот, всякий другой на его месте почувствовал бы смущение; но Грубер был не из тех, которые могут спасовать.
– Первый вопрос, – проговорил он, – правда ли, что вы согнали с яхты брата Иозефа?
– Брата Иозефа я не сгоняла, а уволила своего бывшего управляющего, который стал мне не угоден, и на его место взяла нового.
– Но делать это вы не имели права!
– Как? На своей собственной яхте? Разве я не хозяйка тут?
– Вы знаете, что эта яхта не ваша!
– Нет, она моя по документам, и никто не смеет оспаривать официально мою собственность на нее.
– Против этого я не спорю. Но, расходясь самовольно с братом Иозефом, вы тем самым бросаете открытый вызов нам.
– Храни меня Бог! – воскликнула леди. – Зачем я буду бросать вам вызов? Мы можем остаться друзьями.
– Друзьями остаться мы не можем, потому что никогда не были ими, – возразил Грубер. – Вы были нашей слугой и только.
– И это тяготило меня! Теперь я из слуги хочу сделаться другом или, вернее, просто вашей союзницей, потому что наши интересы сходятся, и ввиду этих общих интересов мы можем помогать друг другу, – твердо заявила леди.
– Но денежной помощи вы не получите! Она возможна только при условии, если все расходы будут вестись одним из наших братьев.
– Денежная помощь мне совершенно не нужна теперь.
– Вот как? Но подумайте, хорошо ли вы рассчитали?
– Я рассчитала хорошо. Будьте уверены. Теперь второй вопрос?
Выходило так, что спрашивал не отец Грубер, а как будто она предлагала вопросы. Грубер поморщился.
– Давно ли вы вступили в сношения с Митавой? – спросил он, видимо, желая озадачить ее.
– Неделю или, может быть, дней восемь тому назад! – невозмутимо ответила леди.
– И вы сознаетесь в этом?
– Что значит «сознаюсь»? Это выражение не подходит, отец! Вы меня спрашиваете, я вам сообщаю. Да, я вступила в сношения с Митавой, но для того, чтобы лучше знать, что там делается, и извлечь из этого пользу.
– Для себя?
– Каждый человек заботится прежде всего о себе, а если другие захотят жить со мной в дружбе, – подчеркнула она, – то и они получат свою выгоду.
– Но какие гарантии у этих других, что они не будут преданы противной стороной?
– Им служат гарантией их собственный опыт и наблюдение; пусть они действуют соответственно им.
– Вы хитры, – сказал патер Грубер, – и изворотливы!
– Я женщина, и, вероятно, недаром говорят, что хитрость у женщин заменяет ум.
– Вам и в уме нельзя отказать.
– Благодарю вас; похвала в устах такого человека, как вы...
– Напрасно вы стараетесь обвести меня! – вдруг круто остановил ее Грубер. – Есть еще третий вопрос. Как вы осмелились выпустить из заключения Станислава, а потом офицера Елчанинова?
– Как? – удивилась леди. – Это еще что за обвинение? Правда, я хотела увести от вас своего мужа вчера поздно вечером, думая, что он заперт у вас в подвале, но этот подвал, когда я спустилась в него, оказался пустой, а об этом офицере Елчанинове я даже и не знала, что он был у вас заключен, и потому ниоткуда освобождать его не могла.
Услышав это, Грубер сухо произнес:
– И это все, что вы можете сказать? Судя по первым вашим ответам, я ожидал, что вы придумаете что-нибудь более остроумное, чем простое и голословное отрицание факта.
– Но уверяю вас, что это правда!
– Нет, это ложь, и очень неискусная!
– Я никогда не лгала перед вами!
– Бросим пустые фразы; они не приведут ни к чему и не помогут вашему оправданию.
– Моему оправданию? – вдруг вспыхнула леди. – Но мне оправдываться не перед кем; судить меня могут только люди, которые имеют на это власть.
– А вы думаете, что у меня такой власти нет?
– Кто же дал вам ее?
– Обстоятельства. Я предупреждаю вас: берегитесь!
– Вы хотите испугать меня?
– Я хочу то, что говорю! Я предупреждаю вас...
– И по-видимому, как власть имеющий?
– Да! – твердо ответил Грубер.
– Основывая свою власть на обстоятельствах? Но обстоятельства могут измениться!
– Не для тех, которые умеют управлять ими.
– Но почему же вы присваиваете исключительно только себе это умение? Разве на него только вам выдана привилегия? Оно может быть и у меня; и я, в свою очередь, могу сказать вам: «Берегитесь, отец»! – спокойно произнесла леди.
– Теперь вы хотите напугать меня? Хорошо! Тогда скажите прямо, чем вы можете мне грозить?
– А чем вы грозите мне?
– Высылкой из Петербурга в двадцать четыре часа! – тихо произнес Грубер.
Леди Гариссон в ответ ему расхохоталась.
– Вы хотите выслать меня из Петербурга? Не слишком ли смело подобное желание с вашей стороны?
– Может, для вас слишком смело не верить этому...
– Ах, как же плохо вы осведомлены, если так спокойно говорите это! Да знаете ли, кто еще третьего дня стоял передо мной здесь, вот на этом самом месте, на коленях?
Леди произнесла это так стремительно и с такой уверенностью в важность того, что говорила, что Грубер впервые в жизни почувствовал нечто вроде смущения. В самом деле, не успела ли эта сирена раскинуть свои сети так далеко и широко, что трудно будет справиться с нею?
