Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 1
Когда кубки опустели, и все сели, Фламиний сказал Публию:
— Насчет «зарева свободы» этого дикаря, наверное, проинформировал твой Лелий.
Публий не ответил. У него было впечатление, что это действо происходит где-то в подводном царстве: он все видит, но в неверном свете, контуры размыты; движется, но испытывает ощущение, будто плывет; слышит звуки, но не разбирает слов. Пространство его души, предназначенное для восприятия мира, целиком заполнил образ красоты, и все остальное представлялось лишь как тени на нем. Только что среди всеобщих славословий, обращенных к Сципиону, Виола наградила его еще одним лукавым взглядом, и оттого голова у него закружилась, он почувствовал себя опьяненным волшебством. Опасаясь грозной силы, поднимавшейся из глубин его существа, океанской волною вздымавшей грудь, он попробовал утопить ее в вине и стал пить его неразбавленным, как делали это кельтиберы. Квестор последовал его примеру.
— Как ты думаешь, — обратился к Публию Фламиний, — то, что мы пьянствуем в одной упряжке с варварами, это — почет для римлянина, ибо он, так сказать, объединяет собою мир, как ты утверждал, или все же позор, как если бы мы делили корыто со свиньями?
— Наши предки обедали за одним столом с рабами, и это не мешало славе их дел. К тому же, посмотрев напротив, легко убедиться, что боги рассыпают таланты не только среди римлян или греков. Но хватит об этом. Впредь помни, мы здесь не для удовольствия, а выполняем миссию своего народа, который ведет тяжелую войну. Всякий наш шаг должен быть направлен к победе. Потому не затевай подобные разговоры со мною, но старайся развлекать беседою варваров, то есть, я хотел сказать, наших новых друзей.
Фламиний напрягся и сочинил какую-то фразу к лохматому кельтиберу, сидящему на соседнем ложе. Сципион этого уже не слышал. Он снова погрузился в себя. Наконец два вида опьянения: от вина и любви — несколько уравнялись, и он уже не мог разобрать, от чего именно больше болит голова. Тогда он начал острить, то грубо и просто, приводя испанцев в восторг, то тонко и замысловато, повергая в замешательство переводчика. При этом Публий невольно старался говорить громко, чтобы его слышали за противоположным столом.
Вдруг он осекся на полуслове, ибо вспомнил свою роль, и усилием воли обуздал темперамент. Он решил придать разговору более общий характер и, приподнявшись на распрямленной руке, воскликнул:
— Кто мне назовет наиболее достойную тему для застолья?
Один из испанцев сказал, что вид зажаренного кабана должен возбудить воспоминания об охоте, и тогда лучшей приправой для мясного блюда станет острая история о травле дикого зверя. Гражданин Нового Карфагена Ардей, испанец по происхождению, но бывавший в Африке, который возлежал рядом с Фламинием, поведал о развлечениях пунийцев. Вначале те говорят о своей торговле, оспаривая друг у друга первенство в масштабах наживы, потом о пиратских историях, сопровождающих купеческие походы, затем о качествах вина за столом, дальше уже только о его количестве, а завершают беседу смакованием женских прелестей.
— Недурно! — восхитился Фламиний. — Только ведь они и прелести оценивают в денежном выражении!
— Ну а римляне, о чем они ведут разговоры за столом? — поинтересовался один из кельтиберских вождей.
— За столом римляне, как и везде, говорят о политике, — с грустной усмешкой ответил Сципион.
— Даже в присутствии женщин? — несколько насмешливо удивился со своего дальнего ложа Аллуций и нежно склонился к Виоле.
— Даже и сами женщины.
— Как, ваши женщины интересуются политикой? — донеслось от другого стола.
— И сами делают ее, как например, Ветурия и Волумния, остановившие нашествие вольсков, когда мужчины уже признали свое бессилие, ибо врага вел высший из римлян. Ну, впрочем, достаточно об этом. Мне больше по душе застольные беседы греков. Без упражнения ума в направлении познанья мира они и часу прожить не могут.
— Так за вином они философствуют? — спросил легат Корнелий Лентул Кавдин, полулежащий рядом с Аллуцием в неудобной позе, так как постоянно косился на прекрасную Виолу.
— Ну, не совсем. Правда, некоторые всерьез рассматривают вопрос о том, стоит ли вести мудреные беседы во время застолья, но большинство все же признает, что винные пары порождают шаткую философию. Потому основы вселенной в таких случаях эллины затрагивают редко и чаще темы находят вокруг себя, однако и при этом хитроумные виражи их мысли не уступают замысловатым петлям в походке пьяницы. Вот вам пример: вы видите передо мною три кубка, только что поданных специально по моему заказу, в них вино из одного и того же бочонка, но пусть отведает его Аллуций, и он, конечно же, обнаружит различие и определит, где лучшее.
По знаку Публия рабыня поднесла кубки юноше. Тот настороженно отпил из каждого и не очень уверенно выбрал один. Его подали Сципиону, и тот, посмотрев на приклеенную к серебру метку, сказал:
— Твой вкус и в этом верен, Аллуций. Опыт можно продолжить, и выяснится, что лучшее вино то, которое добыто из средней части бочки, а вот лучшее масло находится вверху, тогда как самый ароматный мед опускается на дно бочонка. Для практической жизни достаточно этого знания, обычному гурману более ничего не надо, но греки лакомятся мыслью, их мучает вопрос: «А почему?», — Публий обвел взглядом озадаченных, будто даже протрезвевших от удивления испанцев и сказал: — Впрочем, у нас сегодня слишком длинный и веселый день, чтобы задумываться над такими задачками. Я не требую от вас немедленного ответа в столь непривычном для вас упражнении и лишь приведу еще несколько подобных тем для развлеченья вам в часы досуга. Мы говорили о вине. Так вот, есть такое правило: пять кубков — да, три кубка — да, четыре — нет. Что это значит?
— Я знаю, почему — пять, — сказал Фламиний, придав себе самодовольный вид, — а вот насчет трех — в затруднении… по-моему, четыре все же лучше. Впрочем, три хороши тем, что остается еще два до пяти.
— А как ты поведешь себя, если я сообщу, что речь здесь идет о пропорциях смешения вина с водою?
— Фу, какая пошлость, император.
— Ладно, Гай, задам тебе вопрос по твоему профилю: почему женщины подвержены опьянению меньше, а старики больше?
— Ну, это совсем просто, — разочарованно сказал Фламиний, — старики пьянеют от женщин, потому как ничего другого им уже не остается, а женщинам пьянеть в присутствии стариков нет никакого резона.
— Я думаю, что с этой задачей ты справился, — похвалил его Сципион, — причем гораздо проще, чем многомудрые эллины. Пожалуй, ты заслужил и следующий вопрос: холоднее или горячее женская природа, чем мужская?
— Внешне мужчина холоден, — задумчиво сказал Фламиний, — наружность женщины горяча, как огонь, красота ее — факел, которым она зажигает мужчину, и тогда он пылает, как костер. Теперь уже он горячее, но языками пламени мужчина захватывает женщину и распаляет ее до белого накала страсти. И тут они должны быть равно горячи, потому как могут гореть лишь совместно. Если в нем есть холодок, он ответный истинно яркий огонь не зажжет, если в ней недостанет сил накалиться, то ее холод потушит страсть, они разойдутся… но в конце концов каждый найдет себе пару соответствующего жара чувств. Так что здесь все взаимосвязано, и в целом должно быть равенство.
Виоле очень понравился этот ответ. Когда переводчик закончил по-кельтиберски фразу Фламиния, она с щедростью богини одарила квестора такой же ослепительной улыбкой, какой совсем недавно осчастливила Сципиона.
Публий опять нахмурился. У него пропал вкус к подобной болтовне. Помолчав, он нехотя сказал:
— Вообще-то, это очень далеко от теории тепла и холода, но зато льстит дамам. Да, Гай, ты действительно мастер своего дела.
Наступило молчание. Тогда Ардей, видя на лице Публия недовольство, решил поддержать беседу и сказал:
— А как вы, римляне, относитесь к такому развлечению?..
Он что-то шепнул рабу и тот ввел в зал смятого временем старика в тряпье с лохматой бородой и длинным костылем.
— Ба! Никак киник? — воскликнул Сципион.
Слово «киник» варвары не поняли, но взорвались дружным хохотом.
— Это мудрец с Востока, гадатель, — пояснил Ардей.
— Ах, так это халдей, — уточнил Публий и по-гречески обратился к старику: — Ну-ка, подойди сюда, халдей… то есть, я хотел сказать, наимудрейший!
Гадатель подошел к их столу.
— Глядите-ка, откликается на «наимудрейшего»! Садись вон там, на левое ложе и раздели с нами стол, а для начала выпей.
— Я не пью вина, — сказал гадатель по-гречески довольно правильно. Голос его еще был в силе, лишь чуть таинственно хрипел.
Переживания последних дней оформились у Сципиона в ярковыраженное недовольство, которое теперь, вскипев от опьяненья, внезапно обратилось на старика. Не отдавая себе отчета, Публий все более раздражался против него.
